«Штрафники, в огонь!» Штурмовая рота (сборник) - Владимир Першанин

– Коля, больше, чем по пятьдесят граммов, не наливай. Сам не пей вообще.

Мне стало легче на душе. Я вдруг понял, что окончательно стал для ротного своим.

А потом началась атака. Одна из тех диких бессмысленных атак, в которых мы за войну потеряли сотни тысяч убитых. Роты, пополненные тыловиками, хозяйственным взводом, писарями, сумели пробежать, теряя убитых, метров сто пятьдесят. Каменистая узкая дорога превратилась в кипящую полосу. Огненные вспышки и взрывы мин, клубы дыма, пулеметные трассы, гаснущие среди мутной завесы, и толпы бегущих, кричащих людей.

Немного продвинулся вперед бронетранспортер, остервенело бьющий из двух пулеметов и нескольких автоматов. Сверкающая вспышками выстрелов бронированная черепаха, открытая сверху, сразу стала хорошей мишенью. Рядом разорвались несколько мин, пулеметные очереди, высекая искры, перехлестнули бронетранспортер вдоль и поперек. Замолчал тяжелый «браунинг», задымил мотор, и водитель попятился задом в укрытие.

Наступали все три роты. Илюшин вел нас, прижимая людей к скале. Мины рвались на булыжниках дороги, почти не оставляя воронок, зато выбрасывая снопы осколков и битого камня. Мы стреляли вверх, не видя цели. Рядом со мной упал солдат из хозяйственного взвода. Закрутился, отталкиваясь руками от камня. «Западник» Грищук подобрал новенький автомат, вынул запасной диск. Солдат был ранен смертельно, не меньше чем десятком осколков. Потом упал Джабраилов, самый сильный солдат в моем взводе. Я кинулся к нему, но он уже поднимался.

– Оглушило…

Зато Мухин, исполнительный и подтянутый командир отделения, словно чувствовавший свою смерть, закричал, выронил автомат и, закрывая лицо ладонями, свалился как подкошенный. Подбежав, я увидел, что сержант убит наповал осколками в голову, рядом валялся разбитый ППШ. Лужа крови растекалась у меня на глазах.

С расширенными глазами мимо нас пробежали два солдата из первого взвода. Один в мокрой от крови, облепившей руку гимнастерке. Второй, выставив винтовку, как для штыкового боя, тянул на одной ноте непрерывное «а-а-а!». Я схватил его, но он с легкостью вырвался, и почти сразу взорвалась очередная мина. Меня отшвырнуло и, наверное, расплющило бы о скалу, если бы не кусты и трава, тянувшиеся жидкой полосой у подножия утеса. Я влетел в поросль, разрывая гимнастерку и тело кустами, срезанными осколками.

Леонтий и кто-то из бойцов помогли мне встать. Поверху часто захлопали звонкие разрывы гранат. За те четыре-пять секунд, что горит запал, «колотушки» не успевали долететь до земли и взрывались в воздухе, не причиняя особого вреда из-за небольшого радиуса разлета осколков, но прибавляя панику в цепи, жмущейся к скале, людей. На дороге лежали только убитые и тяжело раненные. Много…

Атака захлебнулась. Мы снова сидели за скалой, не веря, что живы, а на дороге продолжали рваться мины. Уже меньшего калибра, давно знакомые «пятидесятки», добивая раненых и кромсая убитых.

– Ну, чего вы смотрите? Фрицев е…х зассали! Я их один…

Никита Луговой, раненный еще в городке, с темными от копоти бинтами, сорвал с головы каску и швырнул ее далеко вперед. Она, гремя, как жестяное ведро, покатилась по булыжникам, а Луговой шел, стреляя из пистолета. Его догнали двое солдат и потащили назад. Он упирался, пока пулеметная очередь не ударила в ногу одного из бойцов. Тогда Луговой, словно очнувшись, сам подхватил раненого и зашагал назад.

– Сосчитай бойцов, – приказал я Леонтию.

Иван Сочка и Джабраилов стащили с меня изорванную гимнастерку. Я тянул голову, пытаясь разглядеть, что творится на спине. Подошла Зина Каляева, мельком глянула. Ловко выдернула что-то из-под лопатки. Показала окровавленную щепочку длиной со спичку.

– На кусты, как на ежа, свалился. А с тобой что, Тимур? – она быстро, перебирая пальцами, осмотрела голову Джабраилова. – Осколком чиркнуло. Тоже ерунда. Спирт, бинты есть? Сами перевязывайтесь. У меня два тяжело раненных.

Пришел Леонтий и, налив в кружку водки, дал выпить мне и Сочке. Джабраилов отказался. Беда хмыкнул и выпил порцию татарина. Потом доложил о потерях.

– Четверо погибло. Ситников, один «западник» и двое приданных, из тыловиков. Еще двоих осколками посекло. Не смертельно. Ну и легких трое, считая вас с Тимуром.

– Меня не ранило. Кустами ободрало. Гимнастерку бы другую надо.

– Поищу.

На этом проклятом повороте под утесом батальон оставил человек сорок убитых. Погиб командир шестой роты. Командир полка, наблюдавший за происходящим, приказал повторить атаку через час. Комбат, раненный осколками в руку, выторговал еще полчаса. Патронов почти нет, и боеприпасы к пушкам и минометам кончились.

– Подвезут!

Водитель бронетранспортера ковырялся в двигателе. Старший из автоматчиков подошел к командиру полка и стал что-то объяснять. Наверное, жаловался. Экипаж бронетранспортера тоже понес потери: один человек был убит, трое ранены. Майор, наверное, и сам жалел, что так опрометчиво послал под огонь свою прикормленную охрану и дефицитный бронетранспортер, которых в полку были считаные единицы. Командир полка подозвал комбата и дал команду выделить один «студебеккер», отбуксировать «черепаху» в тыл вместе с ранеными.

– Охрану мою угробил, – упрекнул он комбата, даже не спросив о наших потерях. А что спрашивать? Сам видел. – В общем, готовься к новой атаке.

И укатил. Следом наш «студебеккер» потащил подбитый бронетранспортер, из которого бойцы все же умыкнули ящик автоматных патронов.

– У вас в тылу этого добра полно, а нам стрелять нечем.

Автоматчики, довольные, что вырвались из пекла, смолчали. Илюшин вместе с нами троими, хоть и побитыми, но уцелевшими в этой каше, взводными сортировал роту. Зло, не церемонясь, выгнал из строя обозников, пухлого писарька, еще кого-то. Адъютант старший командира батальона суетливо помогал ему. Нам подносили патроны, гранаты, кому-то сменили обувь. Я поставил командовать отделением на место убитого Мухина долговязого силача Джабраилова. Загорулько со вторым номером получили временно вместо «максима» ручной пулемет. Оставлять опытного пулеметчика Илюшин не захотел.

Роте выделили в помощь несколько разведчиков и саперов, почти всем заменили винтовки на автоматы. И все равно до полной роты мы недотягивали и наполовину. Полста человек, считая разведчиков и саперов.

– Лучше так, – махнул рукой Илюшин, когда комбат предложил в помощь еще десяток бойцов. – Своих я знаю. Не подведут.

Но комбат приказал командиру хозвзвода Холодову, лейтенанту лет сорока, собрать десяток тыловиков, обозников и следовать за нами. Вступить в бой «вторым эшелоном». Вообще-то у Холодова была какая-то другая должность, но в батальоне он возглавлял обоз и все тыловое хозяйство.

– Попробуйте струсьте! – погрозил он кулаком крепкому, но уже основательно разъевшемуся Афанасию Кузьмичу Холодову.

– Все будет в порядке, – козырнул лейтенант.

Хотя ремень под тяжестью кирзовой кобуры с наганом и двух гранат сползал с объемистого живота, и вид у Холодова был не слишком боевой, комбат знал, кого посылать нам в поддержку. «Кузьмич», как называли его в батальоне, служил в армии лет пятнадцать сверхсрочником. Прошел Финскую, начал Отечественную еще со Смоленска, заработал две медали и две звездочки.

– Под ногами у Илюшина, Кузьмич, не путайся. Но в бой вступай, не мешкая.

– Автоматов маловато…

– Возьми пару трофейных, какие я в запасе приказал держать. Ясно?

– Так точно, – снова козырнул исполнительный Кузьмич, которому ой как не хотелось лезть с нами в пасть к немцу. Но куда денешься. Приказ.

Когда выходили, кто-то напомнил Илюшину, что мы так и не пообедали. Ротный на секунду задумался:

– Потерпим, ребята. Может, брешут, а может, нет, но пуля в полное брюхо – паршивое дело.

– С богом! – напутствовал комбат.

– К черту!

Мы спешили. Ничего хитроумного и особо выдающегося не было в решении комбата пустить роту во фланг, а если удастся – в тыл обороняющимся немцам. Так поступали во всех войнах, начиная, наверное, с древних времен. Эту тактику постоянно применяли немцы. Возможно, в масштабах дивизий и армий так же действовали и наши генералы.

Но небольшие подразделения, до батальона, как я заметил, старались держать в куче. И наступать массой. Не приветствовались всякие ночные удары мелких мобильных отрядов фрицам под дых без артподготовки и многочисленных согласований. Не мне, только что испеченному взводному, судить большое начальство. Но порой возникало чувство, что наши командиры дивизий, полков несут куда меньшую ответственность, пуская, «как положено», после отстрелявшейся артиллерии батальоны и роты в лоб, неся огромные потери, чем начинать заниматься «самодеятельностью».

Можно списать и сто, и пятьсот убитых. «Фашист бьется отчаянно у ворот своего смердящего логова!» – такие строки читал я в газете. Большие потери этим оправданы. Но если наша куцая рота, только начинающая постигать азбуку горной войны, ухнет без вести, да еще трое-пятеро попадут в плен, очень туго придется комбату. Запросто под трибунал загремит. И командира полка по головке не погладят, хотя приказа на «самодеятельность» он не отдавал. Лишь дал время на подготовку, а комбат, как я узнал позже, получил устное негласное разрешение рискнуть. И на том спасибо.