Бирон - Роман Антропов

«О, ослы, ослы! Вы мне отплатите! Нет, вы вот поглядите, как я вам отплачу!» — пронеслась в голове Бирона злобно-торжествующая мысль.

Прошло несколько времени.

— Ваше высочество и ваша светлость! — звучно произнес Бирон, распахивая дверь в тронный кетлеровский зал. — Имею высокое счастье оповестить вас о прибытии высоких и славных членов Верховного тайного совета: князя Долгорукого и князей Голицыных.

Первым за Бироном стоял Алексей Долгорукий, чуть-чуть позади — оба брата Голицыны. Анна Иоанновна сидела на своем скромном герцогском троне.

— Я более чем рада видеть вас, господа князья!.. — важно произнесла она.

Все трое подошли к «захудалому» трону и, приветствуя герцогиню, поцеловали ее пухлую руку.

— Находитесь ли вы, ваше высочество, в добром здравии? — произнес Дмитрий Голицын. Едучи сюда, мы все время молили Господа Бога об этом.

— Спасибо, князь Дмитрий, я здорова. А ежели бы и была больна, какая кому от того печаль могла приключиться?

— Упаси Боже! Ваша жизнь, ваше высочество, драгоценна для России!.. — торжественно сказал Долгорукий.

— Моя жизнь драгоценна для России? — усмехнулась Анна Иоанновна. — Это давно ли? С каких пор? И что такое я, забытая племянница великого государя, сосланная сюда, в чухонскую Митаву?

— Ваше высочество! — выступил князь Дмитрий Голицын. — То, что вы изволили произнести, есть сущая правда. Негоже было так бессердечно поступать с племянницей великого императора. Ведомо нам все, что претерпели вы в эти семнадцать лет заточения в Митаве. Но наша ль в том вина? Разве мы являлись распорядителями судеб империи? Что мы могли поделать, когда и видели неправду? Не корите же нас за это, ваше высочество!

— Справедливо сказал брат, — промолвил другой Голицын.

— Верно!.. — вздохнул князь Долгорукий.

— А теперь мы обязаны сообщить вам: император Петр Второй Алексеевич скончался. Ведомо вам сие?

— Ведомо.

— А ведомо ли вам, что у нас нет пока нового императора?

— И это ведомо, — твердо произнесла Анна Иоанновна.

— Мы, ваше высочество, явились к вам по поручению членов Верховного тайного совета, — начал опять Дмитрий Голицын. — После кончины его величества возник вопрос: кому следует наследовать корону российскую. И вот тогда я первый подал свой голос за вас. Правду я говорю? — обернулся Голицын к брату и Долгорукому.

— Правда… Твое это дело, князь Дмитрий, — ответили оба.

— Вы видите, ваше высочество, что я ни на минуту не забывал о той, которая томится в Митаве, о племяннице великого государя.

— Спасибо! — вырвалось у герцогини.

Князь Голицын продолжал:

— Одному Богу известно, сколь трудно мне и тем, которые разделяли мои взгляды, отстаивать царский престол для вас. Но я это сделал. Если вам угодно, вы с сегодняшнего дня — императрица всероссийская. Мы привезли вам корону.

— Мне?! — воскликнула Анна Иоанновна. Она хотела что-то сказать еще, но не могла уже: сильное напряжение нервов разрешилось истерикой.

Произошла паника. Все бросились помогать будущей императрице.

Фрейлина Менгден совсем растерялась.

Но вдруг случилось чудо: сразу, моментально, Анна Иоанновна выпрямилась во весь рост и с совершенно спокойной улыбкой обратилась к послам:

— Это так… пустяки… худо со мной сделалось… Так вы корону мне привезли?

— Да, ваше высочество, — низко склонился Голицын. — Один росчерк пера — и вы — императрица.

— А что же я должна подписать? — как-то особенно экзальтированно спросила герцогиня.

— Вот эту бумагу! Угодно вашему высочеству выслушать содержание ее? Мы предупреждаем вас, ваше высочество, что это — воля народа.

Анна Иоанновна молча согласилась на прочтение и, когда чтение ограничительной грамоты окончилось, тотчас же подписала ее.

XIII

В Москве. «Остерман работает»

Тепло, торжественно, со звоном колоколов всех сорока сороков, встретила первопрестольная Анну Иоанновну.

Хотя народу избрание ее на царство и казалось каким-то диковинным, чудным, непонятным — кто знал о ней, захудалой герцогине Курляндской? — тем не менее народ радовался, что появилась царская власть, а не власть одних верховников.

Долгорукие поселились около покоев Анны Иоанновны и никого не пускали к ней без себя.

Для бывшей герцогини Курляндской получилось заточение еще более тягостное, чем митавское.

Бирон отправился к Остерману. Великий дипломат заканчивал беседу, по-видимому, весьма важную, с князем Черкасским,{25} который бывал у него почти ежедневно. Этот князь Черкасский, представитель «шляхетства» дворянства, страшный богач, но человек в высокой степени ограниченный, сыграл известную роль в уничтожении замыслов верховников об ограничении царской власти.

— Подождите, Эрнст Иванович, я сейчас к вашим услугам, — бросил Остерман Бирону. — Итак, князь, вы не струсите?

— Что вы! Что вы! Конечно, нет…

— Приезжайте ко мне вечерком. Надо будет о многом еще договориться, — окончил беседу Остерман.

Черкасский уехал, едва взглянув на Бирона и надменно кивнув ему головой. Впоследствии этот надменный кивок дорого обошелся князю.

— Я сейчас хочу проехать к Анне Иоанновне, Бирон, — сказал Остерман.

— Я не видел ее вот уже несколько дней, — угрюмо произнес Бирон.

— Вы же не уверите меня, дорогой Эрнст Иванович, что это чересчур огорчает ваше сердце? — тихо рассмеялся Остерман. — А просто вас разбирает бешенство, что около нее теперь находитесь не вы, а эти пьяные звери. Верно?

— Да! — резко ответил Бирон.

— Ничего не поделаешь, Бирон, надо потерпеть. Пусть все думают, что фаворит герцогини, когда она сделалась императрицей, получил чистую отставку.

Бирон хрипло рассмеялся.

— Нам надо вести нашу игру очень тонко! — произнес Остерман. — Если мы хотим опираться на дворянство и на войско, чтобы уничтожить ограничительную грамоту да и весь этот Верховный тайный совет, то необходимо, чтобы ни дворянство, ни войско, ни духовенство не боялись особенно нас, немцев. А то они будут так рассуждать: «Освободим мы государыню от властных князей-вельмож, ан, глядишь, в лапы к немцам попадем! А лучше ли от того будет? Те все же — наши, русские, свои, а эти немцы — басурмане!» Понимаете, Бирон?

«Конюх» молча кивнул головой.

— Вы в особенности должны стушеваться, — продолжал Остерман. — О той роли, которую вы играли при царевне-герцогине Анне Иоанновне, знают очень многие.

Всякий раз, когда Остерман появлялся во дворце, лица князей Долгоруких вытягивались. Они ненавидели его, но и страшно боялись — боялись его поразительно острого ума, изворотливости, ловкости…

— Как чувствует себя ее величество? — осведомился Остерман у Алексея Долгорукого.

— Опочивает, кажется, — ответил тот.

— Ну, ничего, я разбужу ее! — улыбнулся Остерман.

Долгорукий не выдержал и спросил:

— Скажите, наш великий оракул,[27] о чем это вы столь продолжительно беседуете с императрицей?

— А вас почему это так интересует, ваше сиятельство? — насмешливо улыбнулся Остерман.

Долгорукий смешался, но тотчас ответил:

— Нет, я просто так полюбопытствовал.

— Вступая на престол, Анна Иоанновна желает поучиться кое-какой государственно-политической мудрости, — продолжал Остерман. — Зная меня, как опытного в сих делах дипломата, она и выразила требование, дабы я обучал ее…

— Гм… — ухмыльнулся в бороду Долгорукий. — Особенно чего же ей стараться? Делами государственными не одна она, чай, будет ведать.

Остерман шепнул на ухо Долгорукому:

— Да она и совсем не будет ведать ни о чем, князь Алексей. Разве мы не связали ее по рукам и по ногам?

Лицо Долгорукого просветлело.

— Значит, вы в нашей партии? — воскликнул он.

— А то в чьей же? Разве я — не член Верховного тайного совета? Или вы исключили меня оттуда?..

Тут Долгорукий крепко пожал руку великого дипломата и произнес:

— В таком случае надо действовать заодно. Ведомо ли вам, великий оракул, что по Москве ходят по рукам подметные письма?

— Ведомо!.. — спокойно ответил Остерман.

— А что писано там, знаете?

Остерман вместо ответа вынул листок бумаги и, протянув его Долгорукому, спросил:

— Одно из этих, князь Алексей?

Долгорукий обомлел. Он несколько секунд молчал, а потом тревожно воскликнул:

— И вы, Остерман, столь спокойно относитесь ко всему этому?

— Я никогда не волнуюсь и не теряю головы. Опасность велика, я знаю это. Но ведь мы настороже, князь?

— А если нас осилят? Если мы проморгаем? — заволновался Долгорукий. — Вот, например, знаете ли вы, кто является первыми смутьянами? Знаете ли вы, кто волнует народ, войско и дворянство?