Поцелуев мост - Наталия Романова

В своё время я прочитала массу книг, посвященных изменам, видела и анализировала картины, затрагивающие тему человеческого предательства и всё равно, когда дело коснулось родного человека, была готова рвать и метать, а при случае расцарапать лицо «моральному уроду», «лиходею», словами бабушки. Правда, скорей всего, мне бы удалось только пропищать, как тощему котёнку, но я бы попыталась. Обязательно!

— И почему я такая невезучая?.. — вздохнула мама и застучала ложкой по тарелке.

— Везучая — невезучая, а жить как-то надо, — услышала я бабушкин ответ. — Я вот что думаю, надо машину, которую Фёдор Илве подарил, продать и квартирку прикупить.

— Вернула бы ты эту машину, — фыркнула мама. — Зачем взяла?

— Подарил, значит, ему не нужно. А чего же не взять, коли дают, — степенно ответила бабуля.

— Илва теперь думает, что у него всё серьёзно… а он — копия папаши! Подавится машиной этой, будь она неладна!

— Илва твоя вообще думать не умеет, вся в тебя пошла, бестолочь! — огрызнулась бабушка. — Оно, конечно, несерьёзно. Кто серьёзного ждёт от оглоеда этого похотливого? Нашёл новую игрушку и играется. Видать, совсем опротивели стоящие бабы, раз на нашу роток раззявил…

— Что ты такое говоришь? Можно подумать, Илва — не стоящая.

— Илва твоя — шкля шклёй! Тощая — смотреть страшно! Вот ещё денёк-другой поголодает — вызову врачей, так и знай. Пусть насильно кормят, через капельницы, раз добром не понимает, что душа должна в теле держаться, а не в скелете из анатомического музея. Потом мужика приличного найдёт, спасибо скажет.

— Ой, мама. В моём теле три души удержатся, а мужиков приличных днём с огнём не отыскать.

Вообще-то, мама никогда не было полной, она была статной. Высокой, длинноногой, с выразительной грудью и объёмными бёдрами, такой, что встречные мужчины оборачивались вслед. Не то что мне…

А потому что, думать надо было, от кого появляться на свет и на кого быть похожей — напомнила я себе, что умудрилась уродиться в родного папашу, когда есть красавица мама.

— Смотрите не на тех, — вынесла вердикт бабушка. — Что ты, что Илва с этим своим обормотом!

— Верни машину! — зашипела мама. — Не нужна нам никакая квартира, переживём как-нибудь. На вторую работу пойду, комнату снимать буду, вот здесь раскладушку поставлю — мне много не надо, но машину эту треклятую верни! Он завтра её бросит, по-твоему, утешит её железяка эта? А он бросит — отцовское отродье, один в один, как на станке штамповали. Верни! Тебе внучка не вещь, чтобы заранее за её слёзы миллионы брать.

— Мне что твои слёзы без копейки денег вытирать, что её сопли подтирать — без разницы. Не верну, так и знай!

— Тьфу!

— Ешь давай, с лица спала, смотреть страшно, в чём только душа держится, совсем отощала. Ни рожи не осталось, ни кожи, грудь провалились, задницы не осталось — всё диеты твои ненормальные! Мужику и ухватиться не за что!

Бабушка продолжала выговаривать дочери, которая весила никак не меньше семидесяти килограммов, о её без пяти минут полном истощении, а я проскользнула в обратно в комнату.

Как следует подумать об услышанном мне не удалось, позвонила Неля и бодрым голосом сообщила, что мою персону ждут для съёмок в павильоне. Вот прямо сейчас и ждут. Уже даже отправили такси.

Прошло несколько часов с начала моей профессиональной карьеры в моделинге, а я уже хотела умереть. Вообще-то, я хотела умереть ещё когда ехала на съёмки. Накатило понимание, что я остро не хочу торчать перед объективами фотокамер, изображая курицу в брачном периоде и состоянии танатоза* одновременно.

Но, раз уж успешного художника из меня не вышло, а на причуды неуспешного не было денег — некоторые материалы для работы стоили, как крыло Боинга, а остальные, не меньше, чем двигатель того же самолёта. Непревзойдённого в мастерстве бровиста из меня, похоже, тоже не получится. Значит, стоит заработать денег хотя бы в моделинге. В конце концов, если заказчик считает, что ощипанная представительница семейства фазановых сможет толкнуть на рынке его товары — не мне спорить.

Половину бесконечно тянущегося времени Василий носился на студии, устанавливая безумное количество разнообразных по виду, конструкции, параметрам ламп, начиная от простых электрических, похожих на знаменитую лампочку Ильича, кончая чудом техники — какими-то импульсными газоразрядными лампами.

С тем же рвением Неля устанавливала меня, вертя моими несчастными конечностями, словно они крепятся на резинке для трусов, как в куклах советского времени. Следом за ней вокруг меня прыгал фотограф, причитая и приговаривая, как же его всё задолбало — и работа, и заказчик, и Неля эта ненормальная, и Василий, который может, но не хочет нормально выставить свет, последнее было очевидно, иначе чем объяснить его медлительность и вообще — вопиющую глупость. Я фотографа, естественно, тоже достала, но решила позиции не сдавать.

Поставили. Стою. Примус починяю. Всё в том же костюме мокрой курицы.

В дверях появилась знакомая фигура. Даже если бы я не спала с Федосом последную пару месяцев, я бы узнала его, а я, как бы удивительно это ни было — спала. Более того, он дарил мне целую тысячу роз и даже ав-то-мо-биль! Мысленно слово «автомобиль» я произнесла с интонацией всем известного ведущего. Просто сектор «приз» на барабане, а не Федос.

Он внимательно оглядел меня, почесал затылок, скептически скривив рот, направился прямиком к модели, то есть ко мне. И к фотографу, конечно.

— Посторонний на площадке! — завопил фотограф в лучших традициях пожарной сирены. — Кто вы такой?!

— Фёдор, — спокойно ответил фотографу. — А вы?

— Я — Григорьев! — с интонацией выражения, ставшего крылатым, «Фамилия моя слишком известная, чтобы я её называл»**, выдал фотограф, как оказалась, Григорьев.

— Конфета, тебе этот кусок штукатурки не мешает? — полностью проигнорировал услышанное Федос, будто обращались не к нему. Вообще не обращались. Так, муха прожужжала что-то и улетела. — На губах, — он показал рукой на мой разнесчастный рот, который был покрыт таким слоем помады, что в пору было закрепить результат сеткой для шпаклёвки.

— Мешает, — кивнула я.

— Плохо, — вздохнул Федос и уставился на Григорьева, кажется, с единственным желанием — выдернуть тому руки, ноги, голову и хвост, если таковой имелся.

— Фёдор! — подлетела Неля, выпучив светло-зелёные глаза, которые метали молнии похлеще, чем Зевс Громовержец. — Что ты здесь делаешь?!

— Пришёл посмотреть,