Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки) - Митицуна-но хаха

- Кажется, становится все напряженнее.

Немного погодя он прислал ко мне очень много мужской одежды. «Это то, что мне удалось собрать, - писал он при этом, - отдай прежде всего хозяину сгоревшей усадьбы». Дары совершенно неожиданно для меня заканчивались одеяниями, окрашенными при помощи коры кипарисовника, о которых Канэиэ в спешке распорядился так: «Распредели их среди тех, кто здесь собрался». Выглядели одежды очень грубыми.

Когда я стала расспрашивать погорельцев, оказалось, что трое из них заболели, и все они роптали на судьбу.

Двадцатое число прошло без происшествий. Днем двадцать первого числа у Канэиэ, как я слышала, на четыре дня началось обычное религиозное воздержание. В нынешнем году для погорельцев, которые собрались у меня, южное направление было запретным, поэтому здесь они оставались недолго и двадцатого числа переехали в усадьбу моего отца, скитальца по уездам. Мне подумалось, что там ничто не будет нарушать их спокойствия, а у меня и без того хватает собственных печалей.

Я снова погрузилась в прежнее уныние, думала, что свою жизнь мне жаль не больше, чем промелькнувшее сновидение. И когда я увидела, сколько прикреплено на столбе табличек по случаю воздержания, то подумала, что в этом году люди так же неутешны, как я сама. Воздержание у меня было двадцать пятого и двадцать шестого числа. Когда оно завершилось, среди ночи послышался стук в ворота. Я велела сказать: «Закрыты по случаю воздержания». Слышно было, как Канэиэ уехал.

На следующий день, насколько мне было известно, мое направление было для Канэиэ запретным, и все же около полудня я увиделась с ним, и уехал он только тогда, когда зажгли светильники. После этого, как я слышала, ему как обычно что-нибудь мешало... И так проходили дни.

У меня тоже было очередное воздержание, когда наступили десятые числа четвертой луны. В мире царило оживление по случаю праздника. Одна знакомая сказала мне:

- Мы поедем тайком.

Мы посмотрели праздник, начиная с обряда очищения. Едва я собралась сделать подношение святилищу, как изволил пожаловать Первый министр с улицы Итидзё, особа очень влиятельная, но нельзя сказать, чтобы перед ним расчищали дорогу. Когда он шествовал так величаво, он был очень похож на Канэиэ; тот бы и в проведении всей церемонии не уступил министру. И когда я слышала восторженные отклики о Первом министре:

- Великолепно! Какой человек! - я погружалась в размышления.

На другой день, по настоянию знакомой, которая не была такой чувствительной, как я, мы отправились к павильону Тисокуин. Мой сын тоже увязался с нами, но, когда наши экипажи повернули назад, он отделился и поехал следом за экипажем одной дамы, которая выглядела очень хорошенькой. Поскольку таю не отставал от ее экипажа, дама поехала быстрее, чтобы он не узнал, в каком она живет доме, однако же таю уследил за нею и на следующий день послал ей стихотворение:

Я думаю о Вас,Я в думы погружен.Сегодня мальвы праздник,Праздник встреч,Неужто мы не свидимся?

В ответ на его послание она написала: «Я вас совсем не помню». Однако он опять написал ей:

В незнакомом местеМне сердце само указалоВорота из криптомерииС подножья горы Мива.Вас впервые искал я тогда.

Видимо, эта дама происходила из провинции Ямато[17]. Ее ответ:

Когда б серьезно я ждалаТого, кто дом мой называетГорою Мива,Его мне было б не узнать -Нет здесь ворот из криптомерии.

Наступал конец луны, а Канэиэ все не показывался: он прятался, как кукушка в тени цветка У. Луна так и закончилась, а от него не было ни звука.

Двадцать восьмого числа, во время обычного подношения святилищу, мне сказали, будто он плохо себя чувствовал.

Пришла пятая луна. Девочка в моем доме стала спрашивать об ирисах с длинными стеблями, и тогда я от нечего делать послала за ними и соорудила украшение[18].

- Это передайте в главном доме ребенку такого же возраста, - сказала я и написала:

Тайком от всехВ болоте вырос ирис.Никто не знал,Что корни ирисаКуда как глубоки!

Это стихотворение я вложила в цветочное украшение и отдала сыну, который отправлялся туда. Ответ был такой:

Мы ждали все,Когда же он наступит,Тот день,В который корниВдруг обнаружит этот ирис.

А сын мой соорудил еще одно украшение, для своей дамы, написав ей:

Я ирисы срывал,И рукава моиСовсем намокли -Позвольте высушить ихПодле Ваших рукавов.

В ее ответном стихотворении говорилось:

Не знаю я о Ваших рукавах,Об этих ирисах.Не надо рукава сушитьПодле моих -Мои здесь ни при чем.

Шестого числа с утра начался дождь и лил дня три или четыре. Вода в реке прибыла, говорили, что унесло людей. Обо всем этом я думала с состраданием, однако более всего мои думы были теперь заняты тем, как бы наладить отношения с Канэиэ. От законоучителя, которого я встречала в храме Исияма, пришло письмо: «Я за Вас молюсь». В ответ я написала ему: «Теперь я исчерпала пределы своих стремлений и думаю, что мне уже не поможет покровительство Будды. Ныне молитесь, пожалуйста, о том, чтобы таю, мой сын, вырос самостоятельным человеком». Пока я это писала, у меня побежали слезы, так что я ничего не стала видеть, в глазах потемнело.

Наступило десятое число. Таю доставил мне письмо. «Я страдаю от плохого самочувствия, - писал его отец, - и стал очень слаб. Как твои дела?» Ответ на это послание я сочинила на следующий день: «Вчера я подумала было, что надо тебе ответить сразу, но у меня возникло ощущение, что было бы нехорошо пересылать тебе письмо через другого посыльного, а не через нашего сына. Ты спрашиваешь, как мои дела, - спасибо, мне кажется, я во всем благоразумна. Мы не видимся с тобой месяцами, отчего на сердце стало совсем легко. Если бы ты послушал стихи о том, как "даже ветер сделался холодным", разве бы ты его не понял?». Так написала я. Вечерело, когда сын вернулся.

- Отец отправился на источники в Камо, и я уехал, так и не вручив ему твой ответ, - сказал он.

- Великолепно! - бесстрастно отозвалась я.

В эту пору небо выглядело мрачным и беспокойным, и мне все думалось о крестьянках, чьи подолы и шлейфы виднелись в полях. Еще не слышно было голоса кукушки. Человек, о котором я думала все время, и спать не спал, а я, как это ни странно, спала, должно быть, спокойно. То тут, то там говорили:

- Я слышала ее прошлой ночью.

- Она куковала сегодня на рассвете.

Казалось, только я ничего не слышала, и мне делалось очень стыдно. Ничего не говоря, я подумала в глубине души:

Если я быНочами не спала,А слушала голос кукушки,Он усилил бы большеПечаль дум моих...

И тайком шептала это стихотворение...

Так, в обстановке досуга, наступила шестая луна. Однажды, когда тепло от утреннего солнца с восточной стороны сделалось невыносимым, я вышла на южную веранду. Прилегла в тень и прислушалась: вокруг самозабвенно звенели цикады. Двор подметал туговатый на ухо старик. С метлою в руках он стоял под деревом, и вдруг одна цикада зазвенела особенно громко. Он удивился и посмотрел вверх:

- Говорит: «Иё-дзо, иё-дзо, цикады прилетели». Насекомое, а время свое знает!

Он бормотал так себе под нос, а цикады все звенели и звенели, соглашаясь с ним: «Так-так-так!» У меня возникло чувство, что старику от этого грустно и печально, и оно тяготило меня.

Таю взял ветку бересклета крылатого с листьями, часть из которых была окрашена в красный цвет, прикрепил к ней стихотворение и отправил его своей даме:

Под летними деревьямиВ горахГлубокая роса.Так и тоска моя -Без Вас она все больше.

В ответном стихотворении она писала:

Вы говорите, лишь росойОкрашены на ветке листья.Как мне узнать,Чем так украшеныТе листья Ваших слов?

С наступлением ночи я получила на редкость подробное письмо Канэиэ. Перерыв был очень долгим, больше двадцати дней. Я была сильно раздосадована, потому что решила, что теперь все без толку, что бы я ни говорила. Сначала я думала, что никакого чувства в этом письме нет, или что там одни извинения, а потом прониклась настроением и быстрее, чем обычно, написала ответ.