По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо - Александр Филимонов

Когда свечерело и мальчики услышали, как Юрята вошел и Любава стала ему жаловаться, они тут же проделали все, как договаривались. Так что грозный Юрята с кожаным ремнем в руках, заглянувший в двери спальни, увидел обоих, лежавших на лавках голыми задами кверху. Они с Любавой потом чуть ли не полночи хохотали.

На следующее утро пришел вчерашний мужик, Ждан. Принес с собой котомку, в которой что-то шуршало.

Юрята встретил его дружески.

— А, заходи, заходи, витязь. Садись. Ульяна! Принеси чего-нибудь поесть нам!

Ждан прижимал руку к груди, отказывался. Рукой показывал на живот: полный, мол. Но квасу выпил. Развязал котомку, вытащил охапку бересты.

— Вон что. Рассказывать будешь, — удивился Юрята. — Ну, давай.

Мальчикам тоже разрешили смотреть. Ждан развернул бересту, расправил на столе. Нарисован был воин с мечом и лежавшие рядом с ним на земле трое.

— Это под Киевом, да? — спрашивал Юрята. — Это ты, стало быть, а это тех ковуев трое?

Ждан кивнул и расправил еще одну берестяную полосу. На ней можно было разобрать, что двое в круглых шапках несут третьего, тело которого перевязано веревками, Добрыня это сразу понял. Над всеми тремя нарисован был месяц.

— Ага. Это, значит, ночью было, да?

Кивок.

— А тебя, стало быть, сумели связать?

Кивок виновато. Ждан подпер щеку ладонью и прикрыл глаза.

— Сонного взяли?

Кивок.

Следующая картинка была странной. Стоявший на коленях человек, связанный по-прежнему, с открытым ртом. Рядом нарисован еще человек — в одной руке держит нож, в другой — что-то непонятное, с чего падают капли. Черточками показано. Ждан пошевелил губами, открыл рот. Там было пусто, только в глубине что-то двигалось.

— Как они тебя, брат, — сокрушенно произнес Юрята.

Ждан потыкал пальцем в бересту и показал Юряте палец, затем еще немножко отмерил от пальца.

— Больше года держали?

Кивок.

— Ну да, надеялись, за такого витязя выкуп хороший дадут. У них ведь так. Слушай — это не Заяц ли тебя выкупил-то?

Ждан отрицательно помотал головой. Достал еще бересту. Ее разворачивал, как показалось Добрыне, с гордостью. Потыкал. На бересте человек на лошади, а пятеро лежало рядом.

— Сбежал, значит? — весело спросил Юрята. — А это которые лежат? Никак, пятерых порешил?

Ждан радостно и смущенно улыбался. Мальчишки смотрели на него во все глаза. Надо же — обыкновенный мужик, на телеге ездит, а ведь сколько поганых уложил! И из плена убежал. Это они его нашли — Добрыня с Бориской!

— Ну, а потом как же? — спросил Юрята.

Ждан развернул последнюю бересту. На ней был нарисован целый рассказ, еле умещался. Сначала человек, что-то пьющий из ковша. Потом лежащий — он же — на земле. Потом — кланяющийся в ноги другому человеку, в котором Юрята сразу угадал вчерашнего дядьку в зеленом кафтане. Ждан закивал. В конце берестяной полосы был дом, из крыши которого высовывались языки пламени, и даже сделана была надпись: огонь.

— Пил, значит, на радостях? — спросил Юрята.

Ждан гулко вздохнул, опустил голову.

— А потом у Зайца в долг взял. Не в купцы ли наладился?

Кивок.

— А погорел когда? Не от Глеба?

Кивок.

— Эх ты, купец торговый. Да с твоими руками разве торговать тебе нужно?

Ждан посмотрел на свои руки, потом — с улыбкой — на Юряту. Кисти рук у него были небольшие, но с виду ухватистые. Вдруг сжал кулаки, они сразу затяжелели, надулись жилами и буграми — прямо страх. А глаза веселые.

Такое же веселье и у Юряты в глазах зажглось.

— А ну-ка, погоди, — сказал он. Ушел в сени, там двигал что-то, потом вернулся. Держал в руках несколько круглых штук репы. Подмигнул Ждану.

— Не разучился еще? — И Добрыне: — Принеси-ка, сынок, меч мой, что в горнице.

Добрыня принес Юрятин меч, не тот, что в красивых ножнах, а другой.

— Ну, пойдем, брат. Вспомнил я, как тебя зовут. Неждан, что ли?

— Наоборот, тятька, — сказал Добрыня.

— Как это наоборот? А, наоборот, — Ждан, стало быть?

Кивок.

— Вот видишь. Такого Ждана-то я и ждал, — засмеялся Юрята. — Ну, сынки, пойдем, посмотрите на воинское искусство. Вам полезно.

Ждан держал меч обеими руками, как ребенка. Поглаживал. Вышли во двор. Немой сбежал с крыльца, вытащил меч из ножен, положил ножны на ступеньку, отошел шагов на десять. И вдруг ловко крутанул меч вокруг себя. Добрыня даже не понял, как это сделалось — рука вроде на месте оставалась, а лезвие вспыхнуло с обеих сторон, как будто у немого оказалось сразу несколько мечей. Ждан слегка расставил ноги, отвел руку с мечом чуть в сторону. На лице — удивление.

— Кидаю! — сказал Юрята. И быстро, одну за другой, побросал в немого все репины.

Тут опять случилось непонятное. От меча в руке немого остался один блеск, словно завесой вставший перед ним, а рука сделала такое движение, будто он пытался поймать вьющуюся рядом бабочку.

Половинки репы валялись возле ног немого. Каждая репка была разрублена почти точно пополам.

Ждан гулко засмеялся. Подошел к крыльцу, поднял ножны, вложил меч и протянул Юряте.

— Ну, брат, — сказал Юрята. — Я тебя нынче же к воеводе отведу. А перед самим князем свое искусство показать не заробеешь?

Немой приложил руку к груди. Наверное, это означало, что не заробеет и покажет все, что умеет, и князю, и вообще кому угодно.

— Вот, сынки, — сказал Юрята. — Хотел бы я вас такими искусниками видеть. Но так все равно не научитесь. Такое от Бога дается — может, одному на всю святую Русь.

Он завел немого в дом, позвал Ульяну, велел перетряхнуть лари с одеждой — подобрать что-нибудь из старого. Юрятино было Ждану велико, но все же кое-как его одели. Накормили, хоть он и отнекивался.

После еды Юрята насовал репы в котомку Ждана и повел его показывать. Целый день немой, смущенный таким к себе вниманием, ходил за Юрятой, рубил летящую репу, срезал мечом фитили у горящих свечей. За ним ходили с открытыми ртами. После обеда сам князь Всеволод со своего крыльца смотрел на представление. И надо же — узнал старого знакомого, удивившего его несколько лет назад во время осады Киева. Участь Ждана была решена. У великого князя появился теперь дружинник, один стоивший десятерых, а то и целой сотни.

Глава 13

Великий князь Всеволод Юрьевич был в гневе. Все труды его, все мучительные поиски путей установления мирной жизни пропали зря.

Новгород опять уплывал из рук. И ладно, если бы просто уплывал — нет, из сопредельной земли, с которой возможны лишь торговые отношения и нет необходимости войны, превращался в грозного противника, страшного еще и тем, что неизвестно, когда ждать от него предательского удара.

Весь год с небольшим великий князь жил спокойно, считая Новгород устоявшейся вотчиной потомков Мономаха. Князь Роман, казалось смирившийся с главенством Всеволода, несмотря на весьма холодное отношение своих братьев Давида и Рюрика к великому князю, почел за лучшее не выставлять гордость и даже не отказывался платить владимирскому князю дань. Это не затрагивало княжеской чести, потому что Всеволод, ведя с Романом постоянную переписку, сумел так все обставить, что мягкий и незлобивый князь Роман и вправду убедился, что, поддерживая Всеволода, он тем самым поддерживает себя. Князю Роману нельзя было отказать в уме, но ему не хватало твердости, а с новгородцами иногда только твердостью и можно было сладить.

Вот почему, опять же по совету Всеволода, Роман оставил новгородский стол для своего знаменитого брата — Мстислава Ростиславича Храброго.

Мысль, что сей князь будто нарочно предназначен для управления вольным городом, давно приходила Всеволоду в голову. Во-первых, Новгород остался бы у Мономаховичей. Во-вторых, воинская храбрость и полководческое искусство Мстислава должны были сослужить городу великую службу — усмирить чудь и литву. Роман просил у Всеволода помощи для этого, но великий князь не хотел рассеивать свое войско в северных лесах, да и понимая, что князь Роман, может быть, и хочет владимирских и суздальских полков, но вот граждане новгородские могут в этом усмотреть покушение на свою драгоценную свободу. И как бы вместо чуди не пришлось владимирцам сражаться с самим Новгородом. Еще же Всеволод хотел видеть Храброго на новгородском столе потому, что великий этот муж при всей своей отваге начисто был лишен коварства, отзывчив на дружбу, что можно было счесть признаком недалекого ума, но в данном случае подходило Всеволоду сак нельзя лучше.

Роман выехал из Новгорода с честью, с почетом въехал туда Мстислав. Тщеславие новгородцев было удовлетворено: своими властителями они всегда хотели видеть князей знаменитейших, о которых говорила бы вся Русь. И в то же время новгородцы не могли не понимать, что Храбрый, при всей видимости их добровольного — даже своевольного — выбора, все же сел в Новгороде как бы с согласия владимирского князя. Всеволод мог торжествовать.