Темные проемы. Тайные дела - Роберт Эйкман

где ничем не нужно заниматься и даже умирать не потребуется; вспомнил надпись Вагнера на экземпляре «Пасторальной симфонии», подаренном барону фон Кёделлю: «Сегодня ты будешь со мной в раю».

Его блуждающие мысли вернулись к кричащим и ссорящимся чайкам: остервенелым, свободным, белым, легким и обреченным. «Какое жалкое заблуждение – усмотреть душу в этих вечно голодных тварях, – подумал он, сидя лицом прямо к корме, прислонившись к переборке спиной. – Сентиментальность, да и только». Он поерзал на месте, уставился на мыски своих туфель, облезших и утративших цвет в объятиях ливерпульских туманов.

– Что же в этом плохого? – вдруг спросил чей-то голос.

Женщина, долгое время читавшая в углу, прошла прямо к нему, держа книгу в руке обложкой вверх. Оказалось, это том из собрания сочинений Вольтера.

– Я голодна, – призналась она до того будничным тоном, что Карфакс впоследствии не раз задавал себе вопрос, говорила ли она что-то до этого – и не отвечала ли на реплику, которую он, сам того не желая, озвучил. – Скажите, сможете ли удержать мой образ у себя в памяти до тех пор, покуда я не навещу вас снова – на этом же самом месте? – Она сняла плотное шерстяное пальто и перебросила через руку – под ним на ней оказались пиджак, брюки и простая белая блуза. Голова у нее была непокрыта, а пальцы, державшие книгу, показались Карфаксу слишком уж длинными и бледными.

– Я не забуду вас, – сказал он, не совсем уверенный, нужно ли в такой ситуации встать со своего насиженного места. Более того – не слишком ли повелительный у этой его новой знакомой тон?

– Спасибо за вашу память, – бросила она ему и удалилась.

Мужчины делятся на тех, кто готов пожертвовать ради привлекательности женщин душевным покоем и счастьем, и тех, кто прекрасно знает, что лучше даже не пытаться иметь дел с непримиримым, полным противоречий противоположным полом – какая бы неземная красота ни стояла на кону. Карфакс, тщетно искавший бегства от мира и почти решившийся уйти в отставку со своего поста в Министерстве иностранных дел, страдавший от полной и тревожно продолжительной потери аппетита и по настоянию врача отправившийся на этот отдых, все-таки принадлежал первой категории. С усталостью и горечью размышлял он о своей глупости и слабости, когда, проигнорировав слова незнакомки о «том же самом месте», спустился по трапу в обеденный зал корабля.

Она сидела в гордом одиночестве за длинным столом в полупустом салоне. Стюарды с напомаженными волосами сновали взад-вперед, разнося порции стынущей баранины. Незнакомка сняла пиджак, оставшись в одной облегающей блузке, и ее шелковые светлые волосы укрыли плечи, создавая одновременно отстраненный и элегантный образ.

Она, казалось, только и ждала появления Карфакса, и без промедлений позволила ему присоединиться к ней за столиком – будто не обращая внимания на то, что кругом полно других свободных мест; вопрос о том, почему он навязывается к ней в компанию, даже не встал. Разговор за трапезой у них вышел довольно-таки бессвязный – с длительными, но более непринужденными, чем у стесняющихся друг друга чужаков, паузами. Они выпили бутылку кларета[28], а когда подали кофе, женщина достала из большого золотого футляра несколько турецких сигар.

– Вы хорошо знаете остров? – спросил Карфакс.

– Лучше, чем кто-либо, – ответила она бесстрастно.

– Не могли бы вы порекомендовать хороший отель? Мне сказали, что в это время года туристов нет, так что можно въезжать туда, куда душа пожелает. Я думал, что осмотрюсь, прежде чем решить, где остановиться, но… может быть, вы могли бы мне дать совет?

– Советы всегда таят в себе опасность.

Чувствуя себя на подъеме, Карфакс стал доверительнее – как это делает мужчина во время своего первого завтрака с женщиной, которая ему нравится.

– Знаете ли, я серьезно болен. – Подъем вдруг прошел, но затем подхлестнул его снова. – Мне назначили длительный отпуск. Врач посоветовал отдохнуть на острове.

– Вот что бывает, если слишком долго жить среди чужих. – Он удивленно поднял на нее глаза, но она, похоже, говорила всерьез. – Вам как больному человеку лучше погостить во Флотском доме. – После паузы, слишком короткой для того, чтобы Карфакс успел дать ответ, она продолжила: – Погода на острове в это время года безответственна, и ничего тут не попишешь. В вашем состоянии – обивать пороги гостиниц? Станет только хуже, как и многим другим.

Карфакс поморщился.

– Так что я приглашаю вас во Флотский дом. Там много места. Если пожелаете, мы с вами ни разу даже не столкнемся под его крышей.

Мысли Карфакса побежали вскачь, а боль в одеревеневшей спине давила на мозг. Он слишком часто твердил себе «подумай еще», «взгляни поглубже», «рассчитай получше», то есть, проще говоря, много колебался и во всем сомневался – поэтому иногда провоцировал в себе бездумную поспешность, иногда не к месту. Когда требуется твердое решение, свято считал он, раздумья помогают немногим.

И поэтому он принял приглашение во Флотский дом – скромно и благодарно.

Он оплатил счет. Женщина снова надела пальто, и они пошли к трапу.

Когда до острова оставалось всего ничего, она стояла рядом с ним на носу корабля, называя ему горы, замки, узкие ручьи с крутыми склонами, особняки великих и богатых, сверкающие, как стеклянные дворцы, под теперь уже ярким солнцем. По ее словам, вокруг острова вода была чистой и глубокой; ветры, овевавшие эту землю, отличались отмеченной многими оздоровительной мощью. Карфаксу спутница казалась богиней догомеровских[29] времен или Гретой Гарбо в «Анне Кристи»[30] – ее кожа блестела, волосы развевались, глаза сияли, а голос звучал мягко, но отчетливо… незабываемо. Неудивительно, что в подобной компании он стал мало-помалу забывать про свой неизбывный сплин.

На набережной, среди почтовых фургонов, встречающих и немногих слоняющихся отдыхающих, их подхватила дорогая машина, которой управляла невзрачная юная особа в шоферской форме – разгонявшаяся почти до скорости ветра, но с такой уверенностью, что присуща только бывалым профессионалам. Пока они мчались по центральным улицам, под стенами стоящих кругом особняков, Карфакс чувствовал, что эта быстрая, уверенная гонка наполняет его существо восторгом до краев. Спустя минуту-другую его разум, впервые за многие месяцы или даже годы, оказался восхитительно чист – как будто растворились некие сокровенные врата и чарующий счастливый бриз пронесся через них, даруя, подобно утру нового дня, приятную прохладу.

– Помните, какое определение счастья дал Сэмюэл Джонсон? «Если бы у меня не было ни обязанностей, ни стремления к будущему, я бы всю жизнь резво ехал в почтовой карете с хорошенькой женщиной».

– Джонсон боялся. Как и все смертные.