Кровать с золотой ножкой - Зигмунд Скуинь

Озорные глаза Атиса в первый момент делали его похожим на Паулиса. На самом деле взгляд у Атиса был иной, за его усмешкой скрывалась бесцеремонная любознательность. На собеседника он поглядывал, как пес на столб, сосредоточенно и весело, как бы оттягивая удовольствие и все же с жадным интересом.

Ободряемый братским участием и выпитым вином, Индрикис понемногу вытряс все, что лежало на сердце, обретя под конец то чувство облегчения, что охватывает раскрывшего душу человека. На том и держится многовековая мистерия отпущения грехов. Все, что терзало, томило, душило, давило, теперь прорвалось наружу и устремилось по найденному руслу. Не сказать, что монолог Индрикиса получился особенно связным. Он хныкал, всхлипывал, покусывал губы, грыз ногти, кулаком размазывал по лнцу слезы, ворошил свою шевелюру, то и дело роняя такие фразы, как: «Просто какой-то кошмар!», «Это невыносимо!», «Мир ужасен!», «Выхода никакого!», «Ты меня понимаешь?» и т. д.

— Понимаю, понимаю, — сочувственно кивал головой Атис, кривя губы в усмешке.

— Конец мне… Впору хоть повеситься.

— С этим не спеши, срок придет, смерть тебя разыщет.

— Но я сам себе омерзителен. Понимаешь? О-мер-зи-телен…

— Диагноз довольно вульгарный.

— Безнадежный случай!

— Ха! А ты не пробовал искать спасения?

— Конец.

— В кошельке у тебя что-нибудь осталось?

— Что? Деньги? Денег у меня навалом.

— Тогда о чем говорить. Все будет в порядке!

Часом позже они уже были в одном из девяноста девяти заведений улицы Дзирнаву…

Исчезновение сына в известной мере отрезвило Леонтину от любовного дурмана. Всю жизнь, с того дня, как родился сын, она жила в постоянном страхе за его судьбу, и страх этот стал ее второй натурой. Индрикису постоянно что-то угрожало. Леонтина не помнила поры, когда бы благополучие сына не трепетало, подобно пламени свечи на ветру. Увлекшись капитаном Велло, Леонтина всего на какой-то момент выпустила его из поля зрения. И конечно, тут же подоспело очередное несчастье.

Но что-то все же изменилось. Привычные материнские страхи теперь отягчались злостью, разочарованием, печалью. «Мерзавец, бесстыдник. Вылитый Озол, весь в отца, такой же отьявленный эгоист. Дурень безмозглый! Свободы ему захотелось…» Дав волю досаде, она впервые смогла оценить сына безо всяких скидок на нежность и самообольщение. «Никуда он от меня не уйдет, — раздумывала Леонтина. — Индрикис слишком безволен, чтобы взвалить на свои плечи бремя самостоятельности. Послоняется немного — это пойдет ему на пользу, будет хороший урок. Ну, погоди, паршивец, подвернись мне под горячую руку».

Шли дни, неизвестность томила. Полиция в это дело вмешиваться отказалась, оставленная записка, дескать, не дает оснований говорить об исчезновении. Леонтина уж подумывала взяться за розыски сына с помощью газет и последнего технического новшества — радио, но потом решила, что это не годится, ведь Индрикис не был ни глухонемым, ни слабоумным. Отвергнуты были и другие планы, например объявить о розыске Индрикиса в качестве должника, свидетеля и проч. Все кончилось тем, что Леонтина разослала письма нескольким рижским Вэягалам, Атиса Вэягала, к сожалению, упустив из виду.

А Индрикис столь же неожиданно, как исчез, одним прекрасным утром еще до открытия магазина появился в доме. Немного помятый, слегка осунувшийся, а в общем все тот же Индрикис, и вед себя так, как будто ничего особенного не случилось. Леонтина, глядя на сына, ощущала странную двойственность: нанесенная им обида доставляла ей что-то вроде облегчения. Неужели она себя чувствовала виноватой перед Индрикисом из-за своей любви к Велло? Мысль эта так поразила Леонтину, что и злость притупилась.

— Вот ты и вернулся домой, дорогой сынок. Заодно скажи, как дальше жить будем. Чтобы я знала.

— В гимназию больше не вернусь.

— Об этом еще потолкуем.

— Свои дела сам буду решать. Я уже не ребенок.

Последнюю фразу Индрикис произнес, отведя глаза. В голосе прорезались такие жесткие нотки, что Леонтина от удивления и неожиданности оторопела.

— Ты об этом еще пожалеешь, — презрительно усмехнулась она, прекрасно понимая, что за ее угрозами не стоит ничего, кроме слепой покорности судьбе.

Слава Велло продолжала расти. Особенно после «большого винного чуда», которое всезнайка Клеперис (внук Клепериса Старшего) тотчас связал с именем Велло. Само же чудо описывали так.

Городской голова Зунте толстый Вилцынь в ознаменование своего первого правления на базарной площади велел выстроить бассейн с фонтаном. Роскошь непрактичная и весьма сомнительная, если учесть, что суровый климат пять месяцев в году заставлял держать бассейн пустым, а фонтан бездействующим. Где-то под Янов день, поздно вечером в кафе нового дома обществ вошел незнакомец и первым делом купил сигары, затем подсел к столу и попросил себе чая с ромом. Пустобрех Анцверинь, подрабЬтывавший в пограничной полиции, под предлогом трубку раскурить или просто поболтать со свежим человеком подсел к нему, стал допытываться, по какой надобности незнакомец объявился в Зунте и чем вообще занимается, на что поздний посетитель ответил, что он ученик Иисуса по имени Захария, а в Зунте находится по пути в Месопотамию, занимается же главным образом превращением воды в градусные напитки. Тогда Анцверинь спросил, не мог бы незнакомец хотя бы ведерочко, не сходя, как говорится. с места, превратить. «Ведерочко? — усмехнулся тот. — Ради ведерочка и рук марать не стоит». — «Ну, тогда изволь сделать так, чтоб водки был полон бассейн на базарной площади», — не унимался Анцверинь. И незнакомец ответил: «Вот это другой разговор!» На следующий день Анцверинь шутки ради черпанул из бассейна ковшиком ладони и чуть не поперхнулся — в самом деле водка! То, что местные пропойцы трое суток на карачках ползали, в полной мере отвечает истине. Позднее, правда, историю пытались приукрасить — будто бы водка била струей из фонтана. В действительности в тот день фонтан по неустановленной причине бездействовал.

Интимные отношения Леонтины и Велло продолжались два года, восемь месяцев и семнадцать дней. Счастливейшая пора в жизни Леонтины. В памяти зунтян Велло сохранился как сорвиголова, искатель приключений, у которого карманы топорщатся от денег. Из уст в уста передавались рассказы о его бесстрашии, несметных богатствах, расточительности. Истинная история Велло Леонтине открылась постепенно, в основном уже после его гибели.

Родился он в приморской полосе, в бедной крестьянской семье. Отцу приходилось кормить одиннадцать ртов, подчас на столе не хватало и хлеба. Но любимой присказкой старика Велло была такая: «Чада милые, помяните мое слово — нищему никто не рад. Если у меня завалялась в кармане копейка и кто-то попросит ее, я отдаю без раздумий».

Когда у них сгорел дом, семья отправилась попытать счастья в Сибирь. На новом месте, на далеком Алтае, брат Велло, его двойняшка, влюбился в дочку тамошнего богача. В драке брата угораздило выбить глаз тому, кого подкупили его проучить. В отместку брата позднее схватили и повесили как конокрада, предварительно переломив руку в трех местах. А Велло пришлось спасаться бегством — его нередко принимали за привидение, а потому пытались проткнуть рябиновым колом; и пороли его не раз, приговаривая: «Поди догадайся, который из них виновный. Не худо бы и этого повесить для верности».

На родине Велло забрали в армию и послали в Кронштадт. Семью годами позже он уже мичман, награжденный крестом Святой Анны четвертой степени и серебряной дудкой. После подавления эсеровского мятежа Велло удается на шлюпке бежать из Кронштадта в Швецию. Оттуда он тайно пробирается в Петроград за женой и двухлетней дочкой Нанией. Жене не понравилось в Швеции: язык чужой, народ высокомерный, и с мужем не стало взаимопонимания. При первой возможности она с дочкой возвращается в Латвию. Велло продолжает в Гетеборге грузить суда, затем перебирается в родную Эстонию. Не помышляя о перевозке спирта, он время от времени на парусной лодке наведывается на латвийский берег дочку проведать — так оно и проще, и дешевле. Затем какой-то доброхот предлагает ему моторку, взамен испросив небольшое одолжение — помочь неимущим пьяницам соседнего братского государства. Ибо «где же справедливость, если в одной стране спирт дорог, а в другой дешев, хотя и тут, и там народ единой веры, проповедующей равенство и справедливость». У самого Велло нет ничего. За ним стоят люди, они все улаживают, знают все ходы и выходы, поставляют товар, берут себе львиную долю прибыли,

К моменту встречи Велло с Леонтиной его разведенная жена умерла, дочку приютила сестра бабки. Потом и ее не стало. Как-то ночью Велло опять постучался, Леонтина спустилась, открыла дверь и увидела рядом с ним худенькую, голенастую девчонку в диковинном одеянии — домотканая юбчонка и лаковые туфельки, простецкая блузка и соломенная шляпка с атласной лентой, Нанни было восемь лет.