Дикая весна - Монс Каллентофт

– Я просто держала его до вашего прихода.

– Да видел я, как ты его держала, черт подери!

Мужчина. Ему не больше двадцати пяти. Борода. Чисто шведские черты лица, сердитые голубые глаза, длинные грязные дреды.

Малин помнит его лицо по видеозаписи.

– Это Юнатан Людвигссон, – говорит она, поднимаясь, и движется обратно по полю, в сторону полицейских машин и вагончика-прицепа.

Глава 24

Юнатан Людвигссон сидит в помещении для допросов номер один, по другую сторону большого черного стола, в конусе света от галогеновой лампы.

Малин наблюдает за ним через одностороннее зеркальное стекло из соседней комнаты – в помещении для допросов оно выглядит как обычное зеркало. Карим Акбар и Свен Шёман стоят рядом с ней. Свен только что сказал ей четко и ясно: «Тебе его допрашивать нельзя. Ты думала, что он пытался убить тебя там, на поле, а это плохая исходная позиция. Зак и Юхан Якобсон допросят его. Юхан только что приехал, он свежий и отдохнувший».

Малин пыталась протестовать, но напрасно.

И теперь, глядя сквозь стекло, она видит упрямство в глазах Юнатана Людвигссона. «Я не намерен, черт возьми, ничего вам говорить». От адвоката он отказался, заявив: «Они – тоже часть этой прогнившей экономической системы. Все они одним миром мазаны – мне такой адвокат не нужен».

Часы на стене показывают без двадцати пяти час.

Людвигссон смотрит на крышку стола, Малин видны только его дреды.

В прицепе они не обнаружили никакого оружия, о котором говорила София Карлссон. Никаких пистолетов, никаких гранат – ничегошеньки. Никаких взрывчатых веществ, но там сейчас работает Карин Юханнисон – и она прочесывает весь прицеп и окрестности в поисках улик. И пока никто не проговорился – ни один журналист в Клокрике не появлялся.

Тело Малин умоляет об отдыхе, глаза чешутся, все мышцы ноют, и она подозревает, что Зак, проводящий допрос, так же измотан, как и Юнатан Людвигссон. Она смотрит на его волосы – дреды в свете лампы напоминают грязных дождевых червей.

Юхан же выглядит свежим. Вероятно, дети заснули рано, и он вместе с ними, так что уже успел проспать несколько часов.

Магнитофон на столе в помещении продолжает крутиться, а в камере предварительного заключения сидят трое других задержанных в Клокрике. Бёрье Сверд и Вальдемар Экенберг только что приехали и немедленно допросят тех троих, пока они растеряны и не до конца сбросили с себя сон.

– Итак, – говорит Зак, и его голос мягко звучит из колонки, расположенной под потолком, как раз над тем местом, где стоит Малин. – Что ты делал в Стокгольме позавчера утром?

– Я не был в Стокгольме, – отвечает Юнатан Людвигссон, не поднимая глаз. – И больше я ничего не скажу.

– Смотри на нас, когда разговариваешь с нами, – произносит Юхан. – Слышишь? Мы знаем, что ты был в Стокгольме, и мы знаем, что это ты послал сообщение о Фронте экономической свободы в редакцию «Корреспондентен». Мы знаем, что именно ты стоишь за сайтом, – и скоро мы узнаем, что это ты организовал взрыв бомбы на Большой площади, от которого погибли две девочки. Это всего лишь вопрос времени.

Юнатан Лудвигссон продолжает смотреть в стол. В помещении тишина.

– Ты крепко влип, ты это понимаешь? – говорит Зак. Вся мягкость улетучилась, он смотрит в сторону зеркала, словно желая сказать Малин: «Я заставлю его заговорить, черт подери!». – Ты можешь начать с того, что расскажешь о Фронте экономической свободы. Кто вы такие?

Малин барабанит пальцами по полочке под окошком наблюдения, смотрит на Зака, на его лицо, которое в этом скудном свете напоминает череп, ощущает присутствие Карима и Свена, их тяжелое, напряженное и полное ожиданий дыхание.

Пистолет, оказавшийся сигаретой. Ярость, которую она испытала там, на поле, уже отлегла, однако Малин чувствует, что может в любую секунду завестись снова. На щеке у Людвигссона – небольшой синяк после их столкновения.

– Лучше расскажи, – мягко произносит Юхан. – Ради себя самого.

– И ради девочек, – добавляет Зак. – Которых ты убил. Которым навсегда останется по шесть лет. Какие у тебя ощущения от того, что ты убил двух девочек?

Юнатан Людвигссон продолжает смотреть в стол. Даже головой не качает. Вздыхает, набирает в легкие воздуху, прежде чем поднять глаза на Юхана и Зака. Взгляд у него совершенно пустой, словно он ушел в другую часть себя – ту, где всё по нулям.

Он смотрит на зеркало. Ухмыляется тем, кто, как он, видимо, догадывается, скрывается за ним.

– Ты – убийца детей, – произносит Юхан. – Самый ужасный вид убийц. И через две сотни лет тебя будут вспоминать как убийцу детей.

Юхан Людвигссон моргает. Проводит большим и указательным пальцами по рту, словно застегивая молнию.

– Скоро мы допросим твоих дружков, – говорит Зак. – И кто-нибудь из них точно расколется. Вид у них был такой, как будто они вот-вот наложат в штаны.

– Перепуганные, как зайцы, – говорит Юхан и смотрит на Людвигссона.

«Подрывник?» – думает Малин.

Может быть. Подрывник перед Олимпийскими играми в Стокгольме был такой же заблудший политический фанатик типа Людвигссона, перегнувший палку. Но ему удалось выполнить свою миссию. Олимпийские игры в Стокгольме не проводились, и слава богу.

Она смотрит через стекло на Людвигссона, который внутренне мечется между страхом и высокомерием.

– Расскажи о Фронте экономической свободы, – повторяет Юхан. – Многие согласятся с вами по сути дела. Люди ненавидят банки – так и есть. И многие наверняка сочтут, что это правильно – наказать банки за их жадность.

Людвигссон улыбается ему заговорщической улыбкой.

– Если ты расскажешь, если ты признаешься, то твои идеи займут немало места в СМИ. Ты станешь великомучеником – но это возможно, только если ты заговоришь.

– Твой папа, – произносит Зак. – Его выгнали с работы?

– Да. И теперь ему не найти другую работу. И все потому, что эти гребаные банки дали слишком большие кредиты долбаному инвестору. Именно такие, как этот Фалькенгрен, сломали жизнь моему отцу – а в этой стране масса таких людей, как мой папа. Но банки и их лакеи только набивают себе карманы. Этот самый Фалькенгрен заработал в прошлом году двадцать миллионов, а моего папу выгнали взашей, потому что банк рефинансировал предприятие, на котором он работал. Это абсурд. Полный бред. И этому нужно положить конец.

Произнеся эти слова, Людвигссон поднимает брови, затем опускает веки и делает вид, что заснул.

– А сейчас ты откроешь свой поганый рот и все расскажешь, чертов детоубийца, слышишь?

Зак встает – два шага вперед, – сжимает в пальцах дреды и сдергивает Юнатана Людвигссона со стула. Малин видит, как все это происходит, чувствует, что внутренне поддерживает насилие – так ему и надо! Ненависть к убийце детей – все то же неконтролируемое чувство, как и тогда на поле. Карим и Свен неподвижно стоят рядом с ней, стиснув зубы.

– Ты у меня заговоришь, чертова дрянь! Все расскажешь о Фронте экономической свободы, о том, что ты делал в Стокгольме, и о том, как ты или кто-то другой подложил бомбу.

– Ты послал сообщение, другие взорвали бомбу! – кричит Юхан, но его злость звучит убого, в нем нет настоящей ярости. – Кто он – человек с велосипедом?

– Это что такое? – кричит Юнатан Людвигссон, стоя на цыпочках под хваткой Зака, с перекошенным от боли лицом. – Что за чертова Гуантанамо?

Но Юхан не отвечает. Просто игнорирует вопрос. Похоже, он решил, что дружелюбные разговоры закончились. Он продолжает наседать:

– Кто был человек, подложивший бомбу возле банка?

Зак поднимает руку, так что носки Юнатана Людвигссона отрываются от пола.

– ЦРУ, вы просто проклятое ЦРУ! Я не знаю никакого человека с велосипедом.

Зак отпускает Людвигссона, так что тот плюхается на стул.

– Ты не знаешь? – переспрашивает Юхан. Теперь его голос звучит по-настоящему жестко, словно его собственные дети погибли от взрыва.

Так что ярость в нем все же есть.

Насилие по отношению к детям вырисовывает характер человека.

«Такое не прощают, – думает Малин. – Такое нельзя прощать».

– И ты думаешь, мы тебе поверим? – рычит Юхан.

Юнатан Людвигссон ухмыляется.

– А если б даже и знал, я бы все равно тебе не рассказал, верно?

Затем он снова делает все тот же жест, проводя пальцами по губам, Зак снова кидается на него, Людвигссон сгибается, уходя от удара, и в ту же секунду Карим, стоящий рядом с Малин, приходит в движение и открывает дверь в помещение для допросов. Его темное лицо в профиль кажется еще темнее в неровном свете, и он произносит властно:

– Достаточно. Хватит. Оба по домам спать. И ты тоже, Малин.

Карин Юханнисон обследовала все поверхности в прицепе на предмет отпечатков пальцев, перерыла все ящики в поисках доказательств, заглянула в каждый угол, ища следы, остатки взрывчатых веществ, пероксида ацетона или чего-либо другого, необходимого для производства бомбы.