Опасная тишина - Валерий Дмитриевич Поволяев

оно среди кибиток дворцом, туземцы здешние ранее такого не видывали, – и дело с концом, но для начала из фактории надо было еще выманить жену красного командира.

Наконец в сенях фактории кто-то зашевелился, поинтересовался испуганно:

– Кто там?

– Свои. С заставы.

– A-а, с заставы, – кашляя, облегченно произнес невидимый человек, забрякал засовом. – Раз с заставы – значит, действительно свои.

Чимбер выдернул из-под бурки револьвер, щелкнул курком. Эх, услышать бы Семену Семеновичу это предостерегающее щелканье, но, занятый засовом, своими мыслями, заведующий факторией этого не услышал.

– Вот, зар-раза, – выругался он, продолжая дергать засов, – заедает!

Наконец засов подался, и Семен Семенович распахнул дверь. Чимбер поспешно шагнул в сенцы и сунул ему под подбородок револьвер. Стволом приподнял голову Семена Семеновича и предупредил:

– Тихо! Кричать не советую – хуже будет. Понятно?

– П-понятно, – застучал зубами Семен Семенович.

– Зубами-то не щелкай, – предупредил Чимбер, – не поможет. Где жена начальника заставы?

– Тама, – Семен Семенович ткнул пальцем себе за спину.

– Пошли!

Семен Семенович попятился, вслепую нащупал ручку двери, дернул ее на себя. В глубине дома, за столом, у тусклой лампы-семилинейки, – Семен Семенович берег керосин, – сидела очень красивая, гибкая, как юная гимназистка, женщина и выжидательно смотрела на Чимбера.

– Что случилось, Семен Семенович?

– Да вот… товарищ с заставы.

Женщина иронично сощурилась.

– Что-то я не помню такого товарища на заставе.

– А меня и не надо помнить, – грубо проговорил Чимбер и, оттолкнув заведующего факторией в сторону, шагнул вперед, – я из тех людей, которых вообще не надо помнить. Одевайтесь! – Чимбер повысил голос. – Быстро!

– Куда вы меня?

– К мужу.

– Он что, сам не мог прийти?

– Как видите, не мог.

Женя перевела взгляд на Семена Семеновича. Тот стоял бледный, придерживал пальцами нижнюю челюсть, чтобы не дрожала, и ошалело хлопал глазами – не мог понять, что произошло.

– Семен Семенович, – тихо произнесла Женя, и, споткнувшись, умолкла – поняла, что пришедший имеет к заставе отношение не большее, чем она к круговороту воды в природе.

– Ы-ы-ы… – выдавил заведующий факторией сквозь дрожащие челюсти странный звук.

Чимбер подскочил к Жене, больно ухватил ее за руку.

– Я же сказал: одевайся! Разве что-то непонятно? Или, может, пояснить? – он показал Жене рукоятку револьвера. – Не то ведь я могу…

Женя спокойно поднялась с табуретки, оттолкнула ее ногой в сторону.

– Сейчас возьму и мебелью по голове!

– Не успеешь, – Чимбер отодвинулся от нее на пару шагов и вновь показал револьвер, затем, усмехнувшись, произнес с неким уважением: – А ты смелая.

– Прошу мне не тыкать! – резко проговорила Женя. – А еще офицер… Себя, наверное, дворянской костью считаете?

– Кости я самой что ни есть черной, как пишут в ваших большевистских газетах – рабоче-крестьянской. А насчет офицера… ты угадала, в общем.

В эту минуту Семен Семенович отошел от оторопи, в которой пребывал, встряхнулся, зубы у него перестали стучать и он оторвал от лица пальцы – подбородок теперь сам мог справиться с противной дрожью.

– Ы-ы-ы! – Семен Семенович подскочил к Чимберу, схватил за руку, в которой тот держал револьвер, с силой дернул на себя, пытаясь вырвать оружие из цепких пальцев.

Лицо у Чибера перекосилось, он ловким точным ударом отшвырнул от себя заведующего факторией, направил на него ствол.

Семен Семенович полетел на пол, ногой задел за табуретку, к которой уже прицеливалась Женя – хотела ухватить поудобнее и обрушить на голову Чимбера, – она даже охнула от досады…

– Ты чего, дурак набитый? – громко просипел Чимбер, придержал большим пальцем собачку револьвера, – Жить надоело? Так я тебе помогу упорхнуть на небо.

Женя переместилась немного в сторону, поближе к обрушенной табуретке, Чимбер это движение засек, наставил ствол на нее:

– А ну назад, мадам! Назад!

Он повел револьвером вбок, лицо его исказилось в ярости. Женя отпрянула от револьвера. Отметила невольно: «А ведь этот человек явно нюхает кокаин. Иначе с чего бы так орать? Не боится офицерик порвать себе голосовые связки». Револьвер ее не испугал, да и она особо не ведала, что это такое: страхи революции и Гражданской войны миновали ее, – так уж получилось, – и от намерения огреть налетчика табуреткой Женя также не отказалась. Выпрямилась с достоинством.

Налетчик втянул сквозь зубы воздух в грудь, скомандовал громко:

– Одевайся, кому сказали! Иначе так в кофте и выволоку на мороз,

– Хы-ы-ы, – тем временем завозился на полу Семен Семенович, попытался приподняться, опершись на локоть, в руке у него что-то хрустнуло, и он вновь повалился на пол.

– Ну! – Чимбер подергал револьвером, направляя ствол на Женю.

Женя подняла с пола овчинный кожушок, подаренный ей мужем, неспешно натянула его на плечи.

– Вперед! – скомандовал Чимбер. – На выход!

Когда Женя находилась уже в темных сенцах, за ее спиной грохнул выстрел, Женя согнулась, будто в спину ее ударили кулаком, вздохнула слезно – поняла, что Семена Семеновича не стало…

На то, чтобы разделаться с бандой курбаши Усмана целиком, хватило семи минут. Ушло, кажется, не более четырех человек, находившихся в задних рядах басмачей, – они поспешно развернулись и побежали в темноту, в глубину ущелья.

– Там их голуб-яван и сожрет, – глубокомысленно молвил Рабиев, сделал ладонями изящное движение, будто умылся росой – то ли молился про себя, то ли задабривал кого-то…

– Пока еще никого не сожрал, – пробормотал озадаченно Емельянов, обходя убитых басмачей.

– Товарищ командир, вот Усман, главный их, – послышался выкрик одного из бойцов. – Лежит и не дышит.

Емельянов поспешил на выкрик. Курбаши лежал на боку, по-детски подогнув под себя ноги, выкинув в сторону одну руку, в которой был зажат старый, с вытертым металлом маузер. Емельянов первым делом вывернул из пальцев маузер – мало ли что, на войне ведь бывает, что и мертвые стреляют, – сунул под тулуп, стволом за пояс.

Лицо у Усмана было молодое, худое, с крутыми монгольскими скулами и бородкой, в которой уже поблескивала седина, плотно сжатые зубы зло белели в темноте. Емельянов молча постоял над курбаши. Пуля вошла Усману в грудь, разорвала халат, из пробитого свинцом отверстия вытекло много крови, халат от нее оплыл, стал тяжелым и уже примерз к снегу.

– Оружие собрать и перетащить на заставу, – скомандовал Емельянов, покашляв в кулак и окутавшись мелко позванивающим облачком. – Труп курбаши и его помощника, если найдем муллу, также на заставу.

– Тут двое русских – их брать?

– Надо бы взять – ведь люди же. Чего они тут будут гнить? Утром подгоним лошадей и все вывезем. На заставе разберемся, кто есть кто.

Плотную черноту ночи вдруг снова всколыхнул затяжной, невольно выбивший озноб на коже крик – опять орал голуб-яван: то ли больной был, то ли с ума сошел, то ли еще что-то происходило с ним. Страшный был этот крик.

На несколько мгновений крик смолк, потом вдруг обратился в хохот – громкий, затяжной, заставляющий шевелиться на голове волосы. Емельянов выдернул из-под полы тулупа маузер курбаши и трижды выстрелил в темноту, в обледеневшую гору, на которой орудовал голуб-яван. Хохот смолк. Несколько минут Емельянов вглядывался в темноту. Ничего не увидел и снова сунул маузер за пояс.

Боковым зрением засек, что