Отдаленное настоящее, или же FUTURE РERFECT - Дмитрий Старков

Дмитрий СТАРКОВ

Отдаленное настоящее,

или же FUTURE PERFECT

Предупреждение № 1:

Все персонажи, конечно же, вымышлены, и любое их сходство с реальными людьми, безусловно, случайно (ибо — не дождетесь).

Предупреждение № 2:

Во время написания данного романа было убито множество животных, погибла уйма народу, произошло несколько десятков крупномасштабных катастроф, а также — по крайней мере пять стихийных бедствий общемирового значения.

Предупреждение № 3:

Кто не спрятался — я не виноват.

Человек несчастлив потому, что не знает, что он счастлив; только потому.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПОКА МИР БЫЛ БОЛЬШИМ…

Гармония мира не знает границ.

(Судя по умонастроению,

какой-то ленинградский рок-музыкант;

там дальше, если мне не изменяет память,

было что-то про портвейн.)

1

Отвратительное, затхлое запустение в холодильнике вызывало тошноту, еще усугублявшуюся видом маргаринной обертки с размазанными по оной прозрачными от прогорклости остатками «масла для бедных». Кроме этих маргаринных мазков, от которых наверняка только хуже поплохеет, в квартире не было ничего съестного.

Вот уже две с лишком недели.

Витиевато, но без огонька выматерившись в равнодушный ко всему потолок, Петяша захлопнул дверцу и побрел обратно в комнату. Он был превосходно осведомлен о положении дел на кухне, нутро же холодильника за последние две недели успел изучить до мельчайшего пятнышка. Очередной поход в края столь отдаленные был предпринят исключительно ради моциона.

Снаружи, во внешнем мире, он дней десять, как не бывал. Первое — абсолютно незачем, ибо совершенно никаких перспектив впереди не маячило; второе — ноги с голодухи шли плоховато; третье — там; на улице, ели.

Судя по опыту последнего выхода в люди, все петербуржцы, за исключением одного-единственного Петяши, появлялись на улице только ради того, чтобы смачно, урча и чавкая, перекусить. Дети вкусно похрупывали яблоками и лизали мороженое, тем часом, как папаши с мамашами въедались в чебуреки, шаверму или там гамбургеры, запивая для лучшего пищеварения пивком либо лимонадом. Еда дразнила взор с витрин и прилавков всевозможных торговых точек, а уж запахи! Из раскрытых по летнему времени…

Нет.

Рука не поднимается; двигательно-моторные функции отказываются участвовать в подобной профанации! Ну, как описать обычной одноразовой шариковой ручкой ароматы, доносящиеся из распахнутых окон петербургских кухонь, из дверей кафе и рестораций и еще черт знает, откуда, до ноздрей оголодавшего прохожего?! Самое толстое гусиное перо с широчайшим расщепом, или уж, на случай вовсе крайний, фломастер-маркер в палец толщиною, какими повадились расписывать стены теперешние подростки, — вот что потребно для этого!

Однако ж, несмотря на этакое невероятное изобилие, наблюдавшееся в окружающем мире, виды на Петяшино будущее были как нельзя более удручающими. Ни денег, ни еды, ни каких-либо надежд на появление того или другого. Активов — одна лишь тупая, тяжелая боль в желудке, да противная, сухая горечь во рту.

В голове ворочалась одна-единственная мысль: денег взять неоткуда. Димыча нет в городе, равно как, скорее всего, и Елки. А у прочих одолжить не удастся. А если б каким-нибудь невозможным чудом и удалось — что дальше?

Дальше-то — что?

Должность сторожа при некоей поликлинике, обеспечивавшую хоть какой-то регулярный доход, он, Петяша, месяца два назад от широты души подарил одному шапочному знакомому, а на литературные заработки надеяться, по ряду причин, не приходилось.

Тут надо отметить, что — да, вы будете смеяться, — Петяша писал. Объективно сказать — вроде бы даже неплохо.

Только вот денег это не приносило. Совсем.

Лет тому около десятка назад появлялась было надежда на причисление его к лику тех, кто мог ставить сразу за своей фамилией и заглавием написанного два по сию пору магических слова — «фантастический роман», после чего — в первые годы повальной демократизации всего — написанное публиковалось. Зачастую даже без дальнейших (судя по конечному результату) редактур-корректур. Но…

Надежда сия возникла было, когда Петяше — каким-то не слишком даже самому ему понятным образом — удалось сделаться штатным редактором в одном из возникавших в те дни едва ли не ежедневно издательств, наиболее всего подходившем к случаю, так как издавали там исключительно с детства любимую Петяшей фантастику. Продолжалось, впрочем, это счастье недолго и закончилось ничем: издательство основала давно сработавшаяся команда демократически настроенных молодых и незакоснелых литераторов с раз навсегда установившимися вкусами — каковыми, невзирая на повальную тенденцию перестраивать все и вся на новый, демократический лад, никто ради Петяши, понятное дело, поступаться не пожелал. Тем более что в компанию он не вписался. Кончилось тем, что с ним сухо распрощались, объявив «на посошок» литературной «неличностью».

Не стоило бы, пожалуй, и поминать о том, что попытки сотрудничества с лагерем литературных идейных противников демократии, невзирая на пылкие заверения многочисленных доброхотов-советчиков, также кончились ничем.

Нет, Петяша вовсе не брезговал «нетворческим» трудом, и при иных обстоятельствах никак не впал бы в подобную мизерабельность. Дело в том, что после всех этих литературно-жизненных неудач он на некоторое время и вправду ощутил себя «неличностью» — то бишь, человеком несуществующим, не имеющим ни стремлений, ни потребностей, ни амбиций. В подобном состоянии души очень удобно встречать всевозможные жизненные перемены: с легкостью просто-таки чрезвычайной рвутся из-за любого пустяка прочнейшие, казалось бы, отношения; материальные потери и вовсе проходят почти незамеченными, и даже приблизившаяся вплотную голодная смерть воспринимается с завидным равнодушием.

Впрочем, в литературе-то у Петяши никогда и не бывало особых амбиций; не ощущал он свое творчество чем-либо значительным, всерьез заслуживающим внимания. Он просто чувствовал, что ему придуманное нравится, и порой даже не удосуживался изложить это придуманное на бумаге, в форме, доступной и для прочих людей. Вообще, согласно глубокому его убеждению, платили писателям не за гениальность заложенных в произведения мыслей, но за то, что эти самые писатели удосужились изложить измышленное так, чтобы и другие члены общества смогли бы словить со свежих мыслей причитающийся им за потраченную трудовую копейку кайф.

Словом, общий фон жизненных неудач на некоторое время подкосил Петяшу, лишив всяческого желания добиваться от жизни чего бы то ни было, а дальше процесс пошел лавинообразно. Некий молодой (под старость, как правило, теряешь вкус к подобным хохмам) князь по фамилии Шакья в свое время пытался добиться подобного эффекта сознательно и, надо думать, позавидовал бы нашему герою, кабы был с ним знаком. Но такова уж жизнь: легче всего достается человеку нежеланное.

Ухудшало положение и то, что никакого — ни высшего ни даже среднего специального — образования у Петяши не было. В свое время не озаботился получением, а позже, когда сообразил, насколько была бы полезна в деле добычи средств к существованию справка государственного образца о том, что податель сей справки — умный, а не какая-нибудь шантрапа, стало поздно. И формальная школьная программа основательно подзабылась, и, главное, пропал драйв — посыл, без которого не обойтись в состязании с другими желающими получить заветную справку о наличии интеллекта за государственный счет, на халяву.

Впрочем, делам — ежели таковые имелись в наличии — отсутствие систематического образования почти не вредило: где-то выручала общая начитанность, а в прочих случаях выходило несложно разобраться по ходу, только и всего. Главное — взяться. И вот в этот главнейший для любого дела момент о своих правах заявлял такой фатальный для любой производительной деятельности фактор, как чрезмерная склонность к… Наверное, правильнее всего назвать этот всеразрушающий порок склонностью к размышлениям, хотя слово «размышления» отразит суть явления лишь приблизительно.

Дабы объяснить поподробнее, что имеется в виду, следует слегка отступить во времени назад и проследить Петяшину биографию с того момента, где она довольно резко расходится с, так сказать, common way. Процесс размышления сложно даже отнести к сознательным действиям. Размышляющий — он словно бы пропускает через себя мир во всех доступных его проявлениях, подсознательно обрабатывая и обобщая информацию, а после — выстраивая (хотя — скорее, просто осознавая, будто они вдруг возникли в голове по волшебству) выводы или занятные мысленные спекуляции. Процесс этот, если прочувствовать его однажды как следует, способен очень скоро захватить полностью и не давать впредь ни малейшей возможности заниматься всерьез хоть чем-нибудь производительным.