Сегодня - позавчера. Трилогия - Храмов В.

   А сам стреляй, а то убьют

   А на войне, как на войне

   Подруга вспомни обо мне

   А на войне - не ровен час

   А может - мы, а может - нас.

   Комбат, батяня, батяня, Комбат!

   Ты сердце не прятал за спины ребят

   Летят самолёты и танки горят,

   Так бьёт Ё-комбат, Ё-комбат!

   Комбат, батяня, батяня, Комбат!

   За нами Россия, Москва и Арбат.

   Огонь батарея! Огонь батальон!

   Комбат-Ё, командует он.

   Огонь батарея! Огонь батальон!

   Огонь батарея! Огонь батальон!

   Огонь, огонь, огонь, агония!

   А на войне, как на войне

   Солдаты видят мамку во сне

   А на войне - да, то оно

   А всё серъёзней, чем в кино!

   Да, война, война, война,

   Дурная тётка, стерва она!

   Эх, война, война идёт

   А пацана - девчонка ждёт!

   Второй раз припев пели все вчетвером, да два раза. А потом эту же песню ещё раз, когда в нашу землянку набился народ, как килька в банку шпротов. Ничего удивительного, что через пару дней комбата, за глаза, конечно, иначе, чем Ё-комбатом и не звали. Ясен пень, он узнал, откуда ноги прозвища растут, что не прибавило мне любви комбата, а вот головной боли существенно стало больше. Ё-комбат мне существенно "перекрыл кислород", да ещё и впряг меня в батальонную "упряжку" интендантства. Я, конечно, взбрыкнул - типа, ни званием, ни способностями не соответствую. И Санёк Степанов тут же лишился всех трёх миномётов, за что ночью устроил мне "тёмную", как бы "случайно" упав на меня спящего, пропинал хорошенько, а потом ещё и стеллаж с моим старшинским "хабаром" на меня свалил. Извинился, конечно, помог выбраться, но при этом, ещё два раза локтём саданул - в лоб и в бок, опять, "случайно". Ведь он в расстройстве чувств из-за превращения взвода Поддержки в простой пулемётный взвод не спал. А с потерей "Мухоморов" вообще станет все ночи на меня "случайно падать".

   Пришлось впрягаться. А комбат не только мне ярмо накинул и ездит на мне, ножкой болтая, так ещё и кнутом понукает. Вот, с... ,ё-комбат, блин!

   Дни пролетали стремительно, совершенно не откладываясь в памяти. Целый день, как бешеной белкой укушенный, носишься по складам, базам, заводам, станциям, кабинетам, ночью - в землянке мгновенно проваливаешься в сон без сновидений, а с утра - та же карусель.

   Одно радовало - программу боевого обучения первой роты теперь проходил весь личный состав ОИПТБ.

   Ну, наконец-то! Мы отправляемся на фронт! Половина батальона получила отпуска на сутки, вторая половина - получит по возвращении отпускников. Я оказался во второй половине - Санёк поехал домой проститься с родными, я - за старшего. Под шумок, я отпустил ещё тридцать человек - в качестве поощрения за "успехи в боевой и политической". Отпустил, конечно, и Кадета с Мельником. Их отпуск продлиться не сутки, а двое. Проверив соблюдение остатками роты всяких режимов, уставов, караулов, т.е. побродив по лагерю, вернулся в землянку и завалился спать. А что? Настроение - чемоданное, обузу интендантства с меня третьего дня сняли, старшинские заморочки по роте, за время моего "отсутствия" Санёк взвалил на старшину Тарасенко. Так что я вольная птица, где хочу, там и капаю.

   Но, выспаться мне не дали. Влетел сержант Иванец, которого я поставил в "секрет" у своей землянки и орёт:

   - Ё-комбат!

   - Где?

   - Сюда идёт!

   - Успею смыться?

   - Нет.

   - Твою-то дивизию!

   А вот и комбат. Постучал в бревно перекрытия на входе:

   - Можно?

   - Конечно, Владимир Васильевич. Сержант, исполняйте!

   - Есть! - Иванец, обогнул комбата и вылетел из землянки, а вслед приказ комбата:

   - Сержант, ближе 15 метров никого не подпускать и самому не подходить!

   - Есть!

   Комбат огляделся. Я, на вытяжку, начал доклад, но он меня осадил:

   - Не надо, Виктор Иванович. И так всё знаю. Разрешите присесть?

   - Да, конечно! Куда вам удобнее?

   - Не суетись, старшина. Я и тут присяду.

   Он сел и молчал, глядя в пол. Я тоже. А о чём трепаться? Я бы спросил - за каким Макаром он ко мне припёрся, да неудобно как-то. Так и молчали.

   - Виктор. Можно тебя так называть?

   - Хоть горшком, только в печку не суй.

   - Договорились. Почему ты скрываешь, что воевал? Не пойму я. Для беляка - ты молод, а всё остальное - не предосудительно.

   - А может я иностранный шпион? Там и воевал. Да и с чего вы взяли, что я воевал?

   Майор покрутил головой. Только сейчас я обратил внимание, что за весь разговор ни одного мата не услышал.

   - Ты не иностранец. Так тебя Парфирыч бы и отпустил, ага. Это старая ищейка. У него нюх есть. Что-то в тебе он чует, как и я, а что - не можем понять. Осталось надеяться, что ты тот, за кого мы тебя приняли.

   - За кого?

   - Не важно.

   - Важно.

   - Цыц! Тебе палец дашь, а ты норовишь руку оттяпать. Зачем скрываешься? Скажи, облегчи двум старикам души.

   - Да, ничего я не скрываю. Я же вам правду сказал. Что-то помню, а что это и откуда не понимаю.

   - А песни эти твои - тоже помнишь? Или сам сочиняешь?

   - Ни одна не моя. Не умею я.

   - Да хоть и не умеешь, говорил бы, что твои. Всё одно никто их никогда не слышал. Все они какие-то странные, хотя и многие хорошие. Спой, что ли.

   - Я плохо пою. А играть ни на чём вообще не умею. Вот, мои соседи, все играют. А вот песен моих почему-то не знают. А какую спеть?

   - Ну, давай, сначала, про комбата. Что Ё-комбат.

   Я спел, он раскачивался во время песни, глаза пустые. Когда песня кончилась, он вздрогнул.

   - Ты знаешь, Виктор, я смотрю на всех этих ребят и вижу их мёртвыми. В ранах, окровавленных. Я ведь с ума сошел, там, в окружении. Я ночью заставу в окопы выгнал и сутки держался, а потом пошёл на прорыв. А они, знаешь, у меня какие были? Богатыри и красавцы! Все физкультурники. Отличники боевой и политической. Я их как сыновей любил. Мой погранотряд - лучшим был в округе. Я никого из них не довёл. Всех потерял. К нам прибивались другие, понемногу. И их тоже убивали. Убивали и убивали. Я немцев не считал, а вот своих пацанов всех помню. Тысяча триста шестнадцать исковерканных, окровавленных лиц каждую ночь ко мне приходят. Они все, Витя, погибли, а я выжил. А потом хуже стало. Я смотрю на бойцов этого батальона, теперь моего батальона, и вижу их убитыми. Я говорю с ними, а они отвечают, а сами кровью истекают.

   - Тяжело это.

   - Да. 1316 уже потерял. И теперь поедем на фронт - опять терять. А я не хочу больше! Почему я жив, а они нет? Зачем я выжил? Зачем мне муки эти?

   - Бог нам всем послал испытания. И каждому - только по силам его. Этим он испытывает нас, а значит, знает о нас, любит нас. Испытания закаляют, делают сильнее.

   Комбат рассмеялся истерически, как одержимый:

   - Чем я стал сильнее? Искалечен, сломан и телом и духом. Я мечтаю умереть, чтобы прекратить этот ужасный ночной хоровод и остановить счётчик.

   - Счётчик не остановиться, пока не возьмём Берлин.

   - А ты веришь, что сделаем это?

   - Конечно. Иначе и быть не может. Тем более, что я не только верю, а знаю. Точно знаю. Никто и никогда не завоёвывал Русь.

   - Татары?

   - Это кто такие? Это те, что в Казани живут? Они больше русские, чем мы сами. Это было не завоевание, а слияние русских земель под одну руку. И рука та - русские цари.

   Комбат достал бутылку.

   - Будешь?

   - Не пью, Владимир Васильевич. Совсем не пью.

   - Больной? На войне больных не бывает.

   - Мне вера не велит.

   - Тьфу, ты. Брехун. Не берут верующих в НКВД.

   Я показал крест.

   - Как же тебя не выперли?

   - Наоборот. Меня пригласили. Да с рекомендацией!

   Я показал портсигар. Комбат хмыкнул, дунул в кружку, налил:

   - Как хочешь, - и выпил.

   - Владимир Васильевич, а зачем вы мне всё рассказали?

   - Душу хотел облегчить.

   - Полегчало?

   - Да.

   - А почему мне?

   - Ты единственный, у кого рожа не разбита. И когда ты рядом, все остальные начинают выглядеть нормальными, живыми.

   Вот это ни хрена себе! Я облегчаю приступы шизофрении?

   - Витя, спой.

   Я спел "Молитву", потом "Бьётся в тесной печурке огонь", "На поле танки грохотали", "Черного ворона", "Опустела без тебя земля". Комбат стремительно напился и уснул на Мельниковой полке. Я оставил его, вышел покурить. Невдалеке маячил Иванец, я махнул ему рукой.

   - За обедом сгоняй.

   Он принёс сразу на всех, даже тех, кто был в увольнительной. Сухпай я сразу заныкал, а горячее умяли, сидя на лавочке около входа в землянку.

   - Сержант, без моего разрешения никого в землянку не пускать. Лично передо мной ответишь.

   - А если ротный? Это же его землянка.

   - Хоть маршал Тимошенко. Это моя землянка. Переломаю так, что за свисток три месяца не возьмёшься. Уяснил?

   - Уяснил.