Ловец человеков - Надежда Попова

— Вам посветить? — понимающе предложил курьер, и Гессе благодарственно улыбнулся:

— Да, пожалуйста.

«Огниво должно быть всегда при себе, — поучали в академии, как видно, впустую. — Инквизитор без огня — это абсурд». Что-то господин следователь в последние несколько дней откровенно тупит…

Нетерпеливо пробежав взглядом по строчкам, Курт насупился. Сведения о бродяге по имени Бруно оказались исчерпывающими, интересными, но к делу отношения не имеющими; никаких уточнений больше не требовалось, и он тяжело вздохнул, поднося к зажженному курьером огарку свечи краешек письма. Стоило ради этого беспокоить вышестоящих…

— Спасибо, — кивнул он, бросая догорающую бумагу на траву. — Больше ничего, вы свободны.

— Еще одно, — задувая свечу, возразил курьер. — Я уполномочен спросить, не хотите ли вы передать что-либо на словах и не нужна ли помощь.

Помощь… В том, что она не требуется вовсе, то есть, не понадобится позже, Курт сомневался, однако же ответил, что нет, не нужна; при первом же деле, первой же трудности кричать «помогите» — не самое лучшее начало карьеры.

Распрощавшись с курьером, он галопом домчал до трактира, успев поймать еще не спящего Карла и передать ему жеребца. Поднявшись к себе, Курт снова взялся за Евангелие; теперь просто ради того, чтобы скоротать время до утра, ибо спать еще не хотелось, а больше заняться было попросту нечем.

На беседу с фон Курценхальмом он отправился, когда солнце поднялось полностью; на этот раз Курт пошел пешком. Во-первых, потому что было лень возиться с седлом, а во-вторых, чтобы по пути, не торопясь, еще раз взвесить все, что надо будет спросить и сказать. Было еще и в-третьих, о чем господин следователь старался не думать: он оттягивал тот момент, когда надо будет заговорить с бароном…

Ночью прошел дождь, и теперь дорога была укрыта слоем липкой грязи, пристающей к подошвам и отягощающей ноги, словно колодками. Ближе к полудню все просохнет, но сейчас идти было неловко, словно ступая по маслу, а посему Курт поворотил с дороги в подлесок, где трава была хоть и сырой, но зато чистой.

Уже завидя кровлю замка сквозь деревья, он вдруг услышал, как резко распрямилась ветка шагах в десяти в сторону, потом что-то зашуршало, хлюпнуло и, наконец, стихло. Застыв на месте, Курт вцепился в рукоять так, что побелели пальцы, а костяшки заныли от напряжения; в голове разом промчались несколько мыслей — первая о том, что снова кто-то обретается невдалеке от замка, и надо проверить, кто это. Вторая — что сейчас день, и навряд ли там, за кустами, есть то, чего он так боялся ночью. Третья мысль была ругательная, и именно стыд перед самим собою за вновь воскреснувшие свои страхи понудил Курта сдвинуться с места и медленно направиться в сторону смолкнувших звуков.

Когда он, уже напряженный, как струна, почти не дыша, раздвинул ветви и шагнул вперед, наполовину выдернув из ножен оружие, то едва не выругался — вслух и неприлично. На полянке был Бруно: присев на корточки, он распутывал сложное пересечение прутьев и веревок, а подле него лежала тушка зайца, только что извлеченная из силка. Обернувшись на шипение стали за своей спиной, тот на мгновение опешил, а потом, бросив наземь свое противозаконное орудие ловли, широко улыбнулся, с насмешкой глядя на вооруженную руку Курта.

— Ваше инквизиторство… — Поклон был само издевательство. — Да вы ранняя пташка, оказывается.

— Чем это ты здесь занимаешься? — загнав меч обратно, хмуро поинтересовался он; бродяга пожал плечами:

— Браконьерствую.

— Однако откровенно, — хмыкнул Курт.

Бруно расплылся в карикатурно-благодарственной улыбке еще больше и смиренно возвел глаза к небу.

— А как же, — вздохнул он тяжко, — разве можно с вашим высокоинквизиторством — и не откровенно? Откровенные показания, как известно, уменьшают вину, хотя и увеличивают время жарки.

Курт постарался успокоиться, однако — всему же есть предел, подумал он зло, а уж его терпению и подавно…

— Хватит паясничать, — процедил он сквозь зубы, всеми силами сдерживаясь, чтобы не повысить голос.

— Простите недостойного раба Божьего, майстер Гессе, — покривился бродяга. — Теперь вы меня вразумили, и я…

— У тебя проблемы, Бруно? — не выдержал он. — Так, может, разрешим их просто?

Тот округлил глаза, глядя на Курта с непритворным изумлением, и неприязненно хмыкнул, окинув его долгим взглядом с головы до ног.

— Это как же, ваше инквизиторство? — уточнил он почти презрительно. — Вам-то свободно решать что свои проблемы, что чужие, с оружием и этой вот висюлькой…

— Полегче, Бруно, — предупредил Курт, нахмурившись. — Это уже переходит границы позволительного… Но раз так — хорошо.

Отстегнув меч, под настороженным взором Бруно он снял с шеи медальон — впервые за последние более чем два месяца; неспешно прошагав к кусту ежевики, навесил его на ветку и кинул меч на траву.

— Оружия у меня нет, — произнес он, снова развернувшись к бродяге. — А вот тут висит Знак инквизитора; почем знать, чей он. На мне его нет. Ergo, я не при исполнении, а стало быть, обыкновенный человек. Что теперь?

— Нарываетесь на драку, ваше инквизиторство?.. Нет уж, увольте.

— Струсил? — улыбнулся Курт.

— Мама твоя пусть тебя боится, — резко отозвался Бруно, сквозь зубы — Хочешь, чтобы я тебе рожу расквасил, а меня за это потом над углями, как колбасу? Хренушки.

— Струсил, значит, — подытожил он, сделав пару шагов вперед; бродяга был одного с ним роста, и так, в одном коротком шаге от него, Курт смотрел прямо в глаза — злые и нетерпеливые. — Значит, не в Знаке дело и не в оружии. Просто кое-кто — Hasenfuss[30].

— Не доводи меня, — предупредил Бруно угрожающе; Курт приподнял бровь:

— А то что? Ты расплачешься, и я всю жизнь буду терзаться угрызениями совести?

К тому, что первый удар пропустит, он был готов; однако, к своему удивлению, Курт успел перехватить взметнувшуюся к его лицу руку — попросту, ладонью за кулак — и одернуть вниз, вынуждая Бруно почти упасть вперед, на подставленное колено. Колено вмялось туда, где сходились ребра, и по тому, как заныл сустав, было понятно, что чуть бы сильнее — и они бы треснули; не давая противнику распрямиться, Курт добавил все тем же коленом в лицо и завершил свой урок вежливости тем, чему в академии не учили, — ладонью в нос, снизу вверх, ломая его и опрокидывая противника на спину.

— Чтоб тебя!.. — хрипло прогнусавил Бруно, скорчившись на мокрой траве. — Сволочь, ты мне нос сломал!

— Да неужели, — хмыкнул Курт, ощущая неприличное для служителя Христова удовлетворение. Оправив чуть сбившуюся куртку, он присел рядом с Бруно на корточки, упершись коленом в землю, и пояснил самым сочувственным тоном: — Ничего, хрящи срастаются быстро. А кровь сейчас остановится, главное — не вставай.