Голем и джинн - Хелен Уэкер

Скоро его фигура примелькалась ночным обитателям Южного Манхэттена: высокий, красивый мужчина не носящий ни шляпы, ни пальто и взирающий на окружающий мир с равнодушным любопытством заезжей царственной особы. Особенно заинтересовал он полицейских. По опыту они хорошо знали, что человек, бродящий ночью по улицам, как правило, ищет женщин, выпивку или драку, но странного незнакомца, похоже, все это нисколько не занимало. Одно время они принимали его за богатого джентльмена, забавы ради переодевшегося в бродягу, что случалось не так уж редко, но заметный акцент выдавал в нем приезжего. Кто-то предположил, что он светский жиголо, но в таком случае зачем он шляется по ночным улицам, словно дешевая шлюха? Скоро все возможные версии у полицейских закончились, и его отнесли к разряду необъяснимых курьезов. Кто-то прозвал его Султаном, и кличка прижилась.

В дождливые ночи Джинн оставался дома и развлекал себя всякими поделками из металла. Он регулярно заглядывал в лавку на Бауэри и покупал там серебро и золото, из которых мастерил маленьких птиц. Он сделал пустельгу с распростертыми крыльями, стараясь ровно распределить вес, чтобы фигурка получилась устойчивой; сделал серебряного павлина и разрисовал его хвост расплавленным золотом, использовав для этого вырванный из метлы прутик. Скоро у него набралось полдюжины таких фигурок, ни одна из которых не была закончена.

Дождь теперь шел почти каждую ночь. Фигурки скоро наскучили Джинну, и он убивал время, работая у печи, или просто мерил шагами свою комнату в ожидании рассвета. Неужели надо было освобождаться из кувшина только ради того, чтобы снова оказаться в клетке?

Наконец в самом начале ноября дожди кончились и небо очистилось, а над газовыми фонарями зажглись редкие звезды. Джинн вздохнул с облегчением и вышел на улицу. Он шел, не выбирая дороги, поворачивал то на восток, то на север там, где ему хотелось, и с наслаждением чувствовал холодный воздух на лице. За долгие проведенные в заточении ночи он устал от одиночества и сейчас, почти не сознавая этого, направлялся в сторону особняка Уинстонов.

Было еще не поздно, и надземная железная дорога пока работала. Джинн купил билет и встал на платформе вместе с толпой других пассажиров, но, когда поезд остановился, он не вошел в дверь, а шагнул на металлическую площадку между двумя вагонами. Поезд тронулся, и он покрепче ухватился за наружную стенку вагона. Это была бешеная поездка; от грохота колес закладывало уши, тело вместе с площадкой неистово вибрировало. Мимо летели искры и мелькали смазанные прямоугольники светящихся окон. На Пятьдесят девятой стрит он спрыгнул с площадки и еще долго не мог унять дрожь во всем теле.

Было уже за полночь, и аристократическая Пятая авеню в это время была совершенно безлюдной. Джинн подошел к особняку Уинстонов и обнаружил, что дыра в ограде, через которую он проник в прошлый раз, тщательно заделана. Он усмехнулся, представив себе, как испугались владельцы, когда ее обнаружили.

Раздвинув те же два прута, он проник в сад. Там было темно и тихо, окна в доме уже не горели. Подъем на третий этаж не составил для него труда, и уже через пару минут он стоял на балконе и заглядывал внутрь через окно.

София спала. Джинн видел, как под теплым одеялом мерно поднимается и опускается ее грудь. Он положил ладонь на медную ручку, и, к его удивлению, дверь послушно приоткрылась. Значит, девушка оставила ее незапертой.

Хорошо смазанные петли не скрипнули. Медленно он открыл дверь, проскользнул внутрь и снова закрыл ее. Глаза постепенно привыкли к темноте. София спала, повернувшись лицом к нему, ее волосы разметались по подушке. Джинну вдруг стало жалко будить ее.

После долгих ночей, проведенных в его убогой конуре, ее спальня показалась ему особенно большой и роскошной. Стены были затянуты дорогой серо-голубой тканью. Половину одной из них занимал огромный резной шкаф. Фарфоровый умывальник и кувшин с водой стояли на маленьком столике у кровати. Под ногами раскинулся белый ковер, сделанный из шкуры большого и мохнатого животного. Джинн вздрогнул, заметив краем глаза какое-то движение, но тут же понял, что это его собственное отражение в трехстворчатом зеркале. Оно помещалось на узком туалетном столике, заставленном бутылочками, маленькими изящными коробочками, щетками с позолоченными ручками и прочими безделушками, среди которых он обнаружил и золотую птичку в клетке.

Джинн подошел к туалетному столику и внимательно рассмотрел зеркало. Оно было изумительного качества, без малейшей кривизны или неровности. Интересно, как они это делают? Он при всем старании не смог бы достичь подобного результата. Изучив зеркало, он переключился на собственное отражение. Конечно, он видел свое лицо и раньше, но никогда так четко и ясно. Широкий лоб. Темные глаза под черными бровями. Закругленный подбородок. Нос с заметной горбинкой. Странно, но это действительно был он. В прежней жизни собственная наружность никогда не интересовала его. Он просто думал: «шакал» — и становился шакалом, а подробности его не занимали. Сейчас лицо в зеркале не вызывало у него никаких неприятных чувств. Наверное, его черты были довольно красивыми, и они определенно нравились другим людям, это Джинн знал наверняка. Тогда почему его не покидает ощущение, что он лишен чего-то очень важного?

Сзади послышалось движение и испуганный вздох. София, бледная, как простыня, сидела в кровати и смотрела на него.

— Это я, — быстро прошептал он.

— Ахмад. — Она глубоко вздохнула, и ее испуганно поднятая рука упала на одеяло. — Что ты здесь делаешь?

— Дверь была не заперта, — неловко объяснил он.

Она оглянулась на дверь, словно удивляясь ее предательству, но потом призналась:

— Я перестала запирать ее после того, как… — Она потерла глаза, глубоко вздохнула и заговорила снова: — Я не спала целую неделю. И каждую ночь оставляла дверь открытой. А потом решила, что ты не вернешься. Иногда я пыталась уговорить себя, что я все придумала и ничего на самом деле не было. — Ее голос звучал ровно и почти равнодушно. — Но это мне так и не удалось.

— Хочешь, чтобы я ушел?

— Да. Нет. Я не знаю.

Девушка снова потерла глаза, словно хотела и не могла на что-то решиться. Она встала с кровати, надела халат и запахнула его, все время стараясь держаться на расстоянии от своего гостя.

— А зачем ты вернулся? — спросила она, пристально глядя на него. — Столько времени прошло.

— Чтобы увидеть тебя, — ответил он, и собственные слова показались фальшивыми ему самому.

—  Увидеть? — тихо рассмеялась София. — А я думала за чем-то другим.

Он нахмурился. Положение становилось смешным.

— Если хочешь, чтобы я ушел, ты только скажи…

В один короткий миг она преодолела разделяющее их расстояние. Ее руки обвились вокруг него, а губы прижались к его губам, мешая говорить и думать.

На этот раз она позволила ему отнести себя в кровать.

Потом она долго лежала в его объятиях на смятых простынях. Ее пот пощипывал ему кожу. Постепенно к нему возвращалась способность думать. Странно: их второе свидание в физическом отношении оказалось куда приятнее первого — у них было больше времени, чтобы познать и понять друг друга и научиться доставлять другому удовольствие, — но первый раз понравился ему больше. Тогда все ощущения усиливались неожиданностью и опасностью быть застигнутыми. Сейчас, лежа в этой громадной постели среди одеял и драпировок, держа в объятиях сонную любовницу, он чувствовал себя так, словно занимал чужое место.

— Ты такой теплый, — прошептала она.

Он рассеянно провел рукой по ее бедру и ничего не сказал. До него уже доносились первые звуки пробуждающегося дома: шаги слуг внизу, бульканье воды в трубах. С улицы послышались удары копыт по камню: под окном провели лошадь. С досадой он чувствовал, как им снова овладевает уже ставшее привычным беспокойство.

Она заворочалась в его объятиях и положила голову ему на грудь. Ее волосы щекотали ему плечо, и он бережно отвел прядь назад. Под одеялом она взяла его за руку и вдруг наткнулась на железный браслет на запястье. Он напрягся.

— А я его не замечала, — сказала она и подняла голову, чтобы рассмотреть браслет получше.

Он почувствовал, как ее пальцы потянули скрепляющую замок цепочку.

— Не открывается, — пожаловалась она.

— Да, он не расстегивается.

— Значит, ты всегда его носишь?

— Да.

— Наверное, такие же носили рабы.

Он не ответил. Он не хотел говорить о своем браслете в этой комнате и с этой женщиной.

Она приподнялась на локте и теперь рассматривала его с выражением тревоги и откровенного любопытства: