«Бежали храбрые грузины». Неприукрашенная история Грузии - Лев Вершинин

Итак, политический расклад на тот момент был такой. Россия рассматривала кавказский сюжет только в связи с противостоянием Турции; Иран ее не интересовал вообще. В этом позиция Петербурга вполне совпадала с позицией Тбилиси: у Ираклия были роскошные отношения с персами, он был верным вассалом Надир-шаха, а затем Зендов, в свою очередь надежно крышевавших его от турецкой опасности. Однако к 1784-му ситуация изменилась. В Иране шла жесточайшая гражданская война, внешняя политика по факту перестала существовать, никаких гарантий защиты не то что от Турции, но и от нападений горцев-мусульман (что было еще более опасно, поскольку со Стамбулом теоретически можно было говорить, а горцы просто рвали страну на куски) со стороны Ирана не существовало. Союз с Россией был единственным выходом. Правда, при этом разрывались традиционные вассальные отношения с персами, но персы на тот момент были так слабы, а горская и турецкая угрозы так реальны, что думать о реакции Ирана было просто недосуг и незачем.

Союз равных?

Вместе с тем говорить о «равноправном союзе» (такова точка зрения грузинских историков) оснований нет. Вообще, назвать документ, подписанный в Георгиевске, «союзным договором» достаточно сложно. Вся дальнейшая переписка между Тбилиси и Петербургом выдерживалась в строго подчиненной тональности, с неуклонными повторениями типа «всенижайше прошу признавать рабов ваших меня и детей моих за таковых ваших наивернейших рабов, которые во всякое время по высочайшим и по всемилостивейшим вашим повелениям находятся в готовности и в покорности и желают по возможности оказывать услуги свои так усердно, как и собственную жизнь». Тон и форма говорят обо всем. Разумеется, наличие слова «раб» вовсе не означает, что Ираклий II, царь Картли-Кахетинского царства, и его семья стали «двуногой собственностью» Екатерины II Алексеевны, императрицы Всероссийской. Но протокол есть протокол. Согласно нерушимым правилам того времени, в официальной (на личном уровне вольности позволялись) переписке между равными друг другу монархами использовалась формулировка «Ваш брат» («Ваша сестра»). Если равенство по положению дополнялось династическим родством, формула расширялась: «Ваш брат и кузен», если государства состояли в союзе, подписывались «Ваш брат и друг». При этом просто «Ваш друг» или даже «Ваш добрый друг» считалось унижением адресата (именно за это, как известно, Наполеон очень обиделся на Александра I). Если один из монархов был в той или иной степени подчинен другому, под письмом, как в посланиях Станислава Понятовского императрице, значилось «Ваш брат и слуга», если речь шла о полной подчиненности, как в переписке Биронов, герцогов Курляндии, с Санкт-Петербургом, «Ваш покорный слуга и друг». Таким образом, самоопределение «раб» в письме Ираклия II, полностью идентичное самоопределению «холоп» в обращениях его предков к русским монархам, отражает не юридическое бесправие лично дворянина Ираклия Багратиони, а признание им юридически максимально подчиненного (возможно, на уровне курляндского) статуса его государства по отношению к Российской Империи. Но не более того.

Это был очевидный договор о протекторате, очень напоминающий многочисленные договоры британской Ост-Индской компании с индийскими княжествами или голландской Ост-Индской компании с раджами Индонезии. Грузия оставалась независимой во всех внутренних вопросах, отказываясь от самостоятельной внешней политики и обязуясь поставлять России «сипаев» в ее войнах (с Турцией, безусловно, ибо Иран в сферу интересов России не входил). Россия, со своей стороны, обещала защищать Грузию от турок и горцев, гарантируя это, в частности, вводом в страну своего «ограниченного контингента», а также – в случае войны с Турцией и победы – способствовать возврату Грузии земель, отторгнутых турками. Важнейшим отличием Георгиевского договора, резко отличающим его от классических английских и прочих шаблонов, был пункт, согласно которому границы двух стран становились прозрачными, разрешалась взаимная миграция, а грузинские и русские дворяне, духовенство и купечество уравнивались в правах. Фактически это был договор о «двойном гражданстве», то есть то, о чем и мечтать не смели никакие индусы, малайцы, арабы и прочие субъекты интереса Западной Европы. И еще раз: для России данный договор имел значение «отдаленное», в контексте еще не идущей, но неизбежной войны с Турцией. Для Ираклия, напротив, очень и очень сиюминутное: опираясь на Россию, он мог дать по ушам горцам и показать туркам (не султану, а паше из сопредельного Ахалциха, поскольку само по себе «грузинское» направление было не уровнем Стамбула), что отныне шалить становится себе дороже. Паша намек понял и в сентябре 1786 года предложил Ираклию подписать договор о ненападении. Естественно, сепаратный и, естественно же, подразумевающий неучастие Восточной Грузии в любых войнах с Турцией (поскольку его пашалык, как ни крути, самостоятельной единицей не являлся). Выгодно ли это было паше? Да. Он мог спокойно докладывать в Стамбул, что силы противника в надвигающейся войне будут хоть сколько-то минимизированы. Выгодно ли это было Ираклию? Безусловно. Он получал – уже сейчас! – спокойствие на турецкой границе (чего, собственно, и хотел более всего) и мог пользоваться влиянием паши на горцев, чтобы те, не имея помощи от паши, хоть сколько-то угомонились. Фишка, однако, в том, что сам по себе факт ведения переговоров с пашой был грубейшим нарушением важнейшего 4-го артикула Георгиевского трактата, прямо исключающего ведение Грузией внешнеполитической деятельности без консультаций с Санкт-Петербургом и одобрения ими грузинских инициатив.

Нарушение обязательств?

Известие о сепаратных переговорах, ведущихся между Ираклием и пашой, было бы крайне неприятным сюрпризом для российской стороны, держи их грузинский царь в тайне от Петербурга. Он, однако, карты не прятал. Представителям России на Кавказе, взволнованным таким оборотом дел, сообщал, что, дескать, во всем разберется Матушка, а на север слал письма с подробными обоснованиями своих резонов. Резоны же были. В частности, Россия, на тот момент, не могла позволить себе серьезную войну на два фронта (что позже стало основой ее стратегии), а потому, – как явствует из переписки Екатерины Алексеевны с Потемкиным, – сочла аргументы кавказского вассала заслуживающими внимания и претензий предъявлять не стала. Иными словами, «странный мир» на Кавказе устраивал на тот момент всех. В итоге договор был заключен и тут же ратифицирован Стамбулом. Летом 1787 года, когда русско-турецкая война уже началась. После чего паша получил благодарность с занесением, Ираклий избавил страну от такой докуки, как участие в большой войне, а русские обеспечили себе покой там, где воевать было на тот момент нежелательно. Следовательно, утверждения некоторых исследователей о том, что, дескать, «Ираклий подвел Россию», оснований под собой не имеют. Что позже было подтверждено при подписании Ясского мира. Хотя в войне 1787–1791 годов Грузия участия не принимала, оставаясь сторонним наблюдателем, победоносная Россия потребовала от Стамбула «отныне и навеки» отказаться от каких-либо претензий на Восточную Грузию и дать гарантии ненападения на нее впредь. Что и было сделано. Иное дело, что Ираклий, красиво и обоснованно спрыгнув с «турецкой темы», попытался использовать договор с Россией, чтобы получить односторонние преференции. Будучи в идеальных отношениях с иранскими Зендами, он был назначен ими «смотрящим» по Кавказу и курировал «неблагонадежные» (потому что тюркские, при том что Зенды были персоязычны) азербайджанские ханства. Естественно, лелея надежду так или иначе сделать такую ситуацию постоянной, а соседние земли так или иначе подчинить Тбилиси навсегда. В связи с чем, пользуясь замирением с турками и гражданской войной, вспыхнувшей в Иране, начал довольно бойкую внешнюю политику на восточном фронте, вынуждая соседей-ханов признавать себя сувереном напрямую. Ханы, конечно, дрались, но силенок было мало. Тем более что Ираклий активно использовал два русских батальона, присланных в Грузию для защиты от турок и ангажированных ими горцев, причем исключительно в своих целях: во время жестокого нашествия лезгинского Омар-хана, спровоцированного османами, царь, невзирая на удивление русских офицеров, чьей прямой задачей было прогнать лезгин, предпочел оставить страну на разграбление и отсидеться в крепости, но сберечь силы для похода в Азербайджан. Вот такой пируэт Петербург уже никак не устраивал: вмешиваться в иранские дела русские власти не планировали, в связи с чем батальоны получили приказ уйти. Еще раз подчеркну: политика дело грязное, мораль тут не работает и, с точки зрения «only business» Ираклия вполне можно понять. Но совершенно ясно, что с этого момента военная составляющая русскогрузинского пакта перестала работать.