Отдаленное настоящее, или же FUTURE РERFECT - Дмитрий Старков

Черт знает, какую хрень несу, подумалось почти тотчас же. Враги-то тут при чем?

— Пустое, мольч. — Взгляд узких щелочек-глаз старика, казалось, пронзал насквозь. — Ты должен вырасти. Только помни крепко, парень: нет друзей. Нет врагов. Друзья — руки твои, ноги твои… Враги — пища твоя… Да только с этим, мольч, охота плохая. Не защитит. Игрушка… — Старик кивнул на правую руку Петяши, который только сейчас заметил, что сжимает в пальцах свой пластиковый бритвенный станочек. — Возьми вот.

Тут Петяша моргнул. Всего-то на полсекунды сомкнул на пересохших от яркого солнца глазных яблоках веки но, когда снова раскрыл глаза, старика уж не было. Зато в руке удобно лежала рукоять ножа, очень похожего с виду на те, охотничьи, что продаются в любом спортивном магазине только по охотничьим билетам.

Петяша поднес клинок к глазам. Глубокий кровосток по обеим сторонам был украшен мельчайшим затейливым узором, а рукоять оказалась сработанной из снежно-белой кости, отшлифованной едва не до зеркального глянца.

Блеск раздражал и без того побитые сверканьем снежных кристалликов глаза. Все тело гудело, словно бы сотрясаемое бешеным пульсом гор, сосен и воды внизу. Голова точно выросла до огромных размеров и приобрела странную, пустотелую звонкость; любое движение, казалось, непременно должно сбросить его, Петяшу, в бесконечную бездну под ногами. Охваченный ужасом, он снова зажмурил глаза, а когда открыл их — мир вдруг сделался совершенно иным, чем прежде.

Мир сделался маленьким. Словно бы съежился настолько, что почти перестал питать сознание своими проявлениями.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

КОГДА МИР СДЕЛАЛСЯ МАЛЕНЬКИМ…

Гармония мира не знает границ. Но субъективная справедливость здесь абсолютно ни при чем.

(Это, уж точно, мое собственное.

По крайней мере, лично мне так кажется).

… Разве я — сторож брату моему?

(А вот это — наверняка не мое.

Но откуда — хоть убей, не помню).

Ты ждешь, читатель, рифму «жопа»?

Так на ж, возьми ее скорей!

(А. С. Пушкин, роман в стихах «Евгений Онегин». Из замыслов, не вошедших в роман, или же вошедших в роман в сильно искаженном виде).

46

С того самого момента, как Димыч впервые после долгого перерыва набрал Игорев номер, его постоянно мучило, не давая покоя, всепоглощающее, неугомонное нетерпение. Казалось, вот-вот произойдет нечто непоправимое, а между тем, это «нечто» могло бы быть предотвращено, найди он, Димыч, верное решение раньше. Непрекращающееся, этакое подмывающее беспокойство заставило его снова позвонить Игорю уже на следующий день после расставания, поутру.

— Слушай, как у тебя там? Я бы подъехал к тебе вечером, если не возражаешь…

— Подъезжай, я вроде никуда не собирался, — помолчав, согласился Игорь, понимавший, видимо, что Димыч должен сейчас испытывать а, может, и сам чувствовавший примерно то же самое. — Побеседуем.

— Супруга-то дома? — на всякий случай (очень уж не хотелось снова вспоминать тот давний опыт) поинтересовался Димыч.

— Нет. К теще их с пацаном отправил. Никто нам не помешает.

Прибыв на Барочную уже часам к пяти, что можно назвать «вечером» лишь с известной натяжкою, Димыч застал хозяина в необычайном, совершенно не свойственном ему возбуждении.

— Хорошо, что ты пораньше, — вместо приветствия бросил Игорь. — Я уж звонить тебе собирался… мобильника ты себе, кстати, еще не завел? Жалко, а то б была у нас оперативная связь. Словом, сейчас — быстро — глотаем кофе и отчаливаем. На такси у тебя деньга найдется?

— Найдется, — отвечал Димыч, слегка сбитый с толку такой стремительностью. — А что такое? Где горит?.. Э-э; ну, на хрена столько?! Я ж огнем срать начну!

— Вчера, — объявил Игорь, устанавливая на плиту джезву и невозмутимо всыпая в кофейную смесь едва ли не половину чайной ложки молотого красного перцу, — я после твоего ухода порылся в своей картотеке, затем сел на телефон и нашел-таки выход на того мужичка. Помнишь, говорили с тобой о нем?

— И что?

— И он нас ждет. Сегодня, к девяти вечера.

— А для какого ж тогда икса нам торопиться? Времени всего шестой час!

— Для такого, что живет он аж в Петергофе. Точнее, возле ПУНКа — на Гостилицком шоссе, где частные дома возле общаг. Темяшкино, помнишь? Или ты согласен до самого Петергофа машину финансировать?

— До самого до Петергофа… — Димыч мысленно пересчитал наличность в бумажнике. — В принципе, можно, но лучше — не стоит. Денег-таки не жалко, но они-таки убывают.

За кофе и в электричке, по дороге в Петергоф, больше молчали, как следует переживая, смакуя ожидание встречи с невиданным, непонятным, от коего еще неизвестно, чего следует ожидать. Димыч нет-нет да поглаживал тайком, сквозь пиджак, кобуру: весомость пистолета под мышкой, что ни говори, малость помогала сбросить напряжение.

— Я тоже взял, — тихонько сказал Игорь, приметив, чем развлекается его спутник. — Сам не знаю, зачем. Там вряд ли понадобится… Так просто. Домой придется поздно возвращаться, и вообще…

Какие общие соображения должно было означать его «вообще», так и осталось неуточненным.

— Этот товарищ, к которому едем, — продолжал Игорь после некоторой паузы, — когда-то, давно еще, до перестройки, учеников держал. После — довольно долго — пропадал непонятно, где. Ходили слухи, будто сидит… то ли в лагере то ли в дурке. Так вот, ученики у него были, все до одного… Как бы лучше объяснить… Знаешь, бывают такие: неопрятные, немытые, без всяких уже претензий на что-либо в жизни. И глаза — тусклые, нечеловеческие. Скотские какие-то. Только посмотришь, сразу ясно: конченый человек. Не человек уже. Ни за что, даже за самого себя, не способен нести ответственность. И поэтому верить такому нельзя ни в чем. Нет, он не подлец там, не жулик; он — животное. Бессмысленное этакое, как корова. И даже еще бессмысленнее. И потому — в равной мере беспощадное. Ничего, кроме примитивного, на уровне простейших ощущений, прагматизма, в нем не осталось. Вот такие у него и были ученики, и много, штук семь.

— На хрена ж ему такие были нужны? — дождавшись очередной паузы, поинтересовался Димыч. — Неужто на таких нажиться можно?

— Не знаю, на хрена нужны. Но не для наживы, это точно. Не разживешься на таких. Наоборот, последнее растащат. А его, по одной из версий, за мошенничество посадили… Долгонько, надо сказать, он отсутствовал. Я и забыть о нем успел. Только с месяц, как узнал, что он снова появился.

— Ага… А к чему ты его учеников вспомнил?

— Да! Вот к чему: он среди них выглядел, как вожак в стае. Словно бы человек — да, уже превратился в такое же, как и «ученики» его, животное, но у него глаза осмысленные. Живые. По опыту жизни скажу: таких-то и нужно пуще всего опасаться. Хотя бы оттого, что сразу не распознать. А животные эти — они, как правило, хищники. У них все подчинено не простым инстинктам, а идее. Любой, какая в голову втемяшилась. И ради такой идеи — в данном случае, овладения магией — такой на все готов. Понадобится, скажем, свежее человечье ухо для очередного эксперимента — ни на секунду не задумается… В общем, с ним нужно осторожнее. Хотя… Хорошо хоть, что на разговор согласился время потратить.

Димыч кивнул в знак того, что все понял, и против воли поежился. С одной стороны, привычное его материалистическое мировоззрение не способствовало вполне серьезному восприятию разговоров о магии, колдовстве и тому подобном. С другой — недавние события… Впрочем, от событий-то можно бы и отмахнуться, найдя всем им неукоснительно материалистическое объяснение. Но тут мешал все тот же страх. Вернее, сильное предчувствие чего-то недоброго впереди, такого огромного и могучего, что никакая сила во вселенной не в состоянии противостоять этому недоброму… Непроизвольно Димыч снова потянулся к пистолету, но теперь от ощущения твердости и тяжести кобуры под мышкой стало только тревожнее. Если интенсивность предчувствия вправду соразмерна грядущей беде, пистолет наверняка не поможет.

Вообще ничто не поможет. Вплоть до всего ядерного арсенала планеты.

И снова Игорь подметил его движение.

— Не мандражируй. Все путем. Пробьемся.

47

Маг, чародей и демонолог, как оказалось, жил примерно в пятнадцати минутах езды от станции, в приличном шлакоблоковом домике с сиренью в палисадничке и спутниковой «тарелкой» на крыше, по соседству с дымовой трубой. Близ крыльца кусты сирени образовывали нечто наподобие естественной беседки, в которой хозяин и ожидал гостей, покуривая на свежем воздухе простенькую — долларов этак за триста — вересковую трубку. Он как-то очень хорошо совпадал со своим обиталищем — такой же солидный, крепкий, хоть и пожилой, мужик в хорошем спортивном костюме и футболке с некрупной надписью наискось через грудь: «A LOADED.357 ALWAYS BEAT A FULL HOUSE», с коротким ежиком седоватых волос на округлом, массивном черепе. Трубка, так же лениво, как и печная труба на крыше, курящаяся ароматным дымком, еще усиливала сходство дома и его хозяина.