Повелитель разбитых сердец - Елена Арсеньева

До сих пор у меня перехватывает горло, когда я вспоминаю об этом кошмаре. Не знаю, что сделали бы с ним, когда бы я не закричала, что они бьют не кого-нибудь, а брата знаменитого Лепелетье, героя Республики, причем в присутствии его дочери – дочери Конвента!

После этих слов во рту у меня воцарился отвратительный вкус, какой-то кровавый… Но мой крик возымел некоторое действие: Максимилиана оставили в покое. Однако эти злодеи не изменили своих первоначальных намерений. Они все же ворвались в башню, отыскали полотно и забрали его. При этом поверенный Давида еще пытался нас стыдить: мы-де семья Лепелетье, а между тем противимся увековечению его памяти!

Максимилиан лежал на земле, чуть ли не рыдая от сознания собственного бессилия, я склонялась над ним… Признаюсь, что, к стыду своему, я не смогла сдержать слез. И вдруг я заметила, что к нам приближается один из приставов. На этого человека я обратила внимание еще прежде – он не особенно усердствовал в исполнении своих обязанностей, все больше помалкивал, да и Максимилиана пальцем не тронул. Подойдя к нам, он опасливо оглянулся и сказал сочувственно и очень тихо, словно не хотел, чтобы его слова были услышаны его сотоварищами:

– Погодите отчаиваться! Вы – семья Лепелетье, и вы имеете права на картину. Вам следует обратиться к правосудию. Поезжайте в императорский суд в Париже и проситесь к мэтру Ле-Труа. Запомните эту фамилию – Ле-Труа!

Слегка кивнув, словно бы в знак ободрения, он поспешно отошел и присоединился к товарищам, которые уже грубо окликали его и спрашивали, о чем он говорит с нами. Голосом, враз изменившимся, сделавшимся столь же грубым, как голоса остальных, он ответил:

– Я им говорил, что они еще легко отделались, эти глупцы! Они позорят славное имя Лепелетье!

С этими словами он тоже вскочил на коня. Раздался слитный цокот копыт – и все стихло.

21 июля 200… года, Мулен-он-Тоннеруа, Бургундия. Валентина Макарова

– Бонжур, мадемуазель Николь! Давненько вас не видел. Решили навестить родовое гнездо?

– Бонжур, Жильбер! Да, вот выбралась ненадолго.

Я открываю глаза и некоторое время смотрю на нечто серое, что маячит перед моим носом. Шея у меня затекла и болит.

– Как поживает ваш супруг? А малышка? Вы ее привезли? – звучит раскатистый мужской голос.

– Нет, она в Париже. Неожиданно вернулись мои родители, она осталась с ними.

– А когда же они сюда заглянут? Как их дела, как здоровье?

– Вроде бы в сентябре собирались. У них все отлично, спасибо. А как вы, как Жаклин?

– Ну, что с нами сделается! Жаклин возится со своими цветами, и больше ей ничего не нужно. Сейчас она уехала на пару деньков к сыну в Аржентой. Жарища какая, а? В Париже тоже жарко?

Не сразу соображаю, что смотрю на серую обивку автомобильного сиденья. Значит, я уснула в машине на заднем сиденье и свалилась на бок.

– Да, очень жарко, конечно. Но, по-моему, здесь еще жарче. Я смотрела на поля вдоль дорог – все высохло. Неужели дождей в самом деле не было с мая?

– Вот именно. Три месяца! И на август прогнозы самые ужасные – дождей ждать не стоит. Говорят, на юге уже горят леса.

– А родители раньше времени прервали свой тур по Китаю, потому что их там буквально залило. Беспрерывно идут дожди. Какая несправедливость, верно?

Пытаюсь сесть, чтобы посмотреть, с кем говорит Николь, но в это время она прощается со своим собеседником и трогается с места. Крутой поворот – и меня снова валит на сиденье. Успеваю только заметить удаляющийся темно-зеленый «БМВ».

Наконец мне удается совладать со своей тяжелой головой и силой инерции. Я сажусь. Николь тормозит и поворачивается ко мне:

– Эй, ты как? Проснулась?

Ее темные глаза смотрят на меня с жалостью. И с некоторой опаской. Похоже, она снова начала раздумывать, а не сошла ли я внезапно с ума на почве мании преследования. Да ладно, пусть думает все, что угодно. Главное – она увезла меня из Парижа!

Конечно, я подвергла ее слишком суровому испытанию, когда вдруг ни с того ни с сего сорвалась с места на улице Монторгей и ринулась куда-то за угол. В первую минуту Николь подумала, что я решила сбежать от мороженщика, не заплатив, однако потом оказалось, что я даже заказать ему ничего не успела. Какую-то минуту она колебалась, бежать за мной следом или подойти к Максвеллу, и уж не знаю, как сложилась бы моя судьба, если бы она выбрала второе, удалось бы мне дожить до нынешнего дня или нет. Меня спасла Шанталь, которая почему-то не пожелала со мной расстаться. Она принялась хныкать и тянуть ручонки вслед моей стремительно улепетывающей фигуре, и Николь кинулась вслед за мной в проулок, толкая впереди себя коляску. Догнать меня ей удалось, впрочем, только на пересечении с улицей Риволи. То есть я неслась в противоположном направлении от дома, сама не соображая куда. И неведомо, остановилась бы или нет, если бы не светофор и не сплошной поток машин, который двигался по Риволи. Причем, когда Николь наконец-то схватила меня за руку, я попыталась отбиваться и заорала… Жуть, конечно. До сих пор помню, как на нас смотрели прохожие!

Чтобы не пугать закапризничавшую Шанталь, мне пришлось взять себя в руки. Постепенно первая паника отошла, я перестала трястись. Николь уговорила меня присесть в ближайшем бистро и заказала «Дьявольскую мяту» – ледяной мятный напиток совершенно невероятного, правда что дьявольски-зеленого цвета. Сделав несколько глотков, под мурлыканье Шанталь, которая занялась бисквитом, я смогла с большей или меньшей связностью объяснить, что произошло.

Я рассказала Николь все: про Дзержинск и про ту сумасшедшую ночь перед моим вылетом в Париж, про цыганку и про Василия. И про те глаза, которые смотрели на меня поверх ствола пистолета, а потом – в кабине лифта в аэропорту Франкфурта. Ну откуда, откуда он вдруг взялся в бистро на улице Монторгей? Почему оказался рядом с Максвеллом?

Значит, он все же прилетел в Париж! Теперь он будет искать меня! И Максвелл ему поможет!

Боже мой, неужели дамский угодник, художник Максвелл связан с террористами из России? Какой кошмар! Господи, ну зачем, зачем я потащилась с Николь на этот аукцион? Зачем я его увидела? Зачем он увидел меня!..

От этих мыслей я снова пытаюсь сорваться с места, дрожу и озираюсь в кошмарной панике. И в таком состоянии пребываю до вечера. А вечером, где-то около девяти, звонит Максвелл. Мы только что искупали Шанталь, немножко успокоились и даже развеселились. Но тут я снова начала трястись, как овечий хвост. Максвелл, оказывается, прождал нас в бистро целый час, потом пытался дозвониться Николь на мобильный (какое счастье, что Николь забыла его зарядить!).

Увидев мои полные слез глаза, Николь не вдается ни в какие подробности и очень ловко врет, что нас задержали какие-то неотложные дела.

– Очень жаль, – слышу я голос Максвелла, поскольку схватила трубку параллельного телефона, а как же! – Я мечтал продолжить знакомство с вашей русской подругой. А кстати, как ее фамилия?

Делаю страшные глаза Николь, которая стоит в двух шагах от меня с трубкой радиотелефона в руках, и та смотрит с ужасом: кажется, никак не может вспомнить ни одну русскую фамилию.

На счастье, на столе лежит книжка, которую я привезла с собой: дамский детектив. Хватаю книжку и показываю Николь. Лицо ее проясняется:

– Ее фамилия Дмитриефф. Вот именно, Алена Дмитриефф.

– Алена? – изумленно восклицает Максвелл. – Но вы же сказали, что ее зовут Валентин…

– Я? Когда? Как я могла назвать ее Валентин, если ее зовут Алена? – очень натурально удивляется Николь. – Вы что-то напутали, Максвелл.

– Да? – хмыкает Максвелл. – Ну, Алена так Алена. Тоже очень красивое имя. А из какого города приехала Алена? – вдруг спрашивает он.

Николь снова пугается. Кроме Москвы и Питера, она знает в России только Нижний Новгород и Дзержинск. Ни тот, ни другой упоминать нельзя – это слишком близко ко мне!

Шарю глазами по комнате и вижу на полке книгу Чехова «Путешествие на остров Сахалин». Она на французском языке, ее читает Мирослав, который враз убивает двух зайцев: и общается с любимым писателем, и совершенствуется во французском.

Тычу пальцем в книжку, и Николь кивает.

– Алена из города Сахалин! – изрекает она, а я закатываю глаза враз в ужасе и восхищении.

Города Сахалина нет в помине, есть Южно-Сахалинск, но Максвелл об этом, надо полагать, не подозревает.

– Какая экзотика! – восхищается Максвелл. – Это, кажется, где-то на Крайнем Севере, в таежных дебрях Колымы? Как бы я хотел послушать рассказ вашей подруги об этом крае, полном романтики!

Без комментариев… Я только качаю головой.

– Боюсь, что не получится, Максвелл, – с ноткой печали говорит Николь. – Ва… э-э, Алена сегодня ночью улетает в Россию.

– Что за спешка? – недовольно хмыкает Максвелл. – А я-то надеялся продолжить знакомство… Неужели я ей настолько не понравился, что она решила бежать от меня? Неужели я ее напугал своими вольными манерами?