На острие меча - Богдан Сушинский

– Какая уж тут, к черту, справедливость, – примирительно проворчал поляк, – гибнуть от сабель этих зловонных варваров?!

– Госпожа графиня! – позвал тем временем Гуран. – Здесь лежит художник, тот, который учился рисовать иконы, то есть на богомаза… Хотите попрощаться с ним? Мы поднесем тело.

Диана холодно взглянула сначала на сотника, потом на четырех казаков, принесших по его приказу тело беглого богомаза, и, не сходя с коня, все с той же холодностью во взгляде спросила:

– Кого вы принесли, сотник?

– Я же объяснил: парнишку, беглого маляра, что стрелу, вам предназначенную, на себя принял.

– Ах, того… Ну, знаете… Каждый принимает свою стрелу, только ему судьбой предназначенную. Каждый – свою, сотник, запомните это.

Гуран ошарашенно посмотрел на нее, на Сирко и, пробормотав что-то невнятное, скорее всего, зло выругавшись, отъехал в сторону.

Еще часа два ушло на то, чтобы похоронить погибших, подготовить к походу повозки и уложить на них раненых, которых решили везти до первого местечка. А также на то, чтобы хоть немного отдохнуть. Но всех удивила графиня де Ляфер, пожертвовавшая отдыхом ради того, чтобы дать в честь храбрых господ офицеров званый обед. При этом в ход пошли почти все припасы, которые имелись в ее небольшом личном обозе.

Пока она, с помощью своего кучера и слуги Кара-Батыра, готовила все это, Сирко и Гяур отдыхали, лежа под низкой кроной старой сосны.

Ротмистр Радзиевский пытался в это время каким-то образом привести в более или менее божеский вид мундир, который оказался настолько изорванным, что храбрый гусар попросту не решался показываться в нем на глаза француженки. А запасного у него не оказалось.

– Насколько я понял, князь, вы добираетесь до Каменца, чтобы, став полковником польской армии, усилить своим пока еще не сформированным полком гарнизон города? – нарушил слишком затянувшееся молчание Сирко.

Хотя поначалу он весьма скептически отнесся к сообщению Гяура о его княжеском происхождении, все же, немного успокоившись, решил продолжить знакомство. Задунайский княжич вызывал в нем все больший интерес. Как, впрочем, и его Остров Русов, слышать о котором Сирко доселе не приходилось.

– Это верно: польский король через своего посла в Австрии пригласил меня на службу, – несколько запоздало ответил Гяур. – Причем у нас намечался другой путь на Каменец, однако увидев, какие зверства учиняет банда Бохадур-бея, я решил пойти по его следу.

– Мужественное решение. Можете считать, что Украина уже признательна вам за избавление от шайки грабителей. Да и нам в этом бою тоже пришлось бы трудно, если бы не ваши воины. Хотя шакалы Бохадур-бея всего лишь грабители, но чувствуется, что все они прошли неплохую выучку в боевых походах.

«“Каждый принимает свою стрелу”, – вдруг вспомнились Сирко презрительно-холодные глаза графини. – Какое счастье, что паренек уже не мог видеть, как отблагодарила его за спасение эта странствующая красавица».

– Ваши казаки тоже отменно обучены, полковник. Лагерь из повозок… Мне приходилось слышать о таких казачьих лагерях, но в бою видел их впервые.

– Настоящие казачьи лагеря из повозок еще укрепляются окопами и валами, готовятся тайные подкопы для вылазок в стан осаждающих, словом, это целая наука, осваивать которую приходится у нас каждому воину, сама жизнь заставляет. Однако замечу, что, находясь на службе у польского короля, вы, князь, чаще будете оказываться в роли не защитника такого лагеря, а штурмующего.

– Но ведь вы тоже пребываете на службе у того же польского короля, да к тому же являетесь его подданным, а значит, мы союзники. Или, может быть, вы находите какую-то разницу в том, кому и как мы служим?

– Я служу королю Польши, – медленно, вдумчиво проговорил Сирко, поднимаясь с жупана, который ему подстелил джура, – но лишь до первого восстания казаков, первого зова из Сечи. В этом и заключается разница между тем, как служу я и как будете служить вы. А пока восстания нет, готов охранять границы Украины вместе с польскими шляхтичами, которые уверены, что берегут границы Речи Посполитой.

47

Свинцовое облако, зарождавшееся на вершинах гор, медленно, словно остывающая вулканическая лава, сползало лесистыми склонами, угрожая вот-вот поглотить еще недавно изнывавший от жары Бахчисарай. Стоя посреди внутреннего дворика, скрытого от глаз посторонних строениями дворца, Ислам-Гирей [23] демонически всматривался в эту мрачную, отдающую холодной сыростью лавину, силой воли пытаясь остановить ее движение, развеять, вернуть на небосклон предательски скрывшееся от его всемогущих глаз солнце.

Еще недавно крымский престол казался Ислам-Гирею вожделенной вершиной, достигнув которой он сможет наконец познать истинную радость императорского восхождения к Олимпу власти и славы. Но вот он достиг ее. Пройдя через заговоры, предательство и кровь, через неуверенность побед и надежды поражений, через гнев и молитвы, он вернулся в Бахчисарай победителем, вождем, ханом, властелином.

Однако теперь, осмотревшись уже с высоты ханского трона, он вдруг открыл для себя, что восседает посреди выжженного междоусобными войнами, пораженного голодом и болезнями клочка земли, со всех сторон зажатого могущественными соседями, ни один из которых не только не желает признать его, Ислам-Гирея, как хана, но даже слышать о нем. А еще он открыл для себя, что возле него почти не осталось преданных людей. Куда ни кинь – не верящая ему и боящаяся его беднота, да ненавидящие семейства вечно чем-то недовольных, обиженных алчных мурз, самым испытанным оружием которых стали двуличие, лесть, заговоры и змеиное выжидание.

Этого ли он хотел? На это ли рассчитывал и к этому ли стремился?

– Гонец из Буджацкой орды, всемогущественнейший, – появился за его спиной Карадаг-бей.

Ислам-Гирей напрягся, но головы не повернул. О гонцах из Буджацкой орды, как и гонцах из Запорожской Сечи, он приказал докладывать немедленно, даже в полночь, поднимая его с постели. Но из этого не следовало, что так же немедленно хан должен принимать и выслушивать их.

Он снова взглянул на лавину свинцово-черных туч. Словно подчиняясь его воле, они замедлили движение и начали рассеиваться. Причем Ислам-Гирею не хотелось сомневаться в том, действительно ли это происходит именно по его воле, а не по воле Аллаха. Он всегда чувствовал, что в теле его, в духе заложено нечто демоническое, отличающее от всех остальных смертных; что какая-то внеземная, подвластная лишь воле Аллаха, сила уже давно и навечно овладела им. Сила, воспользоваться которой он, Ислам-Гирей, сможет только тогда, когда станет правителем. Так вот, теперь он стал им и, видит Аллах, пора пробуждать в себе гений властителя, пора…

Карадаг-бей был рожден от турчанки и араба-эфиопа. Арабский тип лица каким-то удивительным образом сочетался в нем с тюркской припухлостью глаз, а негритянская курчавость волос – с почти европейской светлостью кожи; добродушная толстогубая улыбка – со свирепостью взора, а кротость повиновения – с нечеловеческой мощью бунтующих мышц, по-змеиному опоясывающих все его непомерно громадное тело. Для Ислам-Гирея он был всем: рабом, верным слугой, лекарем, телохранителем, секретарем, первым советником… При ханском дворе это было известно каждому. Но мало кто знал об основной обязанности этого человека, основном его призвании – главного тайного посла.

К удивлению хана, статус и должность главного тайного посла Карадаг-бей определил себе сам, как, впрочем, определял, пуская в ход всю свою авантюрную фантазию, и многое другое, что появлялось и почти немедленно укоренялось при дворе нового крымского хана. Причем основной обязанностью главного тайного посла было – подбирать, обучать и рассылать во все концы мира ханских лазутчиков, именуемых здесь тайными послами. А Карадаг-бей обладал удивительным талантом примечать таких людей, убеждать их, тренировать, вселяя веру в призвание каждого из них быть ни кем другим, кроме как тайным послом. Иногда целые ночи он проводил в небольшой секретной резиденции, расположенной в одной из горных долин, испытывая очередного тайного посла, обучая его премудростям разведки, посвящая в тонкости придворных и политически интриг той или иной столицы.

Теперь у Карадаг-бея уже появились помощники. Он создал целую школу тайных послов, уверяя хана, что не пройдет и двух лет, как ни в Европе, ни в Азии не останется ни одного правителя, при дворе которого не свил бы гнездышка, не пригрелся бы тайный посол Крыма. Который, в свою очередь, будет подбирать помощников, подкупать влиятельных людей, выуживать государственные секреты, стравливая врагов Ислам-Гирея между собой и таким образом спасая Крым от их общей ненависти. Такие же тайные агенты Бахчисарая стали появляться и в ставках правителей Перекопской, Очаковской, Буджацкой и других орд.