Повесть о самурае - Дмитрий Иванович Богуцкий

Вскоре Такэдзо сидел на раскладном стуле у палатки господина Садовника, пил саке для успокоения боли и ругался.

– Отвратительно, –  проговорил сквозь зубы старик Такэдзо, глядя, как пушки с голландского корабля расстреливают замок. –  Вот! Они уже воюют вместо нас, а что дальше? Примутся сеять рис на наши поля? Или что они там сеют? Заселят наши деревни и города? Там кто-то мечтал отправиться на кораблях голландцев на завоевание Филиппин. Какая великолепная идея! А они подумали, в каком качестве мы явимся на их кораблях на Испанские острова? В качестве пушечного мяса голландцев? Отвратительно и безответственно.

– Тише, сенсей, –  попросил господин Садовник. –  Вас наверняка услышали.

– Еще как услышали. Но им придется потерпеть.

Он пил и продолжал ругаться, очень и очень расстроенный.

Господин Садовник отвел меня в сторону и негромко произнес:

– Слухи уже разносятся, и ему этих речей не простят. Ему придется покинуть лагерь. Мы ему поможем.

Но старик и слышать не хотел о том, чтобы покинуть поле боя, он ругался и плевался, и мы оставили его в покое, тем более что к вечеру от командования пришел приказ скрытно, под покровом ночи выйти на заранее оговоренные места у рва и ждать сигнала.

Пушки голландского корабля гулко взвизгивали, выплевывая ядра в стену замка, скрывая шум войска. В грохоте обстрела мы приблизились в темноте ко рву.

Господин Садовник обернулся ко мне и произнес:

– Прошу вас остаться с сенсеем, ранение не позволит ему подняться на стену, ему потребуется ваше общество.

Я не успел возразить, поскольку рев пушек стих и тут же сменился ревом сигнальных раковин, утонувшим в реве тысяч воинов, бросившихся в ров на приступ.

До того им еще ни разу не удавалось достичь верха стены, но в этот раз они сплошным потоком перелились через стену, и трескучий грохот схватки донесся до нас уже из-за стены. На этой стороне рва остались только лучники и я с Такэдзо.

Такэдзо, сидя на раскладном стуле, морщился, потирая ушибленную ногу, прислушивался к звукам схватки.

– Наша берет, –  уныло произнес он. –  Слышишь?

Мне не хватало опыта определить только по звуку положение на поле боя.

Прислушиваясь к звукам битвы, старик Такэдзо произнес:

– Я участвовал в шести больших сражениях и трех осадах. Но не так я представлял свою последнюю битву. Нет, не так.

– Я уверен, сенсей, что вы сможете принять участие еще не в одной битве!

– Я уверен, что эта битва последняя, –  уныло произнес Такэдзо. –  Может быть, даже последняя для всех нас.

– Сражения всегда происходят, –  удивился я. – Всегда кто-то сражается с кем-то.

– Это так, –  уныло согласился Такэдзо. И я понял, что он не согласен. Но тогда я еще не понял почему. Я тогда не понимал, что именно видел его зоркий взгляд в этом утреннем тумане…

А к утру замок Хара был взят. Долгая холодная и изматывающая осада была завершена. Война кончилась.

Страшнее войны оказалась победа.

Столько убитых я не видел никогда. Их было так много, что глаз перестал замечать их. Они лежали, как срубленные деревья. Как сломанный хворост. Как скошенная трава…

И тогда же мне довелось увидеть, как Юи Сосэцу обрел своего господина.

Князь Мацукура, могучий, как бог, в своих черных доспехах, восседая на своем великолепном жеребце, указуя рукой с бронзовым боевым веером, изволил приказать построить сотню пленных в ряд перед собой, а потом поставить оных на колени.

Пленных, бледных, израненных оружием, голодом и отчаянием, провели через лагерь мимо нас. Мы только вернулись с похорон слуги господина Садовника, мальчишка все-таки умер, побежденный расстройством желудка, и мы пребывали в надлежащей утрате печали, когда старик Такэдзо, проводив взглядом бредущих пленных, вдруг поднялся со своего стула и, хромая, прошел следом за ними. Мы с господином Садовником поспешили рядом с сенсеем.

Молча сенсей смотрел, как строили пленных, как ставили их на колени прямо в холодную грязь.

Князь Мацукура изволил изречь:

– Поскольку вследствие известных событий в нашей свите имеются потери среди пеших самураев, у нас возникла возможность закрыть одну вакансию. Мы имеем двух претендентов, равно, хе-хе, родовитых и равно безвестных, равно ловких, как они говорят, в обращении с мечом. Поскольку в походе поединки запрещены, мы изыскали иной способ сравнить мастерство претендентов. У нас имеется сотня предателей, подлежащих казни. Один из претендентов начнет слева.

Князь указал веером.

– Второй справа.

Этот второй оказался Юи Сосэцу. Он стоял с обнаженным мечом рядом со своим противником, мелкий ледяной дождь мочил его лицо. Капли стекали по его бледному от холода лбу. Его товарищ по испытанию выглядел немногим лучше. Князь нашел для них тяжелое испытание.

– Тот, кто срубит больше голов, тот займет место в моей свите, –  закончил князь. –  Можете приступать.

Претенденты разошлись. Каждому из них пришлось пройти мимо людей, которых им предстояло убить. Невольно внезапно подступил вопрос: а я? Я на его месте смог бы так? Ведь смог бы?

А люди на коленях, мимо которых они проходили, вдруг зашевелились, гордо поднимали свои головы и внимательно смотрели в лица своим убийцам.

– Вот настоящие воины, –  произнес Такэдзо. – Они отважно принимают свою смерть.

– Кто, сенсей? Вот эти крестьяне?

Такэдзо бросил на меня быстрый взгляд:

– Ты так в этом уверен? Что они крестьяне?

– Э, ну все говорят.

– Все говорят, –  усмехнулся Такэдзо. –  Ну да, часть из них урожденные крестьяне, но большая часть переписалась в крестьяне не так давно, когда княжество отобрали у последнего христианского князя этих земель двадцать лет назад. Это случилось раньше указа, запретившего воинам переход в крестьянство. Но до того они были именно воинами.

– Я не знал…

– Ну, теперь ты знаешь.

Тем временем претенденты разошлись по своим сторонам, встали в позицию и подняли мечи, ожидая сигнала начать.

В этот момент люди на коленях начали петь. Или читать какую-то свою сектантскую сутру.

Все, кто это видел, вздрогнули, как один человек. Это было настолько же ужасно, как и великолепно.

Князь Мацукура поспешил подать сигнал. Претенденты с истошным воплем, не сумевшим перекрыть гулкий хор сотни голосов, кинулись на первых с их краев.

Хруст разрубаемой плоти и хрипы умирающих песню не прервали. Кровь волна за волной обрушивалась на сырую дорогу, и вскоре она вся пропиталась красным. Все, кто наблюдал за этим, стиснув зубы, стояли в жирной влаге, заливавшей подошвы их обуви, один лишь князь Мацукура подал своего коня назад от алой волны.

Под конец оба претендента так вымотались, что едва взмахивали мечами, их крики превратились в глухой стон, они поскальзывались