Быть может… - Вера Заведеева

На удивление, экзамен по рисунку – он был первым, «отсеивающим» основную массу абитуриентов, – они сдали на пятерки. Не зря бился с ними художник целый месяц – кое-чему он их все же научил, подтвердив свою мысль про обезьяну. Диктант с устной литературой – тоже на пятерки, а вот математика для одной из них чуть не стала крахом всех надежд. Принимавшая экзамен преподавательница – коротконогая старорежимная тетка с немигающим взглядом испепеляюще-черных глаз, полных презрения к убогости математических бездарей, с тяжелым сердцем, наступив себе на горло, поставила трояк. Остальные-то оценки у тупицы – пятерки… Что скажет приемная комиссия?

Техникум сразу сделал их «взрослыми» рядом с бывшими одноклассницами. Им даже дали стипендию – 120 рублей старыми, а деньги-то – размером с носовой платок. Девчонки вскоре стали самыми близкими подругами.

В тот год началась знаменитая «оттепель». Где-то там, во взрослой жизни, побеждали на Олимпийских играх в Скво-Велли «наши» конькобежцы Скобликова, Гришин и Косичкин; стучал ботинком на трибуне ООН Хрущев, обещая всем показать «кузькину мать»; летали в космосе Белка и Стрелка; в безбрежном океане 49 суток дрейфовали четверо стройбатовцев, дожевывая последний солдатский сапог; защищали страну доблестные ракетчики, сбившие в праздничный Первомай американский «U-2» с Гарри Пауэрсом, а в столице достраивали огромный бассейн под открытым небом – в котловане взорванного храма. Конечно, они слышали обо всем этом по радио, но их собственная жизнь, наполненная до краев всевозможными событиями, яркими чувствами и девичьими терзаниями, была им важнее: она неслась вперед на всех парусах, обещая впереди безмерное счастье. Где-то там, за горизонтом… Вот еще немного, еще чуть-чуть…

Они познавали мир и себя в этом мире, томились предчувствием первой любви, свято верили в нерушимость крепкой девичьей дружбы, страдали от недовольства собой, своим «экс терьером» в одежонках домашнего «индпошива», и неумения показать себя в выгодном свете, но все же надеялись, что в один прекрасный день… Им, послевоенным первенцам своих родителей – «детям любви», все же повезло стать младшим поколением вольнодумцев-шестидесятников.

Они учились, узнавали, как печатают книги и журналы и как их готовят к этому сложному этапу издатели. Постепенно они расставались с детской безответственностью: для них стало откровением то, что за такую шалость, как швыряние литер из окна наборного цеха на втором этаже в проходящих внизу молодых людей с целью привлечь их внимание, могут и в тюрьму посадить. Враг не дремлет: соберет с асфальта все эти литеры, шпоны и шпации и злобные листовки напечатает… где-нибудь.

Как-то раз после занятий всех учащихся погнали на общее собрание в библиотеку-читальню. Недовольный народ, грохоча стульями и толкаясь, старался занять места поближе к двери. Впереди, опустив голову, сидела в полном одиночестве неприметная третьекурсница из группы технологов. Комиссия – профком, партком и комитет комсомола – расположилась напротив, старательно пряча глаза. На «председательском» месте – заведующая библиотекой, кругленькая коротышка с глазами навыкате и кудрявым хохолком. Она горестно всплескивала пухлыми ручками, призывая всех к порядку:

– Мы с вами должны принять решение, что делать с одной нашей учащейся, – кивнула она в сторону девочки с опущенной головой, над которой сгущались грозовые тучи.

Когда стаю, хоть волчью, хоть человечью, науськивают на одного слабого, ей, стае, кажется, что она, такая спаянная, такая сильная, вправе решать, кого казнить, а кого миловать. Только покажите, кого клеймить… или загрызть насмерть. Показательные судилища, о которых шептались на коммунальных кухнях взрослые, оказывается, вовсе не канули в Лету, как надеялась молодежь начала шестидесятых. Кому-то, видно, неймется повернуть время вспять, полагая, что без таких «воспитательных мероприятий» не обойтись.

– А чего она такого натворила? Убила кого или ограбила? – полюбопытствовали из зала.

– Она?! Она погрязла в религии, верит в Бога, носит крестик под платьем и ходит в церковь! – колыхалась от возмущения коротышка. – И это в советском учебном заведении! Такое прос то недопустимо! Это же, как его, опиум для незрелого ума! Выяснилось, что она даже не комсомолка! – билась в праведном гневе партийная библиотекарша.

– Подумаешь, не вступила в комсомол! Может, считала себя недостойной, опять же членские взносы платить не надо! – веселился народ.

– Как это «подумаешь»?! Вы зря смеетесь! Это же серьезное дело! Мы с вами должны принять решение об исключении ее из техникума и передать подписанный всеми протокол нашего собрания директору для оформления нужного приказа. Такой человек не должен работать на идеологическом фронте, а типография – это как раз…

– Между прочим, она круглая отличница, поэтому сама может выбирать, где ей работать! И специалист из нее получится хороший, да и девчонка она неплохая. Замкнутая, правда, но не всем же быть вертихвостками! – возмутились ребята из ее группы. – Кому мешает то, что она ходит в церковь?

– Не на панель же! – загоготали в задних рядах.

Коротышка, покрывшись красными пятнами, хлопала глазами и хватала воздух открытым ртом. Такого от учащихся она еще не слышала. Надо как-то выкручиваться. Нельзя давать спуску этим соплякам:

– Ну, хорошо. Если она даст нам слово, что навсегда порвет с религией, мы ее, так и быть, простим. – Давай, говори! – повернулась она к «подсудимой» с торжествующим видом, надеясь увидеть слезы в ее глазах.

Девчонка подняла голову, обвела всех измученным взглядом и тихо, но твердо произнесла:

– Нет. Ничто не заставит меня предать Господа нашего Иисуса Христа, и в церковь я пойду! – звенел срывающийся от волнения голос. – И молится стану, чтобы многие из вас прозрели и очистились от мерзости окружающей… Можете исключать меня, но от веры я не отступлюсь ни за что!

И такая сила духа исходила от нее, такая убежденность звучала в ее словах, что все как-то оробели. Вот ведь, грозятся исключить ее с предпоследнего курса, сломать жизнь, а она стоит на своем, как скала! И никого не боится! Всем бы быть такими смелыми и принципиальными…

– Молодец! – раздался из зала ломкий юношеский басок. – Не бойся, не будем мы подписывать никаких протоколов!

В тот же миг облегченно вздохнули остальные – не всем дано вслух сказать то, что они думают, а совесть все равно замучает. Загрохотали стулья, захлопала дверь, и ребята хлынули в коридор из душного зала, где могло произойти непоправимое… Но не произошло!

Потрясенные этим событием подружки, выйдя из техникума, долго молчали, медленно шагая по Петровке.

– А ты бы смогла так? – с дрожью в голосе спросили «медные косички».

– Не зна-ю. Но, думаю, если человека загоняют в угол: «Ату его, ату!», то у него остается только один выход – самому переходить в наступление. И будь что будет.

Самые волнующие события – вечера в техникумовском актовом зале, хоть и под бдительным оком преподавателей, озабоченных уровнем нравственности своих питомцев. Учебная часть приглашала «правильных» кавалеров – кремлевских курсантов, благо они обитали тут же, по соседству, в Кремле. Своих-то на всех не хватало. Разве что «механики», где учились одни ребята. Девчонки в пышных юбках «бочонком» и в узконосых лодочках на капроновых ножках, в шикарных модных бусах «под керамику», за ночь спроворенных из лакированного журнала «Америка», трепетали в ожидании танцев. После танцев иногда случались драки в глухом техникумовском дворе: мальчишки бились солдатскими ремнями с медными пряжками, выпендриваясь перед девчонками, «болевшими» за них в сторонке.

Курсанты в форме, строем – и вдоль стен. Важные, надутые, прямо как индюки в своих черно-красных парадных одеждах с разными висюльками. Девчонкам же хотелось оторваться в доморощенном буги-вуги, и непременно на сцене актового зала. Потом, конечно, комсомольское собрание: самые «идейные» под одобрительное кивание педагогов гневно обличали оступившихся, в душе жестоко завидуя их «смелости».

А походы, в которые вдруг стали отправляться всей страной? Их классная, Берта, без конца квохтала: «Только бэз ночевки! В поход – ладно, но только бэз ночевки!!» Как бы не так! В поход и без ночевки? Без ночного костра, без гитарных стенаний, без песен-стихов полузапрещенного Есенина и совсем «подпольных» Окуджавы с Юликом Кимом, без песенной дуэли влюбленных московских студентов из Ленинского педа – Юрия Визбора и Ады Якушевой? Их разносила по всему свету туристическая братия, зачастую и не подозревая, что у этих сочинений есть конкретный автор. Они считались «народно-туристскими». У каждого костра по всей огромной стране пели под гитару о счастье встречи:

Милая моя, солнышко лесное!Где, в каких краяхВстретимся с тобою?

Как-то зимой они собрались большой компанией покататься на лыжах на станции «Турист». Но утром на Рижском вокзале их оказалось только трое – подружки и их верный рыцарь Пашка. На занесенной снегом подмосковной платформе ни души. Электричка, вильнув хвостом, скрылась за поворотом. Пашка предупредил, что идти им на лыжах часа полтора до той деревни, за которой начинаются горы. Но, отойдя от станции какую-то сотню метров, он налетел на припорошенный снегом булыжник – и можно было уже никуда не спешить: курносого кончика у одной лыжи как не бывало.