Руна смерти - Олег Курылев

Солнце было уже высоко. В голове Ротманна из вороха туманных мыслей начинала выползать одна страшная догадка – он теряет свое прошлое! Не иметь будущего – это полбеды, но ощущать, как твое собственное прошлое начинает от тебя ускользать…

Ротманн гнал машину назад во Фленсбург.

В тот же вечер Юлинг без предупреждения пришел к Ротманну домой. Он принес бутылку коньяка и коробку конфет и сказал, что у него есть важный разговор.

– А где ты был сегодня с утра? – спросил он, раздеваясь в прихожей.

– Да так, ездил в одно место, – Ротманн еще не знал, рассказывать ли ему про письмо и встречу с Рейнеке. – Ну, что у тебя там за разговор?

– Понимаешь, час назад я звонил Шмицу в Берлин. Тому самому, которого тринадцатого числа просил разузнать о Роммеле, – Юлинг сел в кресло и, держа свою бутылку в руках, задумчиво уставился в пол.

– Зачем?

– Просто чтобы в разговоре прощупать его отношение ко всему этому. Если он уже доложил куда следует, то мог выдать себя интонацией, скованностью. Ну, ты понимаешь.

– И что?

– А то, что продолжается какой-то театр абсурда. Знаешь, что он сказал в самом начале разговора? Что только вчера вернулся из Франции. Что-то они оттуда эвакуировали. Не то архивы, не то… Ну, в общем, это не телефонный разговор. Я спросил его, долго ли он там был. Знаешь, что он ответил? Больше месяца!

Юлинг наконец принялся распечатывать бутылку. Вид у него был настолько растерянный, что Ротманн решил ничего пока не спрашивать. Сам же он воспринял это известие даже с некоторым облегчением – не он один сходит с ума. Вдвоем уже легче.

– Я немного поговорил с ним, пытаясь понять, шутит он или нет, – продолжал Юлинг, – но знаешь, нужно быть большим артистом, чтобы так шутить. Он говорил совершенно естественно. Когда кто-то разыгрывает другого, то невольно ожидает ответной реакции. В этом ведь и состоит вся прелесть розыгрыша. И это ожидание чувствуется. А Шмиц говорил так, будто не ждал от меня ничего. Я даже не стал спрашивать его, не был ли он всё-таки тринадцатого числа в Берлине.

Юлинг наполнил стоявшие на журнальном столике рюмки, и они молча выпили.

– Слушай, Отто, они что, сговорились? Шмиц и Форман.

Ротманн встал и, подойдя к своему письменному столу, взял лежавшее на нем письмо. Вернувшись, он молча положил его перед Юлингом и вернулся на свой диван.

– Что это?

– Письмо от Зигфрида. Моего брата.

– А при чем здесь письма твоего брата?

– А при том, что я получил его вчера вечером.

При этих словах Юлинг вздрогнул. Он смотрел на Ротманна, но тот молчал.

– Когда оно было написано? – спросил он наконец тихим голосом.

– Двадцать пятого сентября. Спустя почти три месяца после его гибели.

– Кто же все это вытворяет? – произнес Юлинг. – Ведь это не шутки.

– Ты еще не всё знаешь. Прочти. Я дал его тебе, чтобы ты прочел.

Юлинг вынул письмо из конверта и, прочитав, вопросительно посмотрел на Ротманна.

– Во-первых, я никогда не писал брату о смерти матери и жены, – начал тот, отвечая на заданный взглядом вопрос, – а во-вторых… Ты спрашивал, где я был сегодня с утра. Так вот, еще ночью я уехал в Прец и был там рано утром. Недалеко от города, на берегу озера Гроссер, есть большой госпиталь. Ты должен знать. Там я разыскал Рейнеке, о котором упоминается в этом письме. Я знал его с тридцать восьмого по сорок третий. Он был моим лучшим унтер-офицером, и мы вместе побывали во многих переделках.

– Подожди, – прервал его Юлинг, – я уже догадываюсь, чем всё кончилось. В вашем разговоре вдруг выяснилось, что он, этот Рейнеке, чего-то не помнит. Так?

– Нет, не так.

– А что тогда?

– А то, что это вообще был совершенно другой человек, – ответил Ротманн, встал и, вложив письмо в конверт, швырнул его обратно на письменный стол. – Пауль Рейнеке, но другой.

– Как другой? Так, может, этой был другой?

– Может, и так. Только в его случае совпадений намного больше, чем в случае с Форманом. Он тоже с тридцать восьмого года в «Мертвой голове». Был в Польше, Франции и России. у него на рукаве шинели такой же щит, что и у меня. Я посмотрел его жетон – там всё в ажуре. Я даже списал его личный номер. Будет желание – можешь проверить. Короче говоря, этот Пауль Рейнеке выглядит вполне реальным человеком. Вот только не тем, кого знаю я. Ни обо мне, ни о моем брате он тоже никогда ничего не слышал.

Они долго молчали. Ротманн курил, глядя в окно. Юлинг, уйдя в себя, вертел в руках пустую рюмку. Наконец он спросил:

– И всё-таки, Отто, должны же быть какие-то объяснения всему этому? У тебя есть на этот счет мысли?

– Да, есть одна. Но она такая же идиотская, как и то, что с нами происходит.

– Она связана с русским?

– Да.

– Значит, всё-таки он!

– Ну откуда мне знать? Просто всё это началось после его появления. И знаешь, что мне кажется? Мы еще далеко не всё знаем.

– Что ты имеешь в виду? – Юлинг насторожился.

– Ну посуди сам, – Ротманн вернулся на диван и стал рассуждать так, как будто уже всё основательно обдумал: – Ты случайно встретил своего друга детства и завел об этом случайный разговор со мной. Так? Тогда мы столкнулись с первым… как это назвать, ну, допустим, парадоксом из прошлого. Я имею в виду нестыковку с годами в эпизоде со смертью кернера Формана. Потом ты уже намеренно разыскивать Гельмута и сталкиваешься с гораздо более значительными расхождениями в вашем общем прошлом. Их, впрочем, еще можно объяснить какой-то изуверской ложью твоего друга, хотя и с большим трудом. Потом я получаю письмо, что уже не является делом случая. Но вот моя поездка в госпиталь опять случайна. Я ведь мог и не поехать. Так же случаен и твой сегодняшний звонок Шмицу. Короче говоря, как бы там ни было, мы столкнулись с парадоксами прошлого, касающимися Форманов, Рейнеке и Шмица. А со сколькими еще парадоксами мы не столкнулись? Просто не представился случай. Не получится ли так, что, начав обзванивать или разыскивать своих старых знакомых и даже родственников, мы обнаружим, что либо они чего-то не помнят, вернее, этого в их жизни никогда не было, либо они вообще окажутся неизвестными нам, а мы им людьми?

Слушая эти рассуждения, Юлинг побледнел.

– Ты и вправду в это веришь, Отто? – спросил он совсем упавшим голосом.

– Я ничего не утверждаю, но не вижу других объяснений. Появление Дворжака как-то сказалось на взаимосвязи прошлого и настоящего. И прошлого десятилетней давности – смерть заключенного Формана, и совсем недавнего – твой Шмиц. Получается так, что мы с определенными людьми что-то делали вместе день или десять лет назад, а они с нами вместе этого не делали. Они в это время либо были где-то далеко, либо вообще нас не знают. Что же до письма моего брата, а это, несомненно, его почерк, то тут я и вовсе ничего не могу сказать. У меня в столе рядом с этим письмом, написанным спустя три месяца после его смерти, лежит похоронка на него. Если так дальше пойдет, то мы однажды проснемся утром и не поймем, где находимся и кто мы такие.

– Но это же какая-то фантасмагория! Ведь такого никогда и ни с кем не было.

– Ну этого мы не знаем, что было, а что нет. Меня сейчас больше интересует другое: чье прошлое меняется – наше или знакомых нам людей? И я прихожу к выводу, что именно не наше. Похоронка в моем столе подтверждает, что факт смерти Зигфрида, о которой я всегда помнил все эти месяцы, мной не выдуман. Эта смерть была. Да и о твоем разговоре со Шмицем ты сказал мне уже на следующий день, и мы оба знали о нем. О том, что я был в окопах под Демянском, написано в моих документах, и я имею за это награду. А то, что Рейнеке, которого я видел сегодня, меня там не помнит, может означать что угодно, но только не то, что я там не был! – Они выпили и снова долго молчали.

– Интересно, это происходит сейчас только с нами или затронуло еще кого-нибудь из находящихся здесь? – вдруг спросил Юлинг. – Я имею в виду тех, кто видел Дворжака и общался с ним.

– Хороший вопрос, Вилли. Но как это выяснить?

– Нужно завтра же с ним обстоятельно обо всем поговорить.

– Ты что, хочешь рассказать ему о Формане, Шмице и Рейнеке?

– Ничего другого не остается, Отто. Может, хоть что-то да прояснится. Да и не обязательно рассказывать всё в подробностях. Достаточно, я думаю, лишь обрисовать ситуацию. И давай договоримся ничего не скрывать друг от друга. Я имею в виду новые парадоксы, как ты их называешь.

– Договорились. Ты остаешься у меня?

Антон маялся в своей камере уже несколько дней, не зная, что и думать. О нем совершенно забыли. Дважды в сутки охранник приносил еду. В такие моменты Антону казалось, что вот сейчас его наконец поведут к Ротманну и хоть что-то изменится. Но никто никуда его не вел. Разговаривать с охранником, точнее, с двумя, сменяющими один другого, было бесполезно. Не кончилось бы всё это какой-нибудь гадостью, подумал однажды Антон и, чтобы окончательно не свихнуться, решил поменять тему своих тревожных размышлений.