Мертвые хорошо пахнут - Эжен Савицкая

Среду я проводил в саду, открытом дождю и ветру. Срывал крестовник, от чего мои руки были мокрыми и холодными. Садился на корточки меж огромных листьев камчужной травы на седьмом участке, том самом, что у дырявой стены и с качалкой, забытом, запущенном, возле кустов жасмина, под сенью которых я никогда не ложился. Я клал ладонь на лист клена, стоя на шатком балконе, и, склонившись, трогал клен за одну из его верхушек, я слышал гром, смотрел в небо, меня пожирали мошки, на меня гадили птицы, я слушал ласточек и дроздов, шум машин и остроносых самолетов, шуршание стрел с золотым опереньем, что втыкались мне в шею, призывы на помощь и суету бригад, которые на них отзывались, галоп поезда, стон человека, который катил груженный овощами велосипед по улице, поднимавшейся по откосу. Среда была оживленной, пятница — так близка.

Зато четверг — полная катастрофа. Я спускался по лестницам и нес яйцо, яйцо утреннее, яйцо, которое хотел уберечь уже и сам не помню от чего. На последней ступеньке оступился. Я прикусил язык, и гора Сен-Жиль просела на три с половиной сантиметра. Было видно, как качнулась просторная спальня, чьи оконные стекла отражали закатное солнце. Если в эту трещину засунуть указательный палец, то она придется ему точь-в-точь по размеру, так можно удостовериться, что причиной обвала был чей-то палец. Поедем ли мы как-нибудь в четверг, когда все кончится, в Каламазу?

В ту пятницу ветер рвал дом на части. Ветер был очень сильным. Я терял равновесие и задыхался. В пятницу на ветру я просеивал золу костра, что горел накануне. Ветер пробивался на лестницу, из подвалов тянуло росой, все двери были открыты, копоть наплывала, известка превращалась в зеленый песок. Мое лицо нарисовано на стене большой комнаты. Мое имя начертано на одной из черепиц.

БЕРГАНЦА ПЯТИКНИЖНЫЙ

Что делать? Ждать, пока не умрешь? Или каждый день обходить сад, чьи границы предельно точны, пробовать воду, нюхать ветер, думать о запасах угля и дров, о моли, что проедает одежду, о червях, что точат балки, о трещинах, что рассекают стены, о росте какой-то белой акации точно там, где ее посадили? Ждать, пока не умрешь, или беспокоиться из-за запаха воздуха, формы дома, в котором запираются на ночь, из-за каждой его доски, из-за мельчайшего гвоздика, как из-за цвета неба, из-за соседских слов за общей стеной или листьями живой изгороди? Не ждать ничего, а просто желать: цветов, грозы, более крупных плодов, гостя, ясной ночи, чтобы шел дождь, чтобы дождь перестал идти, желать детей и чтобы не случилось несчастья?

Этот нарисовал гору, чей рельеф — сосны и пихты — повторяется в каждом фрагменте. Можно увидеть его лицо, нарисованное на стене большой комнаты. Можно прочесть его имя на одной из черепиц крыши. Узнать его среди других так же трудно, как отличить одного клопа от другого, одну мокрицу от другой, одну мускусную крысу от другой, один лист ясеня от другого.

Этот сидит на качелях. Ноги не достают до земли. Волосы скрыты под шляпой. На поясе висит мешок. Он держит нож с треугольным лезвием, основание лезвия шире, чем кисть руки. Кто узнал бы его?

Этот одет в льняную рубаху, всю в ржавых пятнах, на голове накручен платок из тюля. В правой руке он держит трубку. Кто узнал бы его?

Этот стоит перед широким столом и созерцает деревянный инструмент, словно считает его изъяны. Он одет в робу, которая закрывает ему колени. Кто это?

Этот виден от головы до пояса. Он склонился над весами, обе чаши которых пусты. У него на носу очки. Он держит в руке кусочек свинца. Над его головой, на полке, составлена дюжина пирамид с квадратным основанием. На стене комнаты видно его лицо среди других лиц, его имя можно прочесть на крыше.

Этот закидывает за плечо мешок. Не видно даже его головы.

Этот вооружен до зубов. Он точит нож точильным бруском, на поясе у него висят другие ножи. Кто это? Скажите мне. Он похож на вас.

Эта стоит на коленях в кровати. Ее волосы стянуты лентой. Она оттирает щеткой пятно на простыне. Она похожа на вас. Здесь ее лицо, там ее имя. Кто это?

Что за плоды несет на подносе та, чьи плечи и грудь освещает солнце? И кто она? Недостаточно описать ее лицо и назвать ее имя.

Кто та, что обращает свое лицо к неподвижной светлой воде?

Эта склонилась к земле и шевелит ее длинной жердью, конца которой не видно. Это твоя мать? Одна из твоих неприятельниц?

Этот маской и одеяньем похож на муравья. Ты знаешь его.

Этот сидит в тростнике на трехногом табурете. Гуси, которые окружают его, напряжены и неподвижны, ветер не ерошит их оперенье. Ты знаешь его.

Она сидит на земле и смотрит на свою обнаженную ногу, слегка приподняв подол платья, на ногу, которая кажется босой, настолько тонок шнурок сандалии между пальцев на фоне набухших вен. Чего она ждет? Она на тебя очень похожа, так на тебя похожа. Кто она?

На что он так внимательно смотрит? Чего боится? Чего ждет? До чего ж он похож на тебя. А та, что гладит ему подбородок, это его мать, его бабка, мать его бабки?

Голова, которую держит этот мужчина, голова, которую он держит за волосы, все еще соединена с телом и чьим?

А этот, чей рот широко открыт и глаза закатились, собирается он сожрать своих детей, которых, кажется, любит поистине безграничной любовью? Уж ты-то, ты его знаешь, и вы его знаете тоже.

Почему она запустила в рукав зверька, того, чей язык лижет перламутровые пуговки на ее одежде, а чешуйки царапают ткань? От кого она защищается? Чего она опасается, та, которую отличить от других так же трудно, как колос овса среди поля овса, и которая все же отличается? Она тебе кто: жена, мать, дочь, сестра, подруга, убийца? Сейчас она где?

Не твой ли отец тот мужчина, что держит в левой руке десятигранную призму с циферблатом и крылышком на каждой грани? Где ты ее потерял? Под чьим полом, за чьей стеной, на какой улице, в каком лесу?

Почему она с такой силой сжимает свои и без того тонкие губы? Что у нее отобрали ценное, дорогое? Что отберут? И ее узловатые руки, на каждом пальце камень в золотой или серебряной оправе. Ты ее узнаешь? Ты к ней уже прикасался.

Эта пристально смотрит на вас своими темными глазами, такими темными, что кажется, будто это безмерно расширенные зрачки, голова ее возлежит на белом воротничке. Я увидел ее лицо, прочел ее имя.

Почему он держит в каждой руке палку? Хочет побить тебя за недоделанную работу? Он тебе кто: отец, старший брат, грубый приятель или дядя?

Этот уже получил десять ударов дубинкой по темени и рискует получить еще три десятка, не меньше, его лицо — как глыба мрамора в красных прожилках. Это брат, которого ты потерял из виду, лучший друг детства, с которым ты грыз орехи, или твой злейший враг, уже не способный тебе навредить? Я увидел его лицо, прочел его имя.

Он сидит на сером коне. Позади него — невеста, красные губы, распущенные волосы. Он держит за хвост птицу с красивым рыжим опереньем, изящнейшего сокола. Куда они едут?

А эти, что они делают? Самый худой, приоткрыв рот, спокойно и увлеченно пропускает через синюю металлическую воронку вещество, вроде земли с золотыми крупинками, и другое — вроде воды. Второй старается всунуть трубку воронки в рот третьему, в то время как четвертый и пятый держат его за руки и за плечи, а шестой сидит у него на животе. Вы их знаете. Ты их знаешь.

Он спал на подстилке своих животных, а животные спали в его кровати. Его ноги касались их волосатых холодных лап, его ноги путались с их лапами, его пальцы сплетались с их пальцами. Гной обильно тек у него из ушей и носа. Он не боялся ни огня, ни стужи, ни ветра, от которого искажалось его лицо. Я увидел его лицо, прочел его имя.

Почему они возлежат рядом, оба облокотившись и безмятежно улыбаясь? Почему безмятежно? Что они делали вместе? Ты знаешь этих супругов.

Что делать? Ждать, пока он умрет, гладя его волосы, ноги, или смотреть на него как на труп, которому не поможет уже никакое слово, еще меньше — ласка и поцелуй? Раскрошить ему челюсти за все зло, которое он причинил? Вы его узнаёте? Он похож на вас. У него ваши глаза, ваши губы и форма коленных чашечек.

ЧЕРТ ПОБЕРИ!

Так мы и будем грешить до скончания времени, как были тому извечно, если вечность существует, обучены, с отвагою и упорством приемля семь своих главных свобод.

Будем плевать на стены и в пустоту. Ухаживать за ногтями, губами, в коих, будь они тонки, как побеги ивы, или пухлы, как лепестки роз, увидим неоценимый, прекраснейший знак наших предков. Расчесывать волосы черепаховыми гребнями или щетками из кабаньей щетины. Будем идти против ветра. Сеять лен, дабы разжиться просторами пронзительной голубизны, горчицу, чтобы заявить, что причастны небесным светилам. Выращивать лилии и маргаритки даже у себя на манишке. Поглотим уйму яиц и икринок, так что сможем срыгнуть прорву лягушек и жаб, и те наполнят нам ночи бессчетной чредою вздохов и стонов.