Диалоги - Диас Назихович Валеев

Джалиль молчит.

Вы слышите меня?

Д ж а л и л ь (после долгой паузы, с неживой усмешкой). За что же такое исключение из правил?

Р о з е н б е р г. Считайте это моим капризом. (С улыбкой, полной обаяния.) Если же говорить серьезно, вы — поэт. (Поднимая стихи и снова осторожно положив на стол.) Это одновременно человеческий и немалый поэтический документ. Волей случая или судьбы я стал вашим почитателем. И мне бы очень хотелось, чтобы вы занимали в рейхе то место, какое предусматривает для поэта целостность нашей политической идеи. Здесь, не скрою, у меня есть и своя корысть. Тогда идея, которой я служу, пусть в каком-то своем незначительном фрагменте, будет еще совершенней! (С видимой искренностью.) Это моя болезнь. Я уже говорил своему другу Райнеру, что я страдаю от несовершенства. Больше того, оно доставляет мне чисто физические страдания.

Д ж а л и л ь (тяжело усмехаясь). Вы загадочная личность, Розенберг. Оказывается, и вы страдаете. Но боюсь, что я даже не смогу посочувствовать вам.

Р о з е н б е р г (другим тоном). Вы не русский, Залилов. Какое отношение имеет к вам Россия? Мир не забыл, да и сами русские не забыли, что более трехсот лет их государство находилось в зависимости…

Д ж а л и л ь (перебивая). Да, были эти триста лет. Были потом и последующие четыре с лишним других столетия. И все за эти семьсот лет перемешалось. Я не различаю, не различаю даже по лицу, где татарин и где русский. (Улыбаясь.) Может быть, все дело в этом? (Пауза, с еще более холодной улыбкой.) А может, не только в этом! В наше время людей разделяет скорее не столько то, что один немец, а другой русский или латыш… Может быть, все дело в том, Розенберг, что нас с вами разделяет то, что вы нацист, а я…

Р о з е н б е р г. Давайте переведем разговор на практическую почву. В комитете «Идель-Урал» вам, как поэту, было доверено дело пропаганды и культуры. Это довольно незначительная и неопределенная должность. Я предлагаю вам роль главы этого комитета.

Д ж а л и л ь. Любопытно.

Р о з е н б е р г. Мы позволили вам, к сожалению, стать одним из лидеров подполья. Я признаю свою ошибку. И готов закрыть глаза и на ваши ошибки. В Волго-Татарском комитете нам нужен человек, известный среди всех тюркоязычных народов…

Д ж а л и л ь (холодно, жестко). Извините. У меня есть уже профессия. Вы ее называли. Я поэт.

Р о з е н б е р г (со страстью). Политика тоже по своей природе высокая поэзия! Это то поле деятельности, в котором новые комбинации непременно создаются, а не просто открываются и фиксируются. Мир будущего в значительной степени станет миром, сделанным политиками.

О л ь ц ш а. Кроме того, результат. Если бы был результат?

Д ж а л и л ь (резкий поворот головы). Какой результат?

О л ь ц ш а. Вы создали организацию, но она разгромлена. Чем уравновесятся ваши потери? Жалкие листовки? А чем окупится гибель их авторов, их распространителей? Вы вовлекли в свою организацию множество людей. Вы эксплуатировали их восторженность, простодушие, их нетерпение. Вы разжигали в них ненависть.

Д ж а л и л ь. Мы, Ольцша, вернули в их руки оружие! Вернули им доброе имя, родину. В условиях плена и обработки люди сохранили верность долгу, идеям интернационализма. Четыре татарских батальона, которые вы сформировали, не принадлежат и не будут принадлежать вам. Они вне вашей власти!

О л ь ц ш а. Вы пожертвовали тысячами своих соплеменников! Обрекли их на гибель! Так ли уж нуждалась в этой гибели ваша грядущая победа?

Д ж а л и л ь. Если судить в чисто практическом плане, может быть, наша борьба не столь эффективна. Победа будет обеспечена и без нас. Но возможно ли человеку перелагать на плечи других бремя спасения? По крайней мере, мы доказали, что мы еще есть в этом мире.

Р о з е н б е р г. Слава — солнце мертвых. Но не всех мертвых. Ваша родина будет знать вас лишь как предателей.

Д ж а л и л ь (вдруг засмеявшись). Вы считаете, что в силах приговорить нас к смерти, к бесславью, к позору? К чему угодно? Что мы все в ваших руках? Что в ваших руках и наше прошлое, и наше будущее? Жизнь парадоксальна, да! Но что самое парадоксальное, в тот час, именно в ту минуту, когда вы пошлете нас на гильотину, к нам придет бессмертье. Именно в то мгновенье! Я никогда не жил так напряженно и так счастливо, как в эти месяцы. (Издеваясь.) И это наше бессмертье будет еще одним вашим поражением. Причем приговор этот вы уже не сможете отменить… (Пренебрежительно, с откровенной брезгливостью.) Если бы у судьбы были другие варианты. Их нет. И к чему этот нелепый разговор? Он был бы уместен в вашем ведомстве, гауптштурмфюрер, где ваши коллеги пытают сейчас моих товарищей. Так и везите меня туда! Видимо, мой бывший соотечественник действительно болен, иначе чем объяснить?.. (Не договорив, машет рукой.)

Р о з е н б е р г. Вы сами подписываете себе свой приговор.

Д ж а л и л ь (молчит, потом взрывается). Я все делал сам в жизни! Все!

Помедлив еще мгновение, Розенберг нажимает кнопку звонка. Как тень, возникает  п о м о щ н и к.

Р о з е н б е р г (сквозь зубы). Увести.

Джалиля уводят.

О л ь ц ш а. Какие будут указания?

Р о з е н б е р г (тихо). Для врагов рейха у нас один закон. (Оставшись один.) Если где-то в одной точке, в одном пункте… Неужели игра проиграна?

Женское лицо с ищущим взглядом и слезой на щеке на фоне пылающего в огне человеческого мира. И под сводом этого мира — С., свидетель, современник, двойник всем живущим.

Появляется  К у р м а ш.

К у р м а ш. Кто же предал? Впрочем, это уже неважно. Знакомый священник тюрьмы только что сказал, что завтра в полдень нас обезглавят. Завтра в это время уже не будет нас… В последний раз я проверяю себя. Моя совесть спокойна, в душе тишина… Но в чем был просчет? В чем?

На том же месте  П о э т.

О н. Быть может, я в чем-то виноват? Что-то не увидел? Не было ли