Жернова истории. Ветер перемен - Андрей Колганов

— А еще, — рассказывала мне она, — комсомольские ячейки могут получить напрокат лыжи, коньки и санки на льготных условиях. Вот я нашу комсомольскую ячейку и сагитировала в воскресенье туда отправиться.

— Может быть, лучше поближе где-нибудь устроимся? — Хотя я неплохо владею лыжами, но большого удовольствия от них не получаю, а потому и пытаюсь ее отговорить от этого похода. — Вот, совсем недалеко, у Крымского моста оборудован каток и площадка для фигурного катанья.

— Ты чего такой ленивый? — прикусывает меня за ухо Лида. — Никаких возражений! Вперед, на лыжи!

Так и очутился в воскресенье на лыжах. Не буду спорить, размялись мы не плохо, пробежались по лыжне, покатались с гор, заодно в снежки поиграли и поваляли друг друга в снегу — как же без этого! В общем, день удался.

Когда мы уже пили чай у Лагутиных на квартире, а Михаил Евграфович, сославшись на занятость, удалился к себе в кабинет, и строчил там что-то, устроившись за письменным столом, Лида неожиданно тихо-тихо, но очень отчетливо произнесла:

— Может быть, я сошла с ума, но вот уже недели две меня не оставляет ощущение, что за нами следят.

— Кто? — тут же вскидываюсь, однако так же не повышая голоса, чтобы не расслышал ее отец.

— Не знаю, — Лида покачала головой. — Не знаю, — повторила она. — Я только нутром чувствую слежку, а обнаружить никого не могу. Такое впечатление, что следят настоящие спецы этого дела, мне не чета.

Она помолчала немного, потом добавила:

— Боюсь я за тебя.

— А я за тебя. Рядом со мной, выходит, быть опасно.

— Глупости говоришь! — зашипела Лида. — Прошу тебя, будь осторожен! — теперь в ее голосе зазвучали умоляющие нотки.

— Да уж буду, — обещаю ей. — На сборах они вряд ли какую пакость сотворить смогут, — там все на виду, — а когда вернусь, постараемся с этими таинственными филерами разобраться: что это еще за Наты Пинкертоны на нашу голову выискались?

Глава 11. Были сборы недолги…

Утром девятого февраля у дверей военного коменданта Николаевского вокзала, недавно успевшего переименоваться в Октябрьский, а затем и в Ленинградский, столпилась немалая кучка людей — человек тридцать, одетые весьма разношерстно — кто-то был «вдрызг по гражданке», кто-то — в полной военной форме, а большинство щеголяло пестрой смесью военной формы и гражданских предметов одежды.

Среди последних был и я. Накануне, мною из шкафа были извлечены немало послужившие мне галифе и гимнастерка. На антресолях шкафа нашлись яловые сапоги в довольно приличном состоянии, а в них обнаружились даже теплые фланелевые портянки. Но вот шинели у меня не было, и на сборы пришлось отправиться в пальто. И вещмешка у меня не нашлось, так что его роль сыграл кожаный портфель. Утром, не без некоторого труда вспомнив хитрую науку заворачивания портянок, со второй попытки удачно влезаю в сапоги и отправляюсь на вокзал.

Вскоре, раздвигая нашу нестройную толпу, появляется молоденький командир с малиновыми петлицами на шинели, сверкая красной эмалью четырех кубарей.

— Товарищи! Разрешите представиться: командир учебной роты 143-го полка 48-й Кашинско-Тверской дивизии Дубровичев Яков Александрович. Назначен сопровождающим учебной команды начальствующего состава, определенной для прохождения сборов в нашем полку. — С этими словами он, немного замешкавшись, расстегивает несколько крючков и достает из-за отворота шинели какую-то бумажку.

— Сверим наличие списочного состава… Аболин!

— Я! — отзывается стоящий прямо передо мной небольшого роста худощавый человек в грязно-рыжеватого цвета ботинках с обмотками, в потрепанной шинели и каракулевой шапке «пирожком»…

Когда перекличка подошла к концу, Дубровичев подытожил:

— Итого из тридцати человек списочного состава наличествует тридцать два. — Затем, кивнув каким-то своим мыслям, он добавил:

— Товарищи, подождите пока пять минут… — и скрылся за дверью военного коменданта станции. Вскоре он действительно объявился, уже вооруженный проездными документами на всю нашу команду. И мы двинулись вслед за ним к перрону.

Подойдя к составу, отправляющемуся на Ленинград, загружаемся в старенький вагон 3-го класса (впрочем, сейчас это старорежимное обозначение вышло из официального употребления). В вагоне уже заметно натоплено, и мы дружно начинаем расстегивать пальто и шинели. Забираюсь на деревянную верхнюю полку, устраиваю под голову портфель и сапоги, и вскоре, под мерный стук колес, погружаюсь в мысли о том, что осталось в Москве.

Первым делом ход моих размышлений сворачивает к записке, которая была закончена буквально накануне, в пятницу. Это была попытка по-новому представить проблему места частного капитала в экономике Советской России. Прежде всего, в записке было обращено внимание на тот факт, что в большинстве официальных документов проблема частного капитала рассматривается в основном под негативным углом зрения — с точки зрения необходимости его вытеснения государственным и кооперативным сектором. Еще более усердствует в создании отталкивающего образа частного капитала пресса. Однако, не стоит ли задуматься на вопросом — а зачем мы вообще пошли на допущение частного капитала, если он играет только негативную роль? Не забыты ли многократно повторявшиеся призывы Владимира Ильича учиться у частника, его указания на то, что наша государственная промышленность и торговля не могут пока превзойти частника в коммерческой постановке дела?

Поэтому в записке, адресованной Феликсу Эдмундовичу, было сказано: «Не уверен, что стоит настаивать на широком распространении данных тезисов в нашей пропаганде, но всем хозяйственным и политическим руководителям надо, на мой взгляд, крепко-накрепко вдолбить в головы следующее:

1. Пока мы не научились бороться за высокое качество и низкую себестоимость продукции, за хорошее обслуживание советских граждан нашими, социалистическими методами, конкуренция с частным капиталом остается единственным действенным инструментом, подталкивающим наши хозяйственные организации и аппараты управления к улучшению работы.

2. В силу этого нам нужна и еще долго будет нужна сильная, а не показная конкуренция со стороны частного капитала. Поэтому всякое вытеснение частника должно рассматриваться лишь с одной точки зрения — улучшает ли это показатели работы нашей промышленности и торговли, улучшает ли это снабжение населения? Если нет, то такая борьба с частным капиталом есть всего лишь проявление того коммунистического чванства, с которым столь яростно воевал Владимир Ильич».

Далее в записке было обращено внимание на многочисленные злоупотребления со стороны частного капитала, стремящегося паразитировать на нашем государственном и кооперативном хозяйстве, используя разложившиеся элементы среди хозяйственников. Эти факты служат серьезному возбуждению общественного мнения против частного капитала, в то время как они в гораздо большей степени свидетельствуют о безрукости и некомпетентности наших хозяйственных руководителей, не способных углядеть прямое воровство у себя под носом.

Не подлежит сомнению, подчеркивалось в записке, что необходимо вести последовательную и неустанную борьбу против любых злоупотреблений народными средствами. В тоже время надо понимать и те экономические причины, которые толкают частника на подобные преступления. Среди них — не только жажда наживы, но и крайне ограниченные возможности легального приобретения продукции государственного и кооперативного сектора. Мне представляется, что частник в деле снабжения должен быть поставлен в те же условия, что и государственная и кооперативная торговля, ибо только так можно обеспечить между ними действительную конкуренцию за снижение цен, да и уменьшить побудительные мотивы к противозаконным сделкам.

Прекрасно понимая, что подобное предложение вызовет бурю протестов, особенно со стороны кооперации, которая не желает расставаться со своим монопольным положением, пользуясь которым, можно преспокойно обдирать потребителя, считаю нужным всячески настаивать на нем. Сам же кооперативный аппарат требует серьезной реорганизации. Без активного вовлечения рядовых членов кооперации в контроль над издержками, особенно накладными расходами, над ценами, над ассортиментной политикой, кооперация ни на грош не приобретет никакой социалистичности, и останется всего лишь всесоюзной лавочкой, обремененной большим бюрократическим аппаратом.

Вместе с запиской о частнике Дзержинскому была направлена записка и о положении спецов. Там были развернуты и конкретизированы мои прежние предложения по организации смычки между старыми специалистами, руководителями предприятий, молодыми специалистами и рабочими. «Чем больше мы втянем спецов в совместную работу с участием партийно-комсомолького актива, как на уровне предприятий, так и на более высоких этажах хозяйственного руководства, тем меньше останется у обеих сторон поводов для взаимного недоверия» — подытоживал я свои предложения.