Второй фронт. Антигитлеровская коалиция: конфликт интересов - Валентин Фалин

Возможно, и другие прореагировали бы так же, если бы им довелось тогда увидеть оригинал меморандума. Скажем, антифашисты. Но оппозиционные деятели занимали эмиссара Рузвельта постольку-поскольку. Вот Геринга американец заверял, что требования Германии будут учитываться при заключении «справедливого политического мира».

Перед отъездом из Германии С. Уэллес предупредил хозяев, что непременное слагаемое успеха его миссии – «Европа останется спокойной в ближайшие четыре-пять недель»[310]. Он установил, таким образом, примерно те же временные рамки для «компромисса», что и Чемберлен в контакте с Виртом.

Вняли ли этому его берлинские клиенты? Лишь отчасти. В этом можно удостовериться, заглянув в материалы, касающиеся приема Гитлером 4 марта 1940 года американского промышленника Муни, якобы имевшего доступ к президенту США. Возможная функция Вашингтона дефинировалась на этот раз так: Соединенные Штаты могли стать «честным маклером (модератором)» на мирных переговорах. В ответ, инсценируя покладистость, Гитлер выражал уверенность, что в прямом разговоре с Рузвельтом ему «удалось бы очень быстро прийти к соглашению», а именно на следующей основе:

1) Германия готова уважать реальность мировой державы Англии, как и реальность Франции. Она ожидает, чтобы ее тоже уважали как мировую державу;

2) если взаимное уважение установится, можно заключать мир;

3) если бы был заключен мир, то можно было бы отказаться от вооружений и высвободившиеся трудовые ресурсы направить, улучшив порядок мировой торговли, на выполнение более продуктивных задач.

И затем в материалах всплывает многозначительное примечание – рекомендация «эксперта» по имени Дикхофф: «Если какая-то американская акция вообще может что-то обещать, то акция Сэмнера Уэллеса, а не акция Муни».

При всех своих разговорах в Берлине Уэллес вел речь о «войне в Европе», не уточняя ее географических и прочих параметров. Он уловил, что Гитлер обошел молчанием проблематику отношений с СССР, в том числе при изложении взглядов на будущий «мирный порядок». Затрагивался ли в той или иной связи советско-финский конфликт?

Эта сторона дела проступает в доступных материалах более чем скудно. Включая материалы о пребывании Уэллеса в Риме, Лондоне и Париже. Можно тем не менее принять не как догадку, а очевидность, что:

а) Зимняя война была одним из доводов в попытках США склонить Англию и Францию к скорейшему улаживанию «недоразумений» с Германией;

б) параллельно с Лондоном и Парижем Вашингтон подталкивал финнов к интернационализации конфликта[311];

в) не случайно, что британский кабинет принял решение интервенировать в Финляндию (через территорию Норвегии или Швеции) в момент пребывания С. Уэллеса в Лондоне 12 марта. Судьба, однако, распорядилась так, что именно в этот день был подписан советско-финский мирный договор;

г) по окончании Зимней войны миротворческий ажиотаж за океаном резко спал. Германии заготовили индульгенцию в обмен на массированную «помощь» Финляндии. С отпадением финского элемента вся комбинация лишалась смысла[312].

Имелась еще одна весомая причина свертывания миссии С. Уэллеса – через папу Пия XII, министра иностранных дел Италии Чиано, оппозиционеров родом из Германии администрация США была извещена, что Гитлер остался при намерении нанести удар по Франции[313].

Третья причина – афронт Лондона. Британские лидеры никак не желали сдать претензии на забойную роль в Европе или делиться ею с «неотесанными» американцами, независимо от конкретики возможного урегулирования.

В начале 1940 года окружение Чемберлена, по данным Дж. А. Эллиота, снова потянуло к «гармонизации» интересов Англии и Германии. За исходное бралась посылка: экспансия отражает объективные потребности 80-миллионного германского рейха и, если не ставить целью его уничтожение, необходимо определиться, какой из вариантов экспансии мог бы устроить англичан. В дилемме «проникновение на Восток» или «проникновение на Запад» выбор соотносился не с соображениями момента и эмоциями, а подчинялся холодному расчету[314].

Сигналом к смене вех должны были стать вооруженная интервенция английского экспедиционного корпуса в Финляндию с одновременными налетами британской и французской авиации на южные районы СССР[315]. Понятно, не сигналом вовне, а доведенным до «заслуживающих доверия деятелей рейха» политическим демаршем Лондона. Кто конкретно имелся в виду? Ответ – в британских архивах.

Пока приходится принять как непреложный факт: самые крупные и технически наиболее сложные военные операции, разрабатывавшиеся штабами Великобритании и Франции в первые полгода после вступления их стран во Вторую мировую войну, нацеливались не против Германии. Не «задирать» немцев, пока теплится надежда на озарение в том же Берлине. Линия Мажино позволяла отсидку до морковкина заговенья, если не лезть противнику на глаза и соблазнять его известной в армиях всего мира притчей: солдат спит – служба идет.

Со ссылкой на уязвимость своих авиастроительных заводов Париж отвел даже такой паллиатив, как английский план минирования Рейна. Консерваторы собирались заткнуть им, как кляпом, рот критикам ничегонеделания.

Что экономили в «странной войне» с Германией: живую силу, вооружения, боеприпасы, материалы, энергию, фантазию, – демократы мобилизовали для использования в других регионах. Под упомянутое решение высадить экспедиционный корпус в Финляндии было собрано 40 тысяч военнослужащих. Для десантов с моря сыскались транспорты, средства военно-морской и авиационной поддержки. И завяжем узелок на память: погода не смущала. Одновременно готовились авианалеты французских и британских ВВС с баз в Сирии и в Ираке на бакинский промышленный район и нефтяной порт Батуми. По официальной версии, демократии намеревались таким образом запечатлеть свою решимость помочь слабому (в данном случае Финляндии) и наказать возмутителя спокойствия (СССР). Не зря сказано: желание может горы свернуть. Второй фронт – в отсутствие реального первого.

Почему Польшу не удостоили «принципиальностью»? Почему задумали продемонстрировать Берлину свои мускулы не в боях с вермахтом, а нападая на Советский Союз? Догматик Сталин бил своих, чтобы чужие боялись. Демократов с Темзы и Сены прельщала другая модель: бей чужих, чтобы свои приуныли.

Баку и Батуми выбрали объектами для бомбардировок под предлогом пресечения поставок нефти в Германию. Отправка значительных объемов советских нефтепродуктов немцам была делом будущего. Нефть в рейх текла в основном из Румынии, попадала туда через Италию, Испанию, Швейцарию, Швецию, Балканы с Ближнего Востока или – прямиком или кружным путем – из США. Никому в Англии и Франции в голову не приходило их бомбить или, как в советском случае, в порядке подготовки к налетам проводить, понятно нелегальную, аэрофотосъемку целей, подлежавших поражению.

Особую ретивость развили французы. Если Англию занимало больше десантирование в районе Нарвика – Киркенеса (с потайной мыслью, сказав прости финнам, овладеть затем Норвегией), Франция жаждала войти «как нож в масло» на Кавказ. Прекращение Зимней войны до того потрясло Э. Даладье, что он подал в отставку с поста главы правительства Франции. Его преемник П. Рейно утвердил планы рейдов против районов Баку и Батуми, «в наказание» Советского Союза за неуважение к англо-французской экономической блокаде рейха. В операции военно-воздушных и военно-морских сил вовлекалась Турция, а также Иран. Несмотря на скепсис Лондона, операция должна была со дня на день стартовать, и тут подвел Гитлер – развернул наступление на Францию.

Негативный общественный резонанс как в момент проведения, так и по окончании миссии С. Уэллеса был Рузвельту назиданием. За слухами, будто администрация ищет «мира любой ценой», по некоторым данным, стояли англичане. Н. Чемберлену президентский посланец не потрафил, У. Черчилля он принял за пропащего алкоголика. Позиция Вашингтона по экономическим вопросам показалась консерваторам вызывающей, хотя американцы приоткрыли лишь свои исходные экономические требования. 23 марта 1940 года Рузвельт публично констатировал, что шансы на установление мира в Европе ограничены[316].

Согласно «личному предположению» Р. Шервуда[317], Рузвельт в глубине души надеялся, что Англия и Франция окажутся непобедимыми на Западе, а Советский Союз будет сковывать Германию на Востоке, и тем самым возникнет тупик, который сохранится до тех пор, пока немецкий народ не сочтет для себя полезным покончить с политикой «пушки вместо масла» и восстать. И воцарится мир без того, чтобы у американцев возникла необходимость выбираться из своего воздушного замка.

Возможно, Рузвельт верил сплетням, что немцы живут впроголодь и грезят восстанием. Но не позднее чем с поражением Франции – скорым, сокрушительным, унизительным – президенту открылось, что Гитлера не остановят ни уговоры, ни подачки, ни предупреждения, что на него способны подействовать только сила более мощная, чем имелась у рейха, решимость более несгибаемая. В сознании Рузвельта забрезжила концепция, которая позднее примет вид формулы «безоговорочная капитуляция агрессоров».