В волчьей пасти - Бруно Апиц

В карцере стояла мертвая тишина. Ферсте лежал, закинув за голову руки. Какой мог быть теперь час? За стенами шелестел непрекращающийся дождь.

Ферсте забылся чутким сном, но затем очнулся, как от толчка. Коридор ожил.

Послышались тяжелые шаги. Ферсте прислушался, он уже окончательно проснулся. По шагам, прошаркавшим мимо его камеры, он узнал Мандрила. Поблизости отперли одну из камер. Вместе с Мандрилом явились Рейнебот и Клуттиг, они сбросили с себя мокрые плащи. Рейнебот сел на койку; Клуттиг в расстегнутом кителе беспокойно ходил взад и вперед. На столе Мандрила белел череп, освещенный изнутри. Рядом лежал кнут из длинных кожаных ремней, скрепленных вместе в упругий, квадратного сечения жгут с толстыми латунными кнопками. Они служили не для украшения.

Подталкиваемые сзади Мандрилом, Кропинский и Гефель ввалились в комнату и остановились, шатаясь и дрожа всем телом. Их одежда еще была мокрой. Кропинский стоял, согнувшись и втянув голову в плечи. Его знобило. Гефель тоже трясся от холода. Челюсть его дрожала. Он хотел побороть слабость, пытался сжать челюсти, но от этого зубы застучали еще сильнее.

Рейнебот рассматривал их с видом знатока. Побои, видимо, сделали свое дело. Он неторопливо поднялся.

— Слушайте вы двое, — высокомерно начал он. — Сегодня днем мы с вами только шутили. А теперь дело пойдет всерьез.

Для начала он снова выбрал Кропинского.

— Я вижу, ты хорошо усвоил немецкий язык. Браво, сынок! — Взяв со стола кнут, он поднял его так, что ремни затанцевали на кончике носа Кропинского.

— Куда вы дели еврейского ублюдка? — Болезненная судорога свела лицо Кропинского. Он смотрел на Рейнебота, и в его взгляде была мольба. Тот щелкнул кнутом в воздухе. — Я считаю до трех, отвечай! — Кропинский сжал губы, лицо его перекосилось, словно он собирался — заплакать. — Раз… два… три…

Кропинский решительно покачал головой. Рейнебот хлестнул его вдоль и поперек по лицу. Кропинский дико закричал. Удары свистели. Ослепленный, он отпрянул, наткнулся на Клуттига, тот пинком послал его обратно, и Кропинский закачался под градом ударов, пока не рухнул с глухим стоном. Рейнебот продолжал яростно хлестать упавшего, который бешено катался по полу. Все это происходило за спиной у Гефеля. Он стоял, вытянув шею, и прислушивался, уставясь невидящими глазами в серое лицо Мандрила. Тот, казалось, что-то обдумывал, посматривая на горло Гефеля, которое делало частые глотательные движения. Вдруг он положил свои огромные ручищи на шею Гефеля и большими пальцами сдавил ему гортань. У Гефеля потемнело в глазах, его тошнило, он задыхался. Но в тот миг, когда он уже чувствовал, что теряет сознание, ему удалось вздохнуть: Мандрил отпустил его.

Гефель тяжело дышал. За спиной он слышал пронзительные, исступленные крики Клуттига и булькающие, хриплые вопли Кропинского. Рейнебот не успокоился до тех пор, пока поляк не замолк. Тогда он бросил кнут Мандрилу, который ловко поймал его. На гладком, холеном лице юноши не осталось ничего от обычного спокойного высокомерия, оно было безобразно искажено. Рейнебот, как когтями, вцепился в Гефеля и прохрипел, возбужденный экзекуцией:

— Теперь твой черед!

На Гефеля сзади набросился Клуттиг и вывернул ему руки за спину. Гефель скорчился от боли. Клуттиг уперся коленом ему в поясницу и завел его руки так высоко, что Гефель взвыл от неистовой боли и упал на колени. Тогда начал работать Мандрил. Кончик кнута, окованный латунью, безжалостно свистел, опускаясь на затылок Гефеля. Тот упал лицом на пол и потерял сознание.

— Пока хватит! — остановил Рейнебот Мандрила. — Через полчаса начнем снова.

Мандрил перетащил истерзанных узников назад в камеру, облил их ледяной водой и запер дверь.

Очнувшись от холодного душа, Кропинский зашевелился. Он сделал попытку приподняться, но руки подогнулись. Он упал ничком и так остался лежать. Кровь стучала в мозгу. Он медленно приходил в себя. Во рту был соленый привкус. Кропинский открыл глаза. Гнетущая тишина окружала его в этой кромешной тьме. В спине он чувствовал колющую боль, и каждый вздох был подобен удару ножа. Так он лежал довольно долго. Несмотря на боль, он грезил, и его сумеречное сознание погружалось в туманные видения, как в ласковую воду, «…такие у него малые ручки, и такой малый носик, и все такое еще малое…» — слышал он собственный голос, и ему мерещилось, что он улыбается. И вдруг туманное видение стало маленьким облачком, меньше, меньше — и исчезло. Кропинский ужасно испугался, Он стал шарить вокруг себя, почувствовал мокроту и холод, но вот рука его натолкнулась на что-то плотное. Тогда Кропинский совсем пришел в себя. И хотя вокруг было темно, он понял, что находится в камере, а то, что он нащупал, было Гефелем. Прошло еще немного времени, и Кропинский более или менее овладел своим разбитым телом. С мучительным трудом он поднялся на колени.

Он хотел заговорить, но губы его невероятно распухли. Срывающимся голосом он окликнул Гефеля:

— Андре!..

Тот не пошевелился и лишь после того, как Кропинский потряс его за плечо, издал глухой стон.

— Андре!..

Кропинский ждал ответа. Каждое биение пульса отзывалось болью в рубцах на его лице. Вдруг Гефель начал всхлипывать — судорожно, без слёз. Кропинский ощупал лицо и тело друга и не знал, чем ему помочь.

— Андре…

Гефель смолк. Еще какое-то время он лежал оцепенелый и безмолвный, затем стал приподыматься. Это стоило ему больших усилий. Устав, он оперся на руки и свесил голову, совершенно изнеможенный. С него каплями стекала вода. Он схватился рукой за нывший затылок, волосы там склеились. С большой осторожностью дотронулся он до тех мест, по которым бил кнут. Прикосновение было болезненно. С затылка на щеки сбегали капли. Но это была уже не вода… Гефель тыльной стороной руки вытер рот и простонал:

— Мариан…

— Андре…

— Что они сделали с тобой?

С трудом дыша, Кропинский ответил, стараясь подбодрить Гефеля:

— Я опять скоро… уже… совсем здоровый…

Они замолчали. Слышно было только их дыхание. Оба думали о пережитых потрясениях.

Вдруг в потолке камеры вспыхнула электрическая лампочка. Дверь распахнулась, и в камеру торопливо вошел Клуттиг. За ним — Рейнебот и Мандрил с какими-то веревками в руке.

— Встать!

Резкий голос Клуттига безжалостно прервал одиночество, создававшее иллюзию безопасности, и обнаженные нервы обоих узников затрепетали в ожидании новых мук. С трудом держались истерзанные люди на ногах. Клуттиг сгорал от нетерпения.

— Ты назовешь других участников вашей организации?! — орал он на Гефеля.

Леденящий ужас охватил несчастного.

— Будешь ты говорить?

Клуттиг схватил Гефеля за грудки и ударил о стену. Гефель упал как подкошенный. На него набросился Мандрил, вывернул ему руки за спину, связал их веревкой и дернул Гефеля кверху. Гефель чувствовал на своем лице дыхание Клуттига, который снова орал:

— Кто другие? Говори или я тебя убью!

Гефель стонал. Клуттиг принялся звонко хлестать его по лицу и не переставая вопил:

— Кто другие? Называй имена!

Рейнебот некоторое время не мешал Клуттигу, затем отстранил обезумевшего начальника и заговорил спокойно и настойчиво:

— Скажи, Гефель, не то будешь болтаться на веревке, пока не станешь звать маму.

Теперь Гефель знал, чего от него хотят, но знал также и то, что его ожидает, если он будет молчать. Он собрал все свои силы и со стоном напрягся, стараясь преодолеть душевные муки. Рейнебот следил за борьбой, отражавшейся на лице Гефеля, и, когда ему показалось, что кризис близок, он кивнул Мандрилу:

— Вздернуть!

Словно адское пламя обожгло Гефеля. Он издал протяжный крик. Страх перед ужасной пыткой как бы обнажил его тело и, казалось, содрал даже кожу. Задыхаясь от крика, он изо всех сил упирался, когда Мандрил потащил его к окну. Перебросив веревку через оконную решетку, Мандрил уже хотел потянуть за конец, но Рейнебот остановил его. Перекрывая крики Гефеля, он заревел:

— Назови два имени! Назови одно, слышишь, только одно! Ну! Говори!

Рейнебот выжидал. Сейчас страх прорвет плотину воли и затопит ее.

— Ну, живо! Говори!

Но Гефель не слышал его. Он кричал. Откинув назад голову, он судорожно двигал ею вправо и влево. Тут Мандрил рванул за веревку.

Руки Гефеля вздернулись вверх, плечевые суставы затрещали. Он повис! Его крик перешел в свистящий звук. Напряженные до предела мышцы затылка затвердели, как железо, вытянутая вперед шея оцепенела. Прикрутив веревку к решетке, Мандрил бросился на Кропинского, испуганно забившегося в угол.

— Я ничего не знать, — рыдал он.

Его связали, подтащили к окну и вздернули рядом с Гефелем. Оба вопили, как дикие звери, Рейнебот знал, что за этим следует.

Больше двух минут крики продолжались лишь в редких случаях, затем сила человека иссякала, ее хватало, лишь на детский писк. Клуттиг, подбоченясь, стоял перед подвешенными. Его воспаленные веки мигали. Пока те двое кричали, говорить с ними не имело смысла, они все равно ничего не слышали. Нужно подождать. Мандрил закурил сигарету.