Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки) - Митицуна-но хаха

Такие неприятности тянулись одна за другою, с первого числа продолжались сплошные дожди, и у меня создалось впечатление, что «лопнули почки, и распустились мои печали».

Пятого числа среди ночи снаружи послышался шум: дом той женщины, ненавистной мне, который горел накануне, загорелся снова и теперь, говорят, сгорел дотла.

Числа десятого, и опять около полудня, мы снова увиделись с Канэиэ.

- Теперь мы на некоторое время расстанемся, потому как я должен совершить паломничество в святилище Касуга, - сказал он; это было непривычно и показалось мне странным.

Пятнадцатого числа третьей луны началось состязание по стрельбе из малых луков в павильоне Рэйдзэй-ин. Участники разделились на первую и вторую команды и нарядились соответственно этому. По такому случаю мы хлопотали то об одном, то о другом для нашего таю.

Когда же наступил день состязаний, Канэиэ в большом возбуждении сказал мне:

- Собирается много высокопоставленных особ; состязания в этом году проводятся пышно.

Сын тщательно подобрал к луку стрелы, хорошенько сосредоточился, и, выйдя на рубеж самым первым, дважды поразил цель. А потом таким же образом раз за разом попал в мишень и выиграл!

После этого дня через два или три Канэиэ говорил:

- Стрелы таю были великолепны. - И мне это было приятнее всего.

При дворе в эту пору как всегда готовились к празднику Явата[23]. Делать мне было нечего, и я втихомолку выехала из дому. Вижу, стали прибывать особенно блестящие сопровождающие. Смотрю, кто бы это мог быть, и вижу среди передовых знакомые мне лица. «Так и есть», - подумала я, увидев Канэиэ, и у меня еще больше усилилось чувство собственной никчемности. В экипаже Канэиэ были подняты верхние занавески и раздвинуты нижние, так что внутри все было видно. Заметив мой экипаж, Канэиэ быстро закрыл свое лицо веером и проехал мимо.

В конце письма-ответа на его послание я прибавила: «Идут разговоры, что вчера ты проезжал куда какой ослепительный, почему бы это? Не лучше ли было бы тебе тогда не прятать от меня свое лицо - в твои-то годы?». Он прислал мне ответное письмо, в котором написал: «Я просто скрывал, как постарел. И люди, которые расценили мой вид как ослепительный, мне неприятны».

Он опять перестал писать, хотя прошло уже десятое число. Я думала и гадала, отчего бы это, ведь до сих пор такого долгого молчания еще не было.

Таю все сочинял письма той же даме, что и всегда, и она их по-прежнему не замечала; тогда он стал говорить, что его стихи производят впечатление слишком детских. В другой раз он послал такое:

Говорят, что прячется от насПод водоюИриса побег.Он захочет ли,Чтоб срезали его?

Ответ был обычный:

Болотная траваНе знает,Что хотят ее срезать.Пускай трава растет,Не надо ее резать.

После двадцатого я снова увиделась с Канэиэ. Дело было так: числа двадцать третьего или двадцать четвертого поблизости от моего дома случился пожар. Канэиэ появился очень быстро, встревоженный. Дул ветер, и огонь бушевал до тех пор, пока не запели петухи.

- Ну, теперь здесь все в порядке, - сказал Канэиэ и уехал. Мои люди восклицали тогда:

- Здесь перебывали разные особы, узнавшие, что господин здесь; они уехали, попросив нас доложить о своих визитах. Какая честь для нас! - А мне показалось все это унизительным для моего дома.

В последний день месяца Канэиэ пришел опять. Входя в дом, он произнес:

- В ту ночь, когда близко был пожар, этот дом был как живой островок в нем.

- Но здесь всегда сигнальные костры, - ответила я.

Однажды в начале пятой луны таю написал по обычному адресу:

Теперь, когда кукушкаКукует, не таясь,Не можем ли и мыНе прятатьсяУж больше друг от друга?

Она ответила:

Когда Вы слышитеКукушки кукованье,Ее судьбаВас не касаетсяСовсем.

Пятого числа, в день Ириса, он написал:

День ИрисаПроходит раз за разом -Он ясно видит,Как проходят годы,А я все думаю и думаю о Вас.

Ее ответ:

Не думаю об ирисе,Который годы громоздит.Лишь вижу -И сегодняшнийДень Ириса пройдет.

Я только удивляюсь, за что это она так ненавидит?

У меня самой все мысли в этом месяце были о Канэиэ. Двадцатого числа я получила от него записку: «Мне хочется дать эту продуктовую сумку человеку, который отправляется в дальнее путешествие. Пришей здесь внутри мешок». А когда я пришила, он прислал новую записку: «Сделала ли ты, о чем я просил? Хорошо бы, ты всю сумку заполнила стихами. Я себя неважно чувствую, стихи писать не могу». Мне стало забавно, и я ответила: «Раз ты просишь об этом, я положу туда все стихи, какие только сочинила. Боюсь только, ну, как они просыплются и потеряются. Может быть, ты пришлешь еще одну сумку?».

Проходит еще два дня, и он присылает много стихотворений и письмо с ними: «Я долго неважно себя чувствовал, и это отвлекало меня. Но ничего не поделаешь - вот полная сумка с моими стихами. А вот ответы на них, - было там написано, - прошу тебя определить лучшие из них». Погода была дождливая, и я просматривала стихи, ожидая, когда у меня появится лирическое настроение. Было видно, что одни из них лучше, другие хуже, но вместо того, чтобы с важным видом производить оценку, я написала так:

Так сильныЭти ветры,Что дуют отсюда!Уступают имВстречные, дуют слабей.

И больше ничего отвечать не стала.

В шестую и седьмую луну Канэиэ приходил ко мне как обычно. В конце седьмой луны, двадцать восьмого числа, он сказал мне:

- Я был при дворе, на состязаниях по борьбе, решил поехать сюда и быстро ушел.

После этого я не видела его до двадцатых чисел восьмой луны. По слухам, он в это время часто бывал у другой женщины. Я подумала тогда, что его привязанности переменились, и жила, совсем лишившись душевного равновесия.

Дом, в котором я жила, все больше приходил в негодность, и мой отец, обеспокоенный этим, решил, что людей со мной немного и мне лучше всего переехать в его дом в Хирохата Накагава. Сделать это нужно сегодня или завтра. Что это когда-нибудь произойдет, я говорила Канэиэ не однажды, но теперь решила, что нужно еще раз напомнить и велела передать ему: «Надо кое о чем тебе сказать».

- У меня воздержание, приехать не могу, - ответил Канэиэ, и я решила, что раз он не составит мне компанию, делать нечего, и переехала без звука.

Здесь близко были горы, дом был расположен на берегу реки, вода в реке стремилась куда хотела, и само жилище показалось мне очаровательным.

Похоже, что Канэиэ дня два или три не знал о моем переезде. Лишь двадцать пятого или двадцать шестого числа я получила записку, где значилось только: «Сбежала, не сказавшись». В ответ я написала: «Я подумала, что не стоит извещать тебя о том, что я переехала: мне кажется, что в таком убогом месте ты не станешь меня навещать. А на прощанье, думала я, нужно было позвать тебя - встретиться там, где мы привыкли видеться с тобою». «Так тому и быть. Если место неудобно для посещений...» - написал тогда Канэиэ и на этом прекратил посещения.

Однажды в девятую луну, когда подняли шторы и я выглянула наружу, у меня возникло грустное чувство при виде того, как на самой усадьбе и снаружи ее от реки стоял туман; вдали виднелись горы, подножия которых были также закрыты туманом.

Прошу,Чтобы река теклаПо ложу своему.Скрывает НакагаваНаши чувства.

Поля перед восточными воротами усадьбы были сжаты, перед глазами тянулись ряды развешенной соломы. Когда к нам время от времени кто-нибудь приезжал, я посылала за свежей соломой - накормить лошадей, и за рисом нового урожая - приготовить еду. Сын увлекался соколиной охотой и потому езживал поразвлечься с соколами. Вот стихотворение, которое он, кажется, послал все той же даме:

У одеянья юбкаНе завязана.Тянется шнурок,Не кончается.Ночь подходит к концу.

Ответа не было. Через некоторое время он опять написал: