Написано кровью - Грэм Кэролайн

— Когда закончите с уборкой, — поморщился Барнаби, давно знакомый с одержимостью сержанта чистотой, но все еще способный над ней потешаться, — съездите и еще раз поговорите с Клэптоном. Надавите на него немного. Выясните, что, собственно, он делал во вторник ночью, когда якобы прогуливался по Зеленому лугу.

— О, как я рада, что ты зашла!

— Нам повезло. У меня выдалась минутка, и у тебя вторая половина дня свободнее.

Сью опустила чайные пакетики в керамические кружки. Ромашка для себя, крепкий черный «ред лейбл» — для Эми. И домашние овсяные хлебцы с глазурью из кэроба[30] еще остались. Поднос со всем этим балансировал на обитом ледерином пуфике у камина.

Эми взяла свою чашку, пробормотав, и, видимо, не в первый раз сегодня:

— Ужасный день.

— О да, ужасный, просто ужасный!

Они всё говорили и говорили об этом. Эми начала, не успев даже снять пальто.

Прошло сорок восемь часов с появления полиции в Гришэм-хаусе. После прихода полицейских и жутких новостей, которые те сообщили, Эми, естественно, ожидала, что они с Гонорией сядут и постараются вместе пережить шок. Хотелось переварить все случившееся (чем они со Сью сейчас и занимались) за умиротворяющим, уютным чаепитием. Но Гонория ограничилась одной из своих обычных обличительных тирад, обрушившись на некие общественные силы, которые способствуют внедрению в нашу среду криминальных элементов. Эти ее речи не отличались ни разнообразием, ни оригинальностью.

Невежественные и потакающие детям родители, ленивые учителя, государство, которое кормит бездельников с ложечки от рождения до могилы, и развращающее влияние телевидения. Затем презрение к властям, отменившим телесные наказания и высшую меру социального воздействия, а также проводящим намеренно вредоносную политику строительства муниципальных зданий в непосредственной близости от домов добропорядочных налогоплательщиков. Все это вместе и по отдельности породило существо, убившее Джеральда Хедли, — что тип сей принадлежит к подонкам общества, само собой разумелось.

Эми имела глупость возразить:

— Аристократы тоже убивали людей. Елизавета Первая, например, рубила головы направо и налево.

— Люди королевской крови — это совсем другое дело. — Гонория уставилась на Эми своими круглыми, похожими на гальку глазками. — А если тебя разбирает любопытство, надо было испросить у этого мужлана полицейского с репой вместо лица дозволения пойти поглазеть.

— Гонория! Что за ужасные… Как будто я когда-нибудь… О-о-о!

При одном воспоминании об этом руки у Эми опять задрожали, и она уронила кусочек овсяного хлебца. Как будто она какая-нибудь ищейка, вроде тех, что обосновались на Зеленом лугу. Вовсе она не хотела ничего этого видеть! Ее от одной мысли об этом мутит. Но чисто по-человечески вполне естественно (она так и сказала Гонории) обсуждать ужасное событие у себя дома.

— В таком случае, — отрезала Гонория, — я рада, что веду себя не по-человечески.

— Что и требовалось доказать, — заметила Сью, когда Эми пересказала ей разговор с золовкой.

Они всплакнули вместе, а вчера — порознь. Сью отвела душу, когда эти коршуны журналисты наконец оставили ее в покое. А Эми — в церкви Святого Чеда, после того как навестила могилу Ральфа.

Она не знала, был ли Джеральд религиозен. Сама не отличалась особой религиозностью. Так что Эми просто помолилась о нем, бесхитростно попросив, чтобы душу его приняли на Небесах и чтобы та обрела покой. Разумеется, надлежащим образом обо всем этом позаботятся при организации похорон, но Эми смутно понимала, что в таких делах время дорого и что откладывать не следует.

Сью положила ложку густого цветочного меда в свою чашку чая.

— Я связалась с Лорой и Рексом, — сказала она, — когда узнала, что ты придешь. Думала, может быть, они присоединятся к нам? Лора поговорила со мной очень коротко, а Рекса не было дома, когда я заходила.

— Вот как… — Эми вовсе не расстроилась. Ей было довольно компании Сью. Она любила посидеть вот так, вдвоем, в этой комнате, и чтобы в камине горел огонь, отбрасывая тени на красноватые стены. Как будто они укрылись от всех в уютной пещере.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Они стали подругами, что называется, по умолчанию. Их тянуло друг к другу, как двух англичанок, заброшенных на чужбину, оказавшихся в полном одиночестве и быстро почувствовавших друг в друге родные души.

Каждая без слов понимала незавидное положение другой. Они не спрашивали (по примеру всех остальных): «Да как ты только можешь мириться с этим?!» Вместо этого они утешали и подбадривали друг друга, помогали советом. Иногда позволяли себе выпустить пар, яростно ругая своих угнетателей. Но обыкновенно они старались сохранять чувство юмора и способность смотреть на вещи со стороны. А что им еще оставалось?

Они не позволяли друг другу ни предаваться безудержной жалости к себе, ни брать на себя всю вину за происходящее. Когда они только начали общаться, Сью была очень склонна к последнему, объясняя поведение Брайана собственной медлительностью и недостатком ума. Эми безжалостно отмела эту версию.

У каждой из них, разумеется, имелся план спасения. Сью должна была стать знаменитым иллюстратором детских книг и купить себе маленький домик — чтобы хватило место ей и Мэнди, если та захочет жить с матерью. У них будет сад, они заведут уток и кур. А Эми продаст свой блокбастер и купит домик неподалеку. Это будет просторное и современное жилище, хватит с нее протекающих батарей, каменного пола и старых, пахнущих плесенью шкафов.

Встречаясь, они станут вести неторопливые разговоры. Не то что сейчас, когда болтают, смеются наперебой, но одним глазом все время поглядывают на часы. Эми как-то сказала, что они напоминают двух монахинь из ордена молчальниц, которым один день в году разрешается говорить.

— Как все-таки жаль, — вздохнула Сью (подруги всё продолжали обсуждать убийство), — что я не посмотрела на часы, когда услышала, что Макс уезжает!

— Откуда ты могла знать? К тому же вряд ли это так уж сильно помогло бы полиции.

— По крайней мере, они бы знали, когда Джеральд был еще жив.

— Я думала, это уже установили при вскрытии.

От последней фразы у обеих пошел мороз по коже, они в смятении посмотрели друг на друга.

— Наверно, им придется поговорить с ним. С Максом, я имею в виду. Как-то неловко. Получается, мы втравили его в историю.

— Могло быть хуже.

— Не представляю, каким образом.

— Это мог быть Алан Беннет.

Обе нервно захихикали. С одной стороны, они стыдились своей неуместной веселости, с другой — она приносила им некоторое облегчение. Затем, решив, что хватит уже говорить о смерти, Сью сообщила:

— Сегодня случилось и кое-что хорошее. К вам приходил этот рыжий полицейский?

— Да.

— Я сначала про себя прозвала его Лисом, — созналась Сью, склонная в каждом человек видеть сходство с тем или иным животным, — но потом передумала. У него такие тонкие губы и такие острые клыки, что я решила, пусть он лучше будет Хорек. А второй, плотный такой, — Бобер.

— О да, насчет Бобра — согласна, — кивнула Эми. С Хорьком она тоже согласилась, потому что Трой ей вовсе не понравился. — Так что он?

— Он хочет купить рисунок с Гектором. Для своей маленькой дочки.

— Великолепно! Сколько ты запросишь?

— Боже мой, откуда я знаю!

— Двадцать фунтов! — объявила Эми, и потрясенная Сью даже взвизгнула. — И это самое меньшее. Он же приобретает настоящую Клэптон. Скажи ему, что когда-нибудь это будет стоить целое состояние.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Эми знала, что только зря сотрясает воздух. Сью, скорее всего, просто промямлит: «Ну что вы, ничего не надо», когда ее спросят о цене. Или застенчиво протянет Хорьку гринписовскую банку для пожертвований. Но сейчас она сказала кое-что другое:

— Я все еще не получила ответа из «Мэтьюэна».

— Так это же хорошо. — Сью послала несколько рисунков и рассказ три месяца тому назад. — Если бы они не хотели тебя издавать, сразу же отослали бы рукопись обратно.