Семь рыцарей для принцессы (СИ) - Дубинина Мария Александровна

Дверь скрипнула и на пороге возникла хмурая Стефания. Окинула взглядом теплую компанию и наморщила нос:

— Кто сгорел? На весь этаж развонялись, кашевары.

Она огрызнулась как-то лениво, почти по привычке, к тому же сама первая заговорила с ними.

Герман отвернулся, не желая вступать в очередной глупый конфликт, а Берт приветливо помахал лопаткой:

— Присоединяйся. Я сырники пожарил, вкусные. Герману всегда нравились мои сырники.

Девушка скептически покачала головой:

— Нет уж, спасибо. Друга своего корми, а то он так хлюпиком и останется. Будет штабной крысой, стряпающей делишки у других за спиной. Приятного аппетита.

Она ушла, даже не выслушав оправданий.

— Ну почему она всегда так? — посокрушался Берт. — Неужели правда обиделась? Ты же хотел как лучше.

И повернулся к Герману. Тот уже не ел:

— Что значит “всегда нравились”? Ты что-то вспомнил? Что? Что ты вспомнил, Берт?

Юноша испуганно вздрогнул. Говоря это, он ни о чем таком не думал, оно само вырвалось. Помнил только, даже не помнил, а точно знал, что раньше уже готовил для Германа. Значит ли это, что они были знакомы до училища?

— Нет, ничего. Совсем ничего. Я просто так сказал, чтобы Фанни осталась.

Лгать Герману было тяжело, и Берт прикрыл глаза на мгновение. Как ему быть? Ведь Герман знает его, его прошлое, но не говорит. Выходит, Берт действительно был плохим человеком, и Герман не желает его расстраивать? Нужно ли знать такое прошлое? Все вокруг стараются защитить Альберта, а он просто позволяет о себе заботиться. Как сейчас, не пытаясь выведать у друга правду. Если он не рассказывает, значит, ему неприятно. А если так, лучше Берт сделает это сам.

Достаточно будет начать с того, что у него под рукой. С эспады.

Спать укладывались строго после объявления отбоя, но сегодня после неприятной сцены со Стефанией легли даже раньше, молча. Берт вскарабкался на второй ярус, точно над Германом, и долго лежал, прислушиваясь к его дыханию. Девочки заснули довольно быстро, а Герману, кажется, потребовался целый час, чтобы успокоиться и провалиться в сон.

Берт завозился, доставая из-под матраса припрятанную шпагу. Лунный свет, падающий из окна, заиграл на отполированной поверхности и на золотой вычурной гарде.

У основания клинка, на самой широкой части, пальцы нащупали выгравированные символы. Три буквы. Берт даже зажмурился, будто это могло помочь ему сконцентрировать ощущения на кончиках пальцев. От напряжения сводило спину.

“А”

Берт заерзал, скрипя матрасом. Герман внизу перевернулся с боку на бок, и юноша замер. Осторожно поднес шпагу к глазам. Второй символ похож на…

“Т”

От возбуждения он едва не выронил шпагу. В мозгу щелкнуло, Альберт перехватил эспаду и вместе с ней тихо спустился на пол. В коридоре чуть расслабился, но плитка была холодной, а он вышел босиком, прихватив форменные ботинки с собой за шнурки. Пижамные штаны одолжил у Рене, иначе пришлось бы идти через всю территорию в одних трусах. Вахтерши, конечно же, не оказалось на месте, если она вообще существовала в действительности, и Альберт вышел на улицу никем не замеченный. Ночной ветерок взъерошил кудри и остудил лицо, вспотевшее от волнения. Юноша быстро обулся и направился прямиком в преподавательское общежитие.

Герман проснулся от тихого шороха, но Берт всегда спал довольно беспокойно и часто ворочался, поэтому он забеспокоился не сразу. В другом конце комнаты во сне тревожно постанывала Стефания, над ней спокойно и не слишком громко храпела ее подруга. На первый взгляд все было в порядке. Герман перевернулся на спину, открыл глаза и поглядел на темнеющий над головой матрас друга. Тот не скрипел. Очень долго не скрипел.

— Альберт?

Не услышав не только ответа, но даже дыхания, Герман проснулся полностью. Вспомнил, что кроме ушей у него еще есть ментальные сенсоры, просканировал пространство и не обнаружил поблизости источника почти всех своих проблем. Белокурая заноза отправилась на ночные поиски приключений.

Герман быстро оделся и отправился по бледнеющему сладко-розовому следу

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

След привел его сначала к выходу из общежития, потом — на дорожку, ведущую сначала через тренировочную площадку, потом — через парк. Герман остановился, восстанавливая в памяти план территории — впереди было несколько зданий, одно из которых — общежитие для старшего преподавательского состава. Что там забыл Альберт, даже думать не хотелось. Герман продолжил путь и ожидаемо уперся в монолитные ступени.

— Должна быть какая-то охрана, — сам себе сказал он и поднялся на крыльцо. Вот бы где пригодился артефакт Рене, но возвращаться обратно и будить товарища не хотелось, придется слишком многое объяснять. Однако же мысленные эманации Берта терялись именно в этом месте, так что у него был лишь один путь — вперед. Герман протянул руку и приложил ладонь к специальной панели, считывающей личность. Подобные артефакты, как правило, строились на считывании верхнего ментального слоя, по крайне мере, так утверждал взятый в библиотеке учебник по программе второго курса. И его можно обмануть, если обладать некоторыми способностями.

Герман постоял под дверью минут двадцать, настраиваясь. Чьи эмоции проще воссоздать? Гротт закрыт, как раковина из деревенского пруда, Эрно слишком сложен и неоднозначен в своих эмоциях, они строились на пережитом опыте, с которым Герман боялся не справиться. Хитрая магическая система не собиралась поддаваться. Но был еще лучащийся показным добродушием декан. Разумеется, глупо было бы полагать, что он настолько прост, как кажется, но других вариантов на ум так быстро не приходило. Коттедж Кишмана стоял отдельно, но как не последнее лицо в училище, он наверняка имеет доступ всюду. Герман скривился от предстоящей процедуры и закрыл глаза.

Еще через четверть часа он поднимался по лестнице на третий этаж.

Виски сдавливало невидимым обручем, а эмоции спящих людей тянулись за ним, как клейкие щупальца. Кольцо-блокатор пришлось снять как ограничитель ментальных возможностей, и оно болталось в кармане. Тошнило неимоверно, в том числе и от волнения. Если с Бертом не случилось ничего экстраординарного, Германа ждало суровое наказание за взлом, точнее, за взлом с применением ментальных способностей, что только усугубляло ситуацию.

Замерев посреди коридора, он услышал вскрик.

Герман сорвался на бег, больше не таясь. Приготовился выбивать нужную дверь, но та на счастье оказалась незаперта. А за ней корчился на полу Альберт.

— Берт!.. — Герман поперхнулся криком.

— Тихо! — Вальтер Гротт вскинул ладонь, призывая к молчанию. В домашнем халате, из-под которого выглядывал краешек белоснежной пижамной сорочки, он должен был производить менее грозное впечатление, но Герман застыл, повинуясь приказу. По комнате плыл колючий морозный запах, казалось, высуни язык — и будто сосульку лизнешь.

— Что с ним? — только и смог вымолвить он. Берт перестал кричать, но не поднимался с пола и слабо вздрагивал. — Что вы делаете?

От страха из головы вылетели все заранее подготовленные вопросы. Герман сделал шаг и снова нарвался на предостережение:

— Не трогай его пока. Я еще не закончил.

Гротт не тронулся с места, и они оба стояли в противоположных концах комнаты, а между ними на пушистом белом ковре, свернувшись калачиком, лежал Берт и тонко жалобно хныкал. Герман быстро огляделся и увидел на столике бертову шпагу.

Вальтер стремительно приблизился, опустился рядом с юношей на колени и, взяв за подбородок, заглянул в лицо. Смотрел долго, целую минуту, после чего Альберт захлопал мокрыми ресницами и попытался встать. Гротт помог ему и усадил на мягкий диванчик.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— А теперь можешь выплескивать свое раздражение, — хмуро бросил учитель и повернулся к Герману. — Хотя я его и так чувствую.

На ум пришла пара фразочек из репертуара Рене, но Герман был иначе воспитан. Прежде, чем вступать в дискуссию, он убедился, что Берт действительно в порядке. Эманации боли от него больше не исходили, но поток эмоций был какой-то вялый и смутный, он плохо читался.