Москва в эпоху Средневековья: очерки политической истории XII-XV столетий - Юрий Владимирович Кривошеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После гибели Хвоста, оставшись без весомой опоры, Иван Иванович был вынужден смириться с ситуацией: после поездки в Орду он «решил действовать в соответствии с ордынской политической ориентацией своего предшественника» [Черепнин 1948: 23] (ср.: [Веселовский 1969: 215]). При этом, как мы видели, Василий Вельяминов был возвращен из рязанского изгнания. Должность тысяцкого возвратилась в клан Вельяминовых еще без малого на двадцать лет[165].
Итак, тысяцкие Вельяминовы – явные сторонники курса на сближение с Ордой. Почему? Видимо, они исходили не только из политических[166], но и своих торгово-экономических интересов, то есть прямой клановой выгоды[167]. Такое объяснение, как нам представляется, подтверждают события уже середины – второй половины 70-х годов.
В сентябре 1374 г. «преставися на Москве последнии тысяцькыи Василии Василиевъ сынъ Велиаминовича» [ПСРЛ, т. XV, вып. 1: стб. 108]. В следующем 1375 г. «съ Москвы о великомъ заговении (5 марта[168]. – Ю. К.) приехалъ въ Тверь къ великому князю Михаилу Иванъ Василиевич[ь] да Некоматъ на христианьскую напасть[169] на Федорове неделе послалъ ихъ въ Орду, а после ихъ о средокрестии поехалъ въ Литву и тамо пребывъ въ Литве мало время приехалъ въ Тферь» [ПСРЛ, т. XV, вып. 1: стб. 109–110]. Никоновский свод поясняет, что один из бежавших – «Иванъ Васильевъ сынъ тысяцкаго, внукъ Васильевъ, правнукъ Веньаминовъ» [ПСРЛ, т. XI: 22].
Конечно, Иван Васильевич Вельяминов ушел в Тверь, обиженный и недовольный тем, что не был провозглашен новым тысяцким, то есть по политическим мотивам [Борзаковский 1994: 162; Вернадский 1997а: 260; Черепнин 1960: 576; Веселовский 1969: 216; Алексеев 1998: 20]. Но упоминание его компаньона – Некомата – дает нам возможность выдвинуть и другие предположения его ухода из Москвы[170].
«Некомат – личность несколько загадочная», – писал Г. М. Прохоров, верно полагая, что «из его прозвища следует, что он был связан с городом Сурожем (Сугдеей, Судаком) – итальянской торговой колонией в Крыму» [Прохоров 1978: 32; Вернадский 1997а: 260]. Оставив в стороне этническое происхождение Некомата (об этом см.: [Прохоров 1978: 33–34]), отметим, что «гости-сурожане» представляли собой на Руси прежде всего верхушку международного купечества. Важное наблюдение приводил В. Е. Сыроечковский, писавший, что «торговые связи Москвы с итальянскими колониями, по всей вероятности, создались в XIV в. и были следствием ее золотоордынских связей» [Сыроечковский 1935: 18]. Отсюда и отмечаемая не без основания рядом ученых причастность их к дипломатическому делу [Сыроечковский 1935: 25–26; Преображенский, Перхавко 1997: 105–106].
Возвращаясь к Некомату, отметим, что, по Прохорову, в условиях наступившего «розмирья» Москвы с «Мамаевой ордой» он «должен был терпеть большие убытки»[171] [Прохоров 1978: 34]. Видимо, поэтому он и пустился в бега, уповая на бо́льшую покладистость тверского князя[172].
Далее события разворачиваются стремительно. «Едва ли не в день прибытия перебежчиков в Тверь, 5 марта, князь Михаил послал их в Орду к Мамаю, а сам “после их о средокрестии (т. е. в середине Великого поста, 25 марта) поехал в Литву”. Какие-то новости, принесенные Иваном Вельяминовым и Некоматом Сурожанином великому князю Михаилу Александровичу, подействовали на него так, что он тут же связался с татарами и обратился к Литве. Дальнейшие события показывают, что новостью этой было обещание Мамая дать ярлык на великое княжение Владимирское, которым владел тогда Дмитрий Иванович Московский, ему, тверскому князю Михаилу»[173] [Прохоров 1978: 34–35].
Ряд ученых думают так же, как и Г. М. Прохоров. Но, судя по скорости принятия и выполнения решений, прибытие беглецов в Тверь для князя Михаила Александровича не было неожиданностью. Скорее всего, их появление здесь и дальнейшие действия были тайно оговорены заранее. Тем более связанные с повышением статуса тверского князя, что не решается в одночасье. Однако в данном случае нас интересуют не княжеские дела[174], а сам факт отъезда сына московского тысяцкого со своим подельником в Мамаеву Орду.
«Потомъ тогды же месяца иуля въ 13 приехалъ Некоматъ изъ Орды съ бесерменьскою лестию съ послом съ Ажихожею во Тферь ко князю къ великому къ Михаилу съ ярлыки на великое княжение и на великую погыбель христианьскую граду Тфери[175]. И князь великии Михаило, има веру льсти бесерменьскои, ни мало не пождавъ, того дни послалъ на Москву ко князю къ великому Дмитрию Ивановичю, целование крестное сложилъ, а наместники послалъ въ Торжекъ и на Углече поле ратию» [ПСРЛ, т. XV, вып. 1: стб. 109–110].
Новое княжеское столкновение было первым следствием удовлетворения властных амбиций Ивана Васильевича. Впрочем, сам виновник на Русь не возвратился, оставшись в Орде. Об этом свидетельствует Никоновская летопись, правда, обращаясь к чуть более поздним (1378 г.) событиям и называя Ивана Вельяминова тысяцким: «бе бо тогда Иванъ Васильевичь тысяцкий во Орде Мамаеве, и много нечто нестроениа бысть» [ПСРЛ, т. XI: 43]. Возможно, что «Мамай имел такого знающего консультанта, как Иван Васильевич Вельяминов», – отметил Г. М. Прохоров[176] [Прохоров 1978: 83]. Что же касается «нестроений», то, очевидно, имеются в виду и загадочные события, произошедшие в 1378 г.[177]
«Того же лета, егда бысть побоище на Воже съ Бегичемъ, изнимаша на тои воине некоего попа отъ Орды пришедша Иванова Василиевича и обретоша у него злыхъ зелеи лютыхъ мешокъ, и изъпрашавше его и много истязавше, послаша его на заточение на Лаче озеро, идеже бе Данило Заточеникъ» [ПСРЛ, т. XV, вып. 1: стб. 135–136]. Один из списков Устюжских летописей уточняет и добавляет это сообщение Рогожского летописца: «На том же побоищи изымали попа рускаго, от Орды пришедша, и обретоша у него мех лютаго зелья. И посла его князь великии в заточенье на Лачь озеро в Каргополе, а мех з зелием сожгоша»[178] [ПСРЛ, т. XXXVII: 76].
Г. М. Прохоров прокомментировал это так: «В это лето напомнил о себе Иван Васильевич Вельяминов. Из Мамаевой Орды он послал в Московскую Русь своего доверенного человека, некоего попа. Того схватили и обнаружили у него “злых зелеи лютых мешок”. Боярин-эмигрант хотел кого-то отравить? Попа, “много истязавше”, сослали на Лаче озеро, “иде же бе
