Ленинградское время, или Исчезающий город - Владимир Рекшан

Еще через некоторое время со стороны улицы Халтурина, ныне Миллионной, показалась поливальная машина. Поливалка медленно проехала сквозь толпу, не добившись результата. А толпа становилась все больше, шевелилась, как инфузория. Но требований никаких не выдвигала. За годы советской власти эта самая власть полностью потеряла навык «работы» с уличными скоплениями сограждан. Тогда и спецподразделений типа ОМОН не было. Думаю, в тот момент в главных милицейских головах Ленинграда началась паника. Кто-то умный распорядился, и с той же Миллионной выкатилось уже целое подразделение поливальных машин. Они построились шеренгой и стали наступать на собравшихся. Толпа задвигалась. У нее, движущейся, появились вожаки. Через арку Генерального штаба многотысячное пассивное сборище фактически выдавили на Невский проспект и устроили невольную демонстрацию. Спонтанно возникшие лидеры придали движению смысл – идти к редакции «Ленинградской правды» с требованием концерта Сантаны. Невский в районе ресторана «Кавказский» успели перегородить автобусами. Но теперь уже организованный народ по приказу самопровзглашенных вождей просто поднял автобусы, отнес в сторону и проследовал дальше. Появившейся милиции и всяким курсантам постепенно удалось идущих впереди разбить на части. Одни устремились к Аничкову мосту, где их встретили охочие до мордобоя морячки. Других погнали через «Катькин» садик в сторону Фонтанки. Юра возбужденно рассказывал, что паникующие менты хватали всех подряд, засовывали в милицейские «бобики», отвозили в соседние кварталы, высаживали задержанных и возвращались за новым уловом.

– Вот и выходит, что я был прав. Сантана не приехал! – сказал я.

– Но это форменное безобразие, – пожал плечами Юра.

Мы втроем вышли из кафе «Сонеты». Белые ночи заканчивались, но было светло. Вокруг нервно струилась публика. Мы уже выпили по стаканчику сухого вина, и поэтому внешние факторы нас не особо смущали. И зря! Не успели мы приблизиться к Невскому, как на нас выскочила группа милиционеров. Олейник все понял и шмыгнул в подворотню. Меня и Корзинина погрузили в «бобик» и отвезли в милицейское отделение на улице Жуковского.

– Кто такие? Паспорта есть? – спросил на бегу лейтенант.

Мы пожали плечами.

– Тогда сидите здесь! И ни-ни!

Офицер убежал. Мы с Корзининым честно отсидели в коридорчике минут сорок, а милицейские чины продолжали носиться туда-сюда. Осмелев, мы на цыпочках вышли во двор милицейского околотка, обрели волю и разъехались по домам.

На следующее утро позвонил Олейник и рассказал о героическом продолжении вечера. С Невского, мол, народ вытеснили на соседние улицы. Затем по проспекту пустили троллейбусы. Упорные ленинградцы, выйдя из примыкавших к Невскому улиц, погрузились в троллейбусы, которые и привезли всех обратно на Дворцовую. Теперь уж на исторической площади собралось совсем неприлично много публики, поскольку к любителям Сантаны примкнули и провожающие белые ночи обыватели…

Юра продержался до конца. Где-то в час ночи с последними сотнями радикалов он прошел через Дворцовый мост к Петропавловке. Затем по Кировскому мосту «300 спартанцев» взяли курс на Смольный, сменив экономические требования на политические. На улице Воинова их окончательно рассеяли. Но репрессий не последовало. Ведь это «Ленинградская правда» постеснялась сообщить об отмене концерта, фактически став провокатором. Хотелось бы мне встретить тех, кто спонтанно встал во главе народной колонны. Знаю многих, кто так или иначе участвовал в манифестации, но народные вожди того вечера мне не попадались.

История показательная. Впервые с 1917 года именно рок-музыка вывела на улицы Ленинграда массу людей с хоть какими-то требованиями.

Минуло тридцать пять лет. За эти годы приходилось видеть мне и стотысячные манифестации. И разрешенные, и самостийные. И ОМОН, похожий на инопланетян…

Как-то я не поленился и посчитал… Выходит, допустим, возбужденная толпа на несанкционированный митинг или шествие. Не важна окраска митинга – важен факт. Тысяч пять граждан, к примеру, собирается под транспарантами, и в каждом гражданине веса килограммов 70 (5000 граждан умножаем на 70 кг = 350 тонн). Вот появляется человек сто … пусть не сто, а сразу тысяча выходит ОМОНов со щитами, дубинами, в шлемах, допустим, по сто килограммов в каждом (1000 человек умножаем на 100 кг = 100 тонн). Первые ряды митингующих или шествующих получают по башке, и все триста пятьдесят тонн бегут в страхе, не устояв перед массой в три с половиной раза меньшей…

Решение задачи элементарно, как дважды два. Следует просто отключить эмоции – боль, страх – и включить простые физические механизмы. У жителей Валдайской возвышенности, далее валдаистов, опыт многовековой. Пять тысяч человек должны явиться на митинг или шествие с поллитровками. При появлении ОМОНа все по команде выпивают 0,5 литра и ложатся. Боевики бить-то любят и умеют, а вот погрузить несколько тысяч совершенно пьяных человек в полицейские «воронки»…

Конечно, валдаизм – это, возможно, оригинальное российское политическое течение с элементами толстовства-гандизма. Но это мысли уже из других времен.

Вернусь в Ленинград! Заканчивались 70-е вместе с моей спортивной карьерой. Ближе к московской Олимпиаде в магазинах появились пепси-кола и американские сигареты. Сколько стоило пепси, я не помню, но «Мальборо», «Салем» и «Кэмел» стоили по рублю за пачку. Этот никотиновый яд производили в Финляндии. Появился завод «Мальборо» и в городе Кишиневе, но молдавские сигареты этой марки особо не котировались.

В 1977 году вышло постановление ЦК КПСС «О работе с творческой молодежью». Как это повлияет на судьбу моего поколения, я еще не знал.

Черный Ленин с зеленой головой

К московской Олимпиаде 1980 года я окончательно распродал коллекцию виниловых пластинок. Практически весь ранний «Роллинг Стоунз» ушел в руки Жени Останина. Художник Женя позже бросил все, купил хутор на российско-эстонской границе и уехал туда жить с моими роллингами – «Аут оф ауа хэдс», «Битвин зы батон», «Автомас». В 80-е там жить было хорошо. «Сел на автобус, – рассказывал Останин, – и через десять минут ты оказываешься в маленьком европейском городке с ратушей и костелом. Заходишь в кафе – все чистенько. Выпиваешь чашку кофе с рюмкой ликера и едешь обратно в русскую глушь». Потом эстонцы отсоединились и организовали погранзаставу. Художник Женя, проживая в сотне метров от границы с Евросоюзом, является самым западным славянофилом, и я как-нибудь навещу его – посмотрю, как он там плетет лапти и слушает мои пластинки.

Году в 78-м я обнаружил в семейном диване недопроданный двойной альбом Джими Хендрикса «Электрик леди лэнд». Обрадованный находкой, я отправился с Хендриксом к Останину. Я обитал тогда на проспекте Луначарского, а он купил квартиру в районе проспекта Художников. Эта северная часть Ленинграда стремительно застраивалась, но еще имела значительные по объему пустоты. На смену устаревшим «хрущевкам» пришли более продвинутые модели. До сих пор в них живет полгорода. Когда я перебрался на север, ветка метро доходила только до станции «Лесная». Приходилось вечно толкаться по автобусам, добираясь до дома. Года полтора мне «посчастливилось» прожить на Сиреневом бульваре – это вообще был полный край, конец города. Зато в нашем квартале имелся универсам – такие тогда только появлялись. Я отправился туда однажды за картошкой, а вернулся домой с джином. Весь супермаркет был заставлен знаменитым английским «Бифитером» со стражником в красной одежде на этикетке. Стоил валютный «Бифитер» копейки.