Повелитель разбитых сердец - Елена Арсеньева

– Понятно, зачем, барышня?

Этот вопрос бледный юноша задает очень сердито. Наверное, то, что я стою молча, недвижимо, не рыдаю, не целую ему из благодарности руки, кажется ему чем-то диким. А на меня вдруг напал словно бы столбняк от потрясения и облегчения.

Да неужели жизнь и свобода моего брата зависят от такой малости, как несколько радужно сияющих камушков? У нас с Костей сохранились драгоценности покойной матери. Гарнитур: колье, перстень, серьги, браслет, которые так и струятся алмазными реками. Сказать правду, у меня давно появлялась мысль воспользоваться ими, чтобы купить жизнь и свободу брату, я не сомневалась, что это реально, однако просто не знала человека, которому можно предложить сделку. Ну что ж, как говорится, на ловца и зверь бежит!

Кому-то, может статься, покажется странным, что я так слепо поверила человеку, которого вижу в первый раз в жизни. А впрочем, что такого? Наверное, дело в том, что мысль о взятке уже зрела в моей голове. Кроме того, окажись Иван Фролов обходительным, вежливым, приятным во всех отношениях, я немедля заподозрила бы в нем проходимца. А он был настолько неприятен мне, настолько не заботился произвести как можно лучшее впечатление, что я невольно начала ему доверять.

– Пойдем, – сказал он, маня меня рукой, – пойдем, я покажу тебе, кто в помощниках у Рончевского.

Мы возвращаемся в приемную, и незнакомец с видом чрезвычайно деловым заглядывает в окошечко пропускной барышни. Та все еще занята болтовней со своим кавалером в тельняшке.

Впрочем, как только Иван Фролов мелькает перед окошком раз и другой, флирт прекращается. Дверца открывается, и я могу отчетливо разглядеть любителя карт и коньяку. По его голове, конечно, прошелся щипцами либо Жан либо Эжен – такой уж у матросика игривый хохолок! У него тельняшка с декольте и тоненькая золотенькая цепочка на шее. А какие клоши ! Из каждой штанины приготовишке пальто выйдет!

Невольно застеснявшись такого великолепного зрелища, опускаю глаза и вижу, что матрос обут в лаковые штиблеты. А носочки тоненькие, сиреневые: не из тех ли шести тысяч пар, которые нашли в гардеробе императора Николая и распределили между пролетариатом, как сообщила газета «Правда»?

А вообще-то вид у матросика не грозный – у него вид веселого увальня. Так и видно, что он набрался манер у своего шефа Рончевского. Про того говорят, что он – душка-чекист, бывший правовед, допросы ведет в стиле салонной болтовни, сыплет французскими фразами, а затем – к стенке!

Завидев меня в обществе Фролова, душка-матрос принимает важный вид, окидывает меня внимательным взором с головы до ног, а потом дважды кивает. Вслед за этим он удаляется к даме своего сердца, закрыв за собой не только дверь, но и окошко. Видимо, справок никаких сегодня выдавать больше не будут.

Я смутно догадываюсь, что его значительные кивки означали одобрение моей кандидатуры. То есть взятка от меня, скорей всего, будет благосклонно принята. И даже, может быть, она спасет Костю!

– Когда принесешь камни? – жадно спрашивает Иван Фролов.

И тут я сделала нечто, чему и по сей день не могу найти оправдания и понимания. Может быть, этим я погубила Костю. Может быть, спасла себя. Не знаю! Остается уповать мне лишь на то, что все мы ходим под богом. И хотя в последнее время случилось столько событий, что можно усомниться в милосердии господа нашего, я все ж уповаю на его неизреченную мудрость. Я верю, что отвечала Фролову, действуя по божьему произволению и наущению.

– Когда принесу? – бормочу я после некоторого молчания. – А когда нужно? Завтра? Послезавтра? Или в следующую пятницу?

Я убеждена, что Фролов прикажет сделать это вообще сегодня, ну, хотя бы завтра. Однако он важно кивает:

– Вот так давай и сделаем. В пятницу придешь с передачей – и принесешь камушки. Можно бы и в среду, когда для уголовных передачи принимают, но в среду начальнику не до тебя будет. А в пятницу я вас сведу. Только смотри, языком-то зря не болтай! А то они, эти нынешние, сама знаешь, какие дерганые. Друг дружку боятся, никому не верят. Сами себе не верят. Помощник-то Рончевского от всего отбрешется, а ты и себя загубишь, и брата под монастырь подведешь, да и мне головы не сносить. Так что до пятницы сиди и молчи в тряпочку. Камушки приготовь и жди. Поняла?

Я киваю, радуясь, что Иван Фролов наконец умолк. Отвращение к нему начинает душить меня. Да, странного посредника выбрал себе «душка-матрос»! А впрочем, диво было бы, если бы в сей роли подвизался человек порядочный и нормальный…

Иван Фролов спрыгивает с крыльца и исчезает за углом. Я какое-то время еще стою, собираясь с мыслями.

Кладу руку пониже груди. Вот уже около года – с тех самых пор, как арестовали Костю, – я ношу только блузы свободного покроя. Впрочем, я очень похудела. Оттого теперь вся моя одежда мне велика. И это очень хорошо, потому что складки ее прикрывают пояс, который охватывает мой стан. В поясе зашиты мамины бриллианты. То есть я могла бы отдать их Ивану Фролову хоть сейчас. Могла бы выкупить жизнь брата уже сегодня. Но что-то меня остановило.

А теперь придется ждать до пятницы. Удастся ли мне заснуть хоть в одну из оставшихся ночей?

21 июля 200… года, Мулен-он-Тоннеруа, Бургундия. Валентина Макарова

Мулен – деревушка в полсотни дворов и несколько улиц. Однако каждый двор – это не десять и даже не пятнадцать соток, как у нас, а что-то около полгектара, а «деревенские избы» напоминают хорошо укрепленные феодальные замки. Все они сложены из серого камня, вид имеют одновременно романтичный и грозный, и только дом семейства Брюн украшен какими-то голубыми бесформенными разводами. Как будто его сначала выкрасили голубой краской, а потом передумали и принялись эту краску отскребать. На мои расспросы Николь трагически закатывает глаза, а потом нехотя рассказывает, что именно так оно и было. Ее предок принимал участие в Первой мировой войне и умудрился остаться в этой мясорубке живым. Поэтому встречать его готовилась вся деревня, и ко дню прибытия героя жители Мулена собрались и дружненько выкрасили его родимый дом в голубой цвет – один из составных французского триколора.

– Ну и что? – нетерпеливо спрашиваю я замолчавшую Николь. – И как? Ему понравилось?

– Он немедленно начал соскребать краску, – говорит моя подруга, криво усмехаясь. – Чуть ли не собственными ногтями. Ты знаешь, наша семья вообще считается семьей долгожителей, никто раньше девяноста не переселялся в мир иной, обычный век – девяносто семь – девяносто восемь лет. Но тот мой прадедушка умер совсем молодым: всего лишь в семьдесят пять. Говорят, его свела в могилу тоска от того, что он так и не смог вернуть дому первозданный вид.

Да, ту краску удалось бы снять только пескоструйкой, но тогда об этих хитрых снарядах и слыхом не слыхали, а нынешним хозяевам дома на цвет стен, видимо, наплевать. Хотя Николь, кажется, его очень любит, и это понятно: внутри дом хоть не очень прибранный, но невероятно уютный. Старинная мебель, старинные покрывала ручной вязки, кресла какие-то невероятно допотопные (по-моему, это и называется стиль ампир) и море неведомых мне прежде деталей чисто французского быта: каминные щипцы, мехи для раздувания огня, обливные глиняные вазы размером чуть ли не в половину человеческого роста, в которых торчат букеты из сухих будыльев…

Моя дорогая подруга Лера Лебедева (ныне миллионерша мадам Филиппофф) пресерьезно уверяла меня, что в этом домище обитают привидения, которые однажды спасли ее и Николь. Ну что ж, не исключено. Остается надеяться, привидения окажутся благосклонны и ко мне. Я буду даже рада с ними встретиться! Увы, боюсь, что все это сказки. Как там у Тургенева? Страшно не то, что привидения есть, а страшно то, что их нету!

Весь день мы с Николь наводили порядок в доме – пылесосили, мыли, вытряхивали пыль из постелей. Николь собралась переночевать здесь и только утром уехать в Париж, а я останусь тут скучать в одиночестве. Но я не собираюсь скучать, займусь своей фигурой: буду бегать по окрестностям, набираясь сил. Николь набила холодильник фруктами-продуктами, сказала, что к концу недели приедет меня проведать и пополнит запасы. Магазина в деревне нет. Ежедневно приезжает булочник, а вообще у каждого дома стоит машина – жители отовариваются в Тоннеруа или в Нуаере. До первого городка восемнадцать, а до второго шесть километров, не больно-то в них за продуктами набегаешься. Хотя в Нуаер, в принципе, вполне можно будет сгонять.

Я с нетерпением жду утра, чтобы надеть майку и шорты – и отправиться в одиночное путешествие по прекрасной Бургундии, однако надо еще вечер изжить. Мы с Николь поужинали и пристроились перед телевизором. Как раз начались новости. Все выпуски сейчас начинаются с заставки «Каникюль». Это вовсе не праздничная летняя заставка («Ура! У нас каникулы!»), а наоборот – довольно печальное сообщение. Каникюль – так называется время сильного летнего зноя во Франции. Короче – собачья жара, вот что это такое. А этим летом во Франции царит воистину собачья жара! Кое-где уже начались перебои с водой, особенно не позавидуешь туристам, которые заселились в кемпинги в горах. Да, сезон отдыха накрылся. Пожары на южном берегу, на побережье Средиземного моря пока невозможно остановить, несмотря на героические усилия помпье-саперов… Правительство призывает беречь воду, ограничить полив огородов и садовых участков.