Стинг. Сломанная музыка. Автобиография - Стинг

нет общего багажа книг, который мог бы проиллюстрировать параллели и специфические черты наших жизней. Такое ощущение, что я должен стать ею, чтобы понять свою собственную мать. Мы словно персонажи примитивного кукольного и очень дурацкого представления, этакой таинственной пьесы без автора.

И вот сейчас бывшие любовники вновь соединились, и моя мама прекрасно знает, что на меня действует тот же сентиментальный и детский набор слов.

Вполне возможно, что корни проблемы уходят в скудный словарный запас. Слово «любовь» кажется недостаточным для описания концепции с такими сложными оттенками, формами, а также степенью интенсивности. У эскимосов существует двадцать разных слов для обозначения снега, потому что они живут в местах, в которых разница между разными видами снега имеет принципиально важное значение, следовательно, наличие разных слов призвано отражать эту важность. А мы отдаем столько времени, сил и энергии, думая о любви, любя, будучи любимыми, стремясь к любви, живя ради любви и умирая во имя любви, и имеем всего лишь одно короткое и прозаичное слово, не намного более эффективное и описательное, чем слово еб. аться, для того чтобы выразить чудесное и удивительное разнообразие вариаций сексуально-полового общения. Ситуация похожа на ту, как если бы городской житель попал в джунгли и использовал бы слово «деревья» для описания разнообразной растительности. В джунглях есть растения, которые можно потреблять в пищу, которые лечат и которые могут убить, поэтому чем быстрее городской житель разберется с точным названием растений, тем лучше для него.

Но так как я позволил, чтобы всю эту революцию эмоций остановил мелкий и пресный поток вод поп-культуры, единственное, что мне остается, это воздеть к небу мои руки неандертальца и скрипеть зубами. Что я могу поделать, если Дебора следует всем указаниям режиссера и выглядит потрясающе, как кинозвезда? Не хватает только звука скрипок, но слезы все равно льются из глаз, и вот уже Дебора в моих объятиях, моя мама плачет, и ничем хорошим для меня это не закончится. Из-за неожиданного вмешательства мамы мне приходится еще раз расстаться с Деборой, и сделать это во второй раз оказывается еще сложнее, чем в первый, хоть я и уверен, что люблю Меган, а Меган любит меня.

В начале осеннего семестра я переезжаю в квартиру Джерри в Джесмонде. Меган с несколькими подругами снимает квартиру в паре километров от меня. Мы не живем вместе, но студенты колледжа считают нас парой.

Опасность нежелательной беременности никогда нас не оставляет. Каждый месяц мы переживаем период томительного ожидания. Безопасный секс и презервативы – это не для нас, мы живем в состоянии счастливого сексуального фатализма, а я слишком хочу трахаться, чтобы хоть чуть подстраивать свои желания под женский менструальный цикл. Но когда ее цикл сбивается на неделю и Меган утром мутит, мы думаем, что дни нашей свободы сочтены. Она ложится в кровать, а я ухожу в колледж, и лекции становятся нечленораздельным бормотанием на фоне разыгрывающейся в голове драмы: «У нас будут ребенок, мы поженимся. Я найду работу, и все будет хорошо».

В тот вечер у меня выступление – вместе со старым пианистом и барабанщиком я играю на танцах. Оба склонившиеся над своими инструментами музыканта уже намного старше пенсионного возраста. У пианиста пучок серебряных, «детских» волос аккуратно зачесан от левого уха через темечко на правую сторону лысого, блестящего и покрытого старческими пигментными пятнами черепа. На голове барабанщика темный и густой парик, который настолько сильно входит в контраст с его бледной кожей, что кажется, будто на его голове свернулась кошка. За исключением еле заметных шевелений пальцев и кистей, оба выглядят совершенно неподвижными. Кажется, что беззубый восьмидесятилетний старец за барабанной установкой взбивает щеточками яйцо и от любого другого, более активного движения его хватит кондратий, а пианист наигрывает мелодии часового попурри вальсов, фокстротов и квикстепов. Правой рукой пианист подает едва заметный сигнал о том, как изменится ключ. Если следующим ключом будет соль мажор, то он поднимает один иссохший палец, чтобы обозначить повышение на полтона. Если он поднимает два пальца, мы играем в ключе ре, три пальца – ля, и так далее. Бемольную тональность он обозначает, показывая одним пальцем в пол для нот фа, двумя – для си мажор, тремя…

Больше никакой коммуникации между нами не происходит. Я должен узнать мелодию в течение двух тактов и подстроиться до следующего изменения тональности. Наверное, эти старики играли в неизменном порядке одни и те же композиции начиная с 1930-х годов. Я слушаю с напряжением вора, взламывающего замок сейфа, стараясь угадать изменения гармонии до того, как они произойдут. Это очень непростая задача.

Через час мы удаляемся за сцену на перерыв. Музыканты молча едят принесенные с собой бутерброды. Мне кажется, что у них ничего не менялось год за годом, десятилетие за десятилетием, они играли одни и те же мелодии в одном и том же ключе, носили все те же смокинги одно выступление за другим. Я боюсь спросить, что стало с их басистом, потому что подозреваю, что он мог умереть. С одной стороны, я чувствую, что мне сделали одолжение и я учусь древнему искусству у мастеров, а с другой – не могу понять, зачем я здесь оказался и почему не провожу время с людьми моего возраста.

После перерыва мы снова выходим на сцену, и пары танцующих в яркой обуви плывут по паркетному полу. Подобные танцы неизменно заканчиваются композициями Bradford Barn Dance, Hokey Cokey и под самый занавес – вальсом. Я упаковываю свой инструмент, и пианист передает мне две мятые банкноты по пять фунтов и скрипит как старая дверь: «Ты нормально поспевал, но все же стоит выучить изменения мелодии в Stella by Starlight». Барабанщик поправляет свой парик, показывает мне поднятый вверх большой палец и беззубо улыбается. Я возвращаюсь в город. В моем кармане лежат две банкноты, и я размышляю о том, смогу ли с такими заработками содержать семью и обречен ли я до гроба играть на подобных мероприятиях. Меня передергивает от одной этой мысли, и я думаю о бедной и больной Меган. Как мне жить дальше?

По пути назад я проезжаю кольцевую транспортную развязку в конце Коуст-роуд. Дело происходит в марте, и весь островок в центре кругового движения покрыт нарциссами. Я нарезаю два круга вокруг островка, и в моей голове складывается план. Я паркуюсь на улице поблизости. Раннее утро, вокруг никого нет. Я осматриваюсь, не вижу полицейских и перехожу дорогу к островку.

Через полчаса я вхожу в квартиру Меган и медленно открываю