Другой день, другая ночь - Сара Райнер

– Нет!

Он отталкивает ее локтем и продолжает крушить сарай.

– Что было дальше? – спрашивает Джиллиан.

– Крисси вызвала полицию.

– Понятно.

К своему стыду, Майкл слишком растерян, чтобы продолжать рассказ.

– Наверное, она очень испугалась, поэтому позвонила не в «Скорую», – произносит он спустя какое-то время.

– Возможно, – откликается Джиллиан. – Учитывая обстоятельства, она поступила правильно.

– Я ни разу в жизни не поднял на жену руку, честное слово. Я бы не причинил ей вреда.

– Наверное, она боялась, что вы причините вред самому себе.

– Мне было так плохо…

– Я понимаю.

Неужели? Не представляю тебя в таком состоянии, думает Майкл. Он бросает взгляд на Джиллиан: выражение ее лица как будто стало мягче.

– Вы ко мне очень снисходительны.

На губах Джиллиан появляется мимолетная улыбка.

– Так долго ждали, пока я заговорю.

Она изгибает бровь. Этот жест выдает веселый нрав, думает он. Мне нравится.

– Да, ну…

– Крисси считает, я зря отмалчиваюсь.

– По-вашему, она права?

– Мне тяжело рассказывать о… своих чувствах.

Хотя на самом деле все оказалось не так уж и трудно.

– Полагаю, мой рассказ был эффектным. – Он смеется. – Ожидание того стоило?

– Да.

– Наверное, поэтому меня сюда и приняли – боялись, что я от Роттингдина камня на камне не оставлю.

– Могу спросить, почему вы выбрали именно сарай?

Притихнув, он мысленно возвращается в тот день.

– Не знаю точно.

– Просто вы сказали, что были в доме, когда вскрыли конверт. Так почему же вы – ну, не знаю, – не перевернули стол или диван, не разбили телевизор? Вас ведь уже достало смотреть телевизор…

Майкл мысленно рисует гостиную в бунгало и качает головой.

– Я не мог. Вся семья смотрела на меня с фотографий. – Он представляет, как Крисси протирает пыль с фарфоровых фигурок, поправляет подушки на диване, пылесосит ковер. – Это комната Крисси.

– Разве она не ваша тоже?

– Да, но Крисси изо всех сил старается, чтобы в доме был уют…

Майкл вздыхает. Одержимость Крисси одновременно трогает его и пугает. С одной стороны, ему бы не понравилось, если бы она относилась ко всему спустя рукава. С другой – ее усилия лишь подчеркивают его собственные недостатки.

– Наверное, я вышел из дома, потому что… – Майкл пытается восстановить последовательность событий. – Прочитав письмо, я так разозлился… В юности у меня случались ссоры с приятелями… От злости я бил кулаком в стены, да, бывало… Но в тот день… Я даже не припомню, чтобы когда-нибудь раньше испытывал такие ощущения. У меня голова могла взорваться. Нужно было что-то делать.

Джиллиан кивает.

– Мой бизнес хотят растащить на кусочки. Тим и Лоренс из гостиницы, Боб и даже Ян… – От этих воспоминаний на шее вдруг проступает пот. – Они меня кинули.

– Похоже, обстоятельства действительно были против вас, Майкл. – Джиллиан некоторое время молчит, потом добавляет осторожно: – Я очень хорошо понимаю, как все это действует на нервы. Однако реакции, которые вы здесь описывали – ярость, чувство несправедливости, – это всего лишь мысли. По крайней мере, оттуда они начинаются. А мысли можно изменить. Рискну предположить, что с другой точки зрения ваше поведение выглядит весьма галантным.

Майкл непонимающе трясет головой.

– Смотрите, ведь вы не порушили дом – это куда больше расстроило бы Крисси и ваших детей. Вы не тронули машину – многие на вашем месте от этого не удержались бы, лишь бы не отдавать ее кредиторам.

– Наверное.

– В конечном итоге от ваших действий больше всего досталось не тем, кому вы должны денег, и даже не вашей семье, верно?

Больше всего досталось мне, догадывается Майкл и медленно кивает головой. Вот уж никогда не подумал бы.

– Да… Крисси отнеслась ко всему трезво, с пониманием. Конечно, она расстроилась, но я бы на ее месте взбесился. – Он смеется. – Похоже, это она предоставила мне.

28

Эбби стучит в дверь сестринской.

– Простите, что помешала, – говорит она сидящей за компьютером Сангите. – Вы не знаете, где Лилли?

– Она в студии.

Действительно, Лилли сидит в студии за большим столом – рисует.

– Можно поговорить?

Лилли отрывает кисть от рисунка и оборачивается. Макияж уже в порядке: глаза умело подведены, ресницы подкрашены, однако веки все еще припухшие, на щеках пятна. Она явно долго проплакала, думает Эбби, испытывая угрызения совести.

– Мне очень жаль, что так получилось. Я не хотела вас расстроить.

Эбби волнуется, чувствует, что такого извинения недостаточно.

Лилли улыбается.

– Ничего. Вы просто не знали. А я говорила неуместные вещи. Или вам так показалось. Просто я люблю, когда люди ценят себя по достоинству. Джиллиан сказала бы, что я «проецирую», – Лилли имитирует шотландский акцент, – потому что у меня пунктик: ценить себя.

Лилли вновь берется за кисть. Хотя Эбби и любопытно, что спровоцировало ее слезы, спросить она не решается. Но и уходить не хочет. Она обводит взглядом комнату. Стены увешаны работами пациентов, самыми разными – от детской мазни до безупречно вышитых картин. На большом комоде громоздятся коробки с карандашами, фломастерами и красками; в ящиках комода – судя по наклеенным ярлыкам – разложены материалы для шитья, пряжа, бумага и пластилин. В углу несколько мольбертов. Как в начальной школе, думает Эбби. Если не обращать внимания на большую табличку с надписью: «ПОЛЬЗОВАТЬСЯ НОЖНИЦАМИ ЗАПРЕЩЕНО» – даже детям доверия больше.

Она смотрит на работу Лилли. В центре большая черная дыра, обрамленная постепенно светлеющими – от бордового до ярко-красного – кругами. В верхнем левом углу Лилли старательно рисует нечто похожее на птицу.

– Не возражаете, если я посмотрю? – спрашивает Эбби.

– Ничуть.

Она подвигает стул, стараясь не опрокинуть пластиковый стаканчик с водой, и смотрит на фарфоровое блюдце со сколами, которое Лилли использует как палитру.

– Акриловые краски?

На блюдце свежевыдавленные шарики: красный, желтый, синий и белый. В центре – большой алый завиток.

– Да. Я не очень хорошо рисую, – Лилли кивает на лежащий перед ней лист, – но люблю этим заниматься.

– А по-моему, красиво, – говорит Эбби.

Пусть абстрактный рисунок она никогда бы не повесила у себя дома, ей действительно нравится – хотя бы потому, что это приносит удовольствие Лилли. Эбби наблюдает, как Лилли, почти не задумываясь, наносит крошечные белые точки, и ей самой тоже очень хочется попробовать. Не помню, когда я последний раз давала волю воображению, думает она. В фотожурналистике фантазии особо не разгуляться, но когда-то давно, работая над дипломом, я рисовала почти круглосуточно.

Они сидят в приятной тишине, лишь время от времени Лилли полощет кисточку в воде. Наконец Лилли говорит:

– Жаль, что я не объяснила раньше, а на занятии у меня просто не осталось на это сил. Наверное, я пыталась оставить прошлое позади и жить дальше. Здесь я не многим об этом рассказывала. Вы ведь знаете, что я и раньше здесь лежала?

Эбби кивает.

Лилли опускает кисточку в стакан и поворачивается.

– Лечилась от травмы. – Она набирает в легкие воздух и медленно выпускает, как их учили, чтобы успокоиться. – Да, я лежала несколько раз, но когда я впервые сюда попала, меня просто привели в чувство, стабилизировали состояние и отпустили. Я говорю «просто», а на самом деле поработать им пришлось порядочно – мне было совсем плохо. Я почти не спала и вела себя как маньячка: ничего не ела, только пила. Спускала в «Черчилль-сквер» по пять тысяч в день…

Эбби, затаив дыхание, ждет продолжения. Ей самой не удалось бы потратить и десятой части этой суммы за один поход в торговый центр.

– Тогда я здесь всего не рассказывала, – говорит Лилли. – Во второй раз я, наверное, им уже доверяла больше, а может, просто была в таком отчаянии, что согласилась бы на что угодно. Конечно, я была напугана – второй психический припадок за год. К счастью, с самого начала моим лечащим врачом была Джиллиан – она единственная здесь, кто занимается травматерапией. И мы с ней погрузились в работу, потому что понимали – здесь до сих пор полный хаос. – Она стучит пальцем по виску.

Эбби кивает. Прекрасно знаю, каково это, думает она. Хотя в таком состоянии, как Лилли, я никогда не бывала.

– Насколько я понимаю, травматерапия – серьезное дело.

– Да уж. Приходится заново переживать события прошлого, это жутко… – Еще один глубокий вдох. – Мне даже сейчас трудно об этом говорить… В детстве, начиная с семи лет и до того момента, когда я ушла из дома, меня насиловал отчим и два его приятеля. Мама работала посменно, они приходили, когда ее не было дома.

Эбби ошарашена, не знает, что и сказать.

– Ужасно, – наконец выдавливает она, чувствуя, что слова абсолютно несоразмерны ситуации.

– Не хочу вдаваться в детали. Только чтобы вы понимали, почему пассаж о детях на сегодняшнем занятии так меня хлестанул: все закончилось тем, что я забеременела.