Сердца под октябрьским дождём - Дмитрий Ахметшин

Было видно, что она, сидя спиной к дороге и тротуару, отчаянно борется с собой, чтобы не оглянуться. Юра никого не видел. В пыльных стёклах первого этажа зелёного дома через дорогу отражался светофор, который посылал свои сигналы в пустоту.

– Слушай, – мягко сказал Юра. Сохраняя внешнее спокойствие, он едва держал себя в руках. – Если тараканы в твоей голове почувствовали себя здесь как дома, я намереваюсь сейчас же завести нашу ласточку, погрузить тебя на заднее сиденье, пристегнуть двумя ремнями и отбыть отсюда восвояси. Если бы ты сейчас записала себя на диктофон и отправила на телеканал «ТНТ», то обязательно услышала бы потом эту реплику в одном из их тупых сериалов.

Алёна подняла глаза – в них читалось испуганное недоумение. Словно у затворника, которого разбудили, тряся за плечо. Хорь вовсе не хотел быть человеком, нарушившим душевный покой супруги. Он с недоумением разглядывал своё отражение в витрине, так же, как, наверное, грабитель разглядывает свои руки, не понимая, с чего вдруг полез будить хозяина дома.

Боже, как хочется приложиться к бутылке! Даже ссаное пиво подойдёт.

– Хорошо, прости, – она встала, оставив недопитый кофе. – Мы найдём дом Валентина. Потом решим что делать. Быть может, уедем прямо сегодня вечером.

«Но пожалуйста, не делай мои предчувствия напрасными», – звенело за ширмой её голоса.

Всё ещё потрясённый, Юрий пообещал себе что постарается.

Блог на livejournal.com. 18 апреля, 05:22. Почти не сплю, ем только сырую пищу. Возможно, скоро мой черёд.

…Не только тараканы. Растения тоже умирают. Все эти годы они как-то держались, несмотря на всю сомнительность моего за ними ухода. Когда зелёно-коричневые рты раскрывались и становились похожи на лица на средневековых гравюрах, я давал им воду. Когда тарелка под горшком переполнялась, выливал в раковину. Когда через щели в рамах совала свой любопытный нос зима и мои растения застывали в ужасе, я переставлял их на шкафы и свободные книжные полки, где наблюдался дефицит света, но хотя бы было тепло. Я никогда и ничего не подрезал, позволяя им расти как вздумается, рисовать стволами и орнаментом листьев витиеватые сообщения, которые я с переменным успехом расшифровывал.

Теперь же сообщение было однозначным. «Всё кончено». Голые тонкие стволы и стебли – клянусь! – похожи на костлявые руки, что торчат из-под земли в надежде, что кот-то ухватится за них и вытащит…

5.

Через сорок минут ощущение, что клоуны окажутся едва ли не самыми приветливыми людьми, встреченными ими за время их недолгой прогулки, только окрепло. У каждого, к кому супруги обращались, чтоб спросить дорогу, находились неотложные дела. Лица превращались по цвету и фактуре в наждачную бумагу.

– Возможно, северный менталитет, – вслух думал Юра. – Говорят, в Норвегии предания о троллях имеют под собой вполне приземлённую основу. Это, мол, моряки дальнего плаванья, вынужденные жить под мостами, потому что жёны их не узнали.

В одном он был уверен: пусть перспектива наглотаться ледяного воздуха, стоит тебе открыть рот, и сделала некоторые народности молчунами, но шкала на градуснике злости, засунутого между ягодицами этого спокойного и миролюбивого с виду городка, явно заполнялась сверх всякой меры.

Он хотел узнать, что думает Алёна – вот уж кто умеет читать людские души как раскрытую книгу, – но она всё ещё дулась. От них старались держаться в стороне, отворачивали лица, и на многих Юрий успевал заметить что-то, напоминающее… жалость. Серьёзно? Их жалеют эти хмурые, уродливые дети чёрных подъездов и канализационных решёток, сквозь которые пробивалась рахитичная зелень? Адепты гудящих труб и дрессировщики голубей?

Юра качал головой, не веря самому себе, но раз за разом убеждался, что в этих рассуждениях есть зерно истины: за время их короткой прогулки он то и дело слышал звон стекла в окне, которое захлопывала чья-нибудь рука.

Они брели среди мрачных, почти античных построек. Небо быстро темнело, затягиваясь тёмными тучами, но ни у кого не было зонтика – словно жителей Кунгельва когда-то лишили привилегии носить с собой этот символ победы над природой. Казалось, этим хмурым людям точно известен момент, когда упадут первые капли дождя – если они упадут вообще. Спонтанно, повинуясь какому-то внутреннему порыву, супруги Хорь заходили во дворы и видели там пристройки из ветхой гниющей древесины. Иногда в глубине двора можно было заметить открытый гараж или сарай, в котором кто-то ковырялся – не покидало ощущение, что он сам себя переделывает и перестраивает, надеясь пережить грядущую зиму (такую, с наступлением которой «весь город превращается в подобие кокона из одеял»). И ни одной собаки, ни домашней, ни бродячей. Растрёпанные, грязные воробьи сидели на заборе. Дома нумеровались как попало, и обязательно где-то да находилась стена с табличкой, название улицы на коей противоречило тому, что говорил указатель несколькими десятками метров ранее. Но, как правило, название улицы совпадало с картой.

– Это улица Туве Янсон, – говорил Юрий, тыча в карту. Потом смотрел по сторонам и закусывал палец. – Или нет?

Слишком уж слабы были ассоциации с Муми Долом, страной, где живут муми-тролли.

– Это не та улица, которая нам нужна, – обоснованно утверждала Алёна.

Что-то большое прячется от взгляда, будто здесь столько потайных ходов и ниш, сколько семечек в старой высохшей тыкве. В кошачьих мисках, задвинутых под лестницы, в дождевой воде, подёрнутой ряской или белесой плёнкой, плавали мухи и остатки пищи.

Они остановились возле неработающего зеленоватого фонтана, три лошади в центре которого показались Юрию на редкость уродливыми, словно скульптор, что их изваял, никогда не видел лошадей, использовав расплывчатые свидетельства деревенских мужиков. Женщина, выуживающая из мусорного бака пустые бутылки – наткнувшись на золотую жилу, она не готова была бросить всё, чтобы спасаться бегством, – прижала к себе куль с посудой и пробурчала:

– Вы найдёте то, что суждено найти, в какую сторону ни пойдёте. Вы не найдёте то, чего не суждено, как бы ни хотели.

Она шмыгнула носом, увидев в руках Юрия путеводитель, который уже начал приобретать первые признаки потрёпанности.

– Это вам не поможет. Тех, кто их продаёт, нужно вешать вдоль западных дорог.

– Какая-то чокнутая, – сказал спустя несколько минут Юра.

– Ты видел, какой у неё берет на голове? – отозвалась Алёна. – Кроваво-красный! Такой выдают только городским сумасшедшим.

– Я бы сказал, что каждый второй здесь бежал из жёлтого дома… если бы это был не каждый первый.

На этот раз она промолчала. А через несколько шагов молодой учитель заметил, что Алёны больше нет рядом, и вновь, как в то кошмарное утро в Санкт-Петербурге, рухнул в бездны паники. Впрочем, пламя её быстро угасло: обернувшись, он увидел её смотрящей вверх и медленно поворачивающейся вокруг своей оси – движение это своей плавностью и необратимостью напоминало вращение планеты.

– Что такое? – спросил он. – Дождь?

Вместо ответа Алёна вытянула руку.

– Это здесь или там. Тот дом или этот. Ты что, не узнал двор?

Юра пожал плечами.

– Двор как двор…

Он осёкся, увидев выражение лица жены. Она никогда здесь не была, но узнала. По каким-то одной ей (да ещё, наверное, этому Валентину) ведомым признакам, по закорючкам текста, в которых притаилось сочетание, идеально совпадающее с рисунком балконов и выбоинам на асфальте – только здесь, и нигде больше. Как травмированный сустав, что в один момент со щелчком встаёт на место.

– Мы нашли его, – прошептала Алёна.

Блог на livejournal.com. 18 апреля, 23:49. Что, если я всё-таки съехал с катушек?

…Я только что кого-то видел! Я сидел в зале и в очередной раз перебирал оставшиеся от прошлых жильцов бумаги – есть нечто интересное, но об этом в следующий раз, – как вдруг заметил движение! ОНО проскользнуло по коридору из комнаты девочек и исчезло… наверное, сейчас на кухне или в уборной. Не хочу думать, что это галлюцинации. Не хочу идти проверять. Будто кто-то решил удрать от самого себя. Будто кто-то пытался наступить в свои же собственные следы, которые он оставил десятки лет назад. Жуткое зрелище. Раз – и нету! Осознание пришло секунды через четыре.

«Чипса, ты видела? – спросил я. – Клянусь, я сейчас возьму что-нибудь тяжёлое…»

Но я, конечно, никуда не пошёл. До сих пор сижу и прислушиваюсь.

Что-то мне подсказывает, что полночь не принесёт облегчения. Час ночи, половина второго – время, когда считаешь каждую бессонную минуту. До сих пор я старался уснуть до трёх ночи, чтобы самые странные часы перед рассветом прошли мимо. Теперь же мне этого точно не удастся.

Этой ночью буду подавать сигналы каждые два часа…

Глава 6. Старый город, люди прошлых эпох.