Леди в саване - Брэм Стокер

Мой сородич, имя моего рода и твоего, достойно соединившиеся в твоем лице, отныне пребывают с тобой!

Письмо Руперта Сент-Леджера, проживающего на Бодмин-стрит, 32, Виктория, Саут-Уэст, к мисс Джанет Макелпи, в Крум, графство Росс

января 3-го, 1907

Моя дорогая тетушка Джанет,

я знаю, ты будешь очень рада услышать о большом состоянии, которое перешло ко мне согласно завещанию дяди Роджера. Вероятно, сэр Колин напишет тебе, ведь он один из душеприказчиков, и тебе тоже оставлено наследство, поэтому я не буду лишать его удовольствия самому сообщить тебе об этом. К сожалению, я не вправе пока говорить подробно о наследстве, оставленном мне, но хочу, чтобы ты знала, что, в худшем случае, я должен получить состояние, во много раз превышающее то, на которое мог бы рассчитывать, полагаясь на счастливый случай. Как только смогу покинуть Лондон — где, разумеется, мне надо оставаться, пока все устроится, — приеду в Крум повидать тебя и надеюсь, тогда расскажу тебе достаточно, так что ты поймешь, какая необыкновенная перемена вошла в мою жизнь. Это даже невозможно вообразить, в сказках «Тысячи и одной ночи» нет ничего подобного. Однако с подробностями необходимо повременить: я торжественно пообещал пока сохранить их в секрете. И тебе тоже придется дать такое обещание. Ты же не против, дорогая, нет? А сейчас я только хочу сообщить тебе о моем наследстве и о том, что собираюсь какое-то время пожить в замке Виссарион. Поедешь со мной, тетя Джанет? Мы еще поговорим об этом, когда я появлюсь в Круме; но мне хочется, чтобы ты подумала над моим предложением.

Любящий тебя

Руперт

Из дневника Руперта Сент-Леджера

января 4-го, 1907

Жизнь так бурлит вокруг меня, что не остается времени подумать. Однако произошло нечто столь важное, в столь значительной мере переменившее мой взгляд на вещи, что, наверное, не помешало бы сделать об этом некоторые записи. Возможно, когда-нибудь мне захочется припомнить какие-то подробности — может быть, последовательность событий или что-то подобное, — и эти записи мне пригодятся. Должно быть так, если есть на свете справедливость, потому что ужасно трудная задача сидеть и писать, когда у меня теперь столько забот. Тетя Джанет, я думаю, сохранит в неприкосновенности эти записи для меня, как всегда делала с моими дневниками и бумагами. Это одно из многих достоинств тети Джанет: она не любопытна, или у нее есть другие свойства, удерживающие ее от желания совать нос в чужие дела, как то присуще женщинам. Похоже, за всю жизнь она даже не приоткрыла ни один из моих дневников. Она бы не сделала этого без моего позволения. Вот почему и этот дневник в свое время попадет к ней на хранение.

Вчера вечером я обедал с мистером Трентом, как он того пожелал. Обед проходил в его личных комнатах. За обедом посылали в гостиницу. Он не хотел присутствия официантов и распорядился, чтобы все блюда доставили сразу, и мы сами себя обслуживали. Поскольку мы были совсем одни, мы могли свободно высказываться и обсудили за обедом много вопросов. Он начал с того, что рассказал мне о дяде Роджере. Меня это порадовало, потому что я, конечно же, хотел знать о дяде все, что можно, ведь я фактически не встречался с ним. Разумеется, когда я был маленьким ребенком, он часто гостил в нашем доме, ведь он очень любил мою мать, а она — его. Но, наверное, маленький мальчик его раздражал. Когда же я пошел в школу, он уехал на Восток. А потом моя бедная мать умерла — когда он жил в Синегории, — и больше я его уже не видел. Когда я написал ему о тете Джанет, он ответил мне очень любезно, но обсуждал вопрос с такой скрупулезностью, что напугал меня. После этого я убежал и постоянно скитался; поэтому у нас не было случая встретиться. Но то его письмо открыло мне глаза. Подумать только — он следил за моими странствиями по свету и ждал момента, чтобы протянуть мне руку помощи, если бы она мне понадобилась. Знал бы я об этом раньше или хотя бы догадывался, какой он был человек и как он беспокоился обо мне, я бы навестил его, даже если бы мне пришлось пересечь половину земного шара, чтобы попасть в Англию. Ну, все, что я теперь могу сделать, так это исполнить его пожелания — во искупление моего невнимания к нему. Он точно знал, чего хотел, и надеюсь, придет время, когда я тоже все узнаю и разберусь во всем.

Примерно так думал я, когда мистер Трент завел разговор о дяде, поэтому сказанное им было созвучно моим мыслям. Этих двоих явно связывала крепкая дружба — я должен был догадаться об этом уже по завещанию и по письмам, — поэтому я не удивился, когда мистер Трент сообщил мне, что он и дядя вместе ходили в школу, и хотя дядя был старше, они со школьной поры доверяли друг другу, как никому больше. Мистер Трент, я думаю, всегда был влюблен в мою мать, еще когда она была совсем девочкой; но он был беден, застенчив и не красноречив. Когда же он собрался высказаться, то узнал, что она уже встретила моего отца, и мистеру Тренту ничего не оставалось, как только наблюдать их взаимную любовь. Вот он и хранил молчание. Он сказал мне, что никогда никому не открывался в этом, даже моему дяде Роджеру, хотя догадывался, что тому это пришлось бы по душе. Я, конечно же, не мог не заметить, что милый старик относился ко мне в чем-то по-отечески, — я слышал, что подобные романтические привязанности порой переходят на потомков. Я не досадовал, наоборот, мне еще больше понравился этот человек. Я так люблю мать — я всегда помещаю ее в мою настоящую жизнь, — что просто не могу думать о ней как о мертвой. И я ощущаю некую связь между всеми, кто любил ее, и собой. Я попытался дать понять мистеру Тренту, что он мне симпатичен, и это было ему так приятно, что он стал относиться ко мне еще теплее. Перед расставанием он сказал мне, что собирается отойти от дел. Должно быть, он сразу заметил, насколько расстроили меня его слова, — а как же иначе, я же не справлюсь без него! — потому что он опустил руку мне на плечо (по-моему, очень ласково) и сопроводил жест такими словами:

— У меня есть, однако, один клиент, чьи дела, надеюсь, я буду вести; для него, пока жив, я всегда с радостью постараюсь, если он окажет мне доверие. — Не произнося ни слова, я пожал его руку. Он сжал мою в ответ, а потом со всей серьезностью добавил: — Я действовал в интересах вашего дяди почти полвека и делал все, что было в моих силах. Он мне полностью доверял, и я гордился его доверием. Честно скажу вам, Руперт, — ведь вы не возражаете против такой фамильярности, нет? — что, хотя интересы, которые я охранял, простирались весьма далеко и поэтому я, не злоупотребляя положением, часто мог воспользоваться моими познаниями к собственной выгоде, я никогда, ни в большом, ни в малом деле, не превышал своих полномочий — нисколько, ни на йоту. И теперь, после того, как он великодушно упомянул меня в завещании и отказал мне столь значительную сумму, что я могу более не служить, для меня будет истинным удовольствием — и это будет честь для меня — исполнить со всем доступным мне тщанием его волю в отношении вас, его племянника, отчасти бывшую мне известной, а ныне прояснившуюся еще отчетливее.