Сталин жил в нашей квартире. Как травмы наших предков мешают нам жить и что с этим делать - Татьяна Литвинова

оно ей очень нравится, и однажды вдруг узнает: так звали одну из прабабушек, о которой ей никогда не рассказывали. И тогда она начинает интересоваться этой прабабушкой и ее историей.

Новый район и квартира, где жил Сталин

Память о травматичном прошлом народа и семьи живет в наших городах и квартирах

Район, где мы жили, назывался «Квартал Е», с ударением на первом слоге: «Ква́ртал». Если кто-то говорил «Кварта́л Е», значит, он был не местный. Официальное название – «Микрорайон Бештау», но никто его так не называл. Люди, конечно, говорили, что живут «на Ква́ртале». И мы там жили, и память там жила своей жизнью… Например, «на Квартале» была улица Атарбекова. Папа мне говорил: «Атарбеков был зверь». Об этом знали его мама и бабушка – они были местные. Атарбеков – один из видных деятелей времен красного террора, революционер, чекист. Сейчас улица переименована в Широкую. Ирония в том, что на самом деле она узкая. Но хоть не Атарбекова, и то хорошо!

Я давно хотела найти это место и вот, в очередной приезд в родной Пятигорск, нашла. Знакомьтесь: улица Дзержинского, 48. Здание построено в 1896 году; сейчас оно в плачевном состоянии – своего рода исторический памятник. До революции тут была гостиница «Новоевропейская», а часть улицы Дзержинского, где сейчас находится дом 48, называлась Нижегородской. Во времена красного террора прямо в этом здании находился концлагерь. Часть узников, убитых в 1918 году на пятигорском кладбище, содержали именно здесь (всего около 100 человек). Большинство зарубили, причем каратель Атарбеков участвовал в этом лично (Мельгунов, 2017; Волков, 2007). Сейчас на втором этаже бывшего концлагеря видны занавески и, кажется, живут люди, а первый этаж пустует – висит объявление: «Аренда».

Красный террор – это особая история. И Гражданская война была очень жестокой. И красные, и белые тогда отличились зверствами. Однако белых убийц и садистов у нас не постарались увековечить как героев. А именами красных названы и улицы, и населенные пункты. Например, село Труновское, улицы Трунова и Ашихина в Ставрополе. Трунов отличился тем, что в селе с хорошим названием Безопасное отправлял на смерть задержанных, у которых обнаруживал «не рабочие», ухоженные руки (Мельгунов, 2017). Ашихин – тем, что собственноручно рубил людей, причем относился к делу творчески: присматривался, какую часть тела лучше отрубить в первую очередь (Беликов, 2009). Но это еще цветочки, потому что длилось не так долго. Скоро к власти придет Сталин. Надолго.

Память живет и звучит. Не только в названиях, которые известны всему городу, но и в маленьких событиях, о которых знают только члены семьи и больше никто. Память не только об убийцах и садистах, но и о мирных участниках исторических событий; о маленьких участниках великих дел, в том числе о наших родственниках. Вспомним моего прадеда Гаврилу – «честнягу», который сам не брал и другим не позволял разворовывать конфискованное у кулаков имущество.

Надпись на обратной стороне фотографии, которую мама отправила своим родителям: «Папочке и мамочке от Раи. Вышла плоховато, нагнула голову. Но ничего, плохая, но Рая. Это я фотографировалась во дворе школы, у нас здесь очень красиво».

Моя мама заканчивала школьное обучение в Тернополе (Западная Украина), потому что в их поселке не было возможности получить полное среднее образование. Она жила с бабушкиной сестрой тетей Настей и ее мужем дядей Васей. Их семью туда переселили. Когда из Западной Украины депортировали поляков, переселенные русские и украинцы занимали их дома. Мама говорит: дядя Вася постеснялся взять дом побольше, потому что у него было всего двое детей, оставил для какой-нибудь многодетной семьи. Совестливый был дядя Вася. Куда делись поляки, мама не понимала («говорили, что они вдруг все уехали»).

Мама по вечерам сидела на кухне и тихонько читала какую-нибудь книжку. Выпивший дядя Вася возвращался домой, заходил в кухню и начинал ее щекотать. Позже мама сама, когда бывала веселой, любила пощекотать и меня, и сестру. Повалит, хохоча, на кровать и щекочет или щиплет. Нам это совсем не нравилось, мы вырывались, а маме нравилось, она смеялась и не переставала щекотать. Я тогда была уже большой девочкой, как мама, которую щекотал дядя Вася. Она часто повторяла со мной то, что происходило в ее детстве. Межпоколенческая передача происходит в том числе и тогда, когда родители повторяют со своими детьми действия, совершавшиеся в их детстве взрослыми по отношению к ним (Даттон, 2022). И это щекотание повторяло приставания дяди Васи. Можно пофантазировать, что сейчас он повалит маму на кровать. А может, он так и делал?

Конечно, это уже моя фантазия. Если вам не хватает информации о каких-то эпизодах семейной истории, возможно, и вы фантазируете о том, что происходило. Фантазия, разумеется, совсем не обязательно попадает «в точку». (Хотя, как известно, иногда оказывается, что мы на самом деле знаем то, чего «не знаем».) Фантазия отнюдь не означает, что именно так все и было. Но тем не менее воображение – полезная вещь! Потому что фантазии о родственниках и предках могут свидетельствовать о том, как тот или иной человек воспринимался в семье, с каким представлением о нем и о семейной истории вы росли, не задумываясь об этом.

Я уже говорила, что у потомков репрессированных нарушаются отношения с родственниками. Они могут быть дистанцированными, даже если вы были с ними хорошо знакомы. И тогда знания о них минимальны. Живя в одном городе с дедушкой и бабушкой со Второй Верхней, мы друг другу на праздники посылали открытки по почте. Когда я, став взрослой, уехала работать по распределению, мне захотелось самой отправить бабушке открытку на 8 Марта, и я не могла вспомнить, как ее зовут: то ли Нина Александровна Семенова, то ли Нина Семеновна Александрова. Папа потом удивился – конечно, Семенова! Самая обыкновенная, распространенная фамилия. У бабушки Нины когда-то был отец. А у прабабушки Кати – муж. Единственным напоминанием о нем оставалась бабушкина фамилия. Тонкая ниточка связывала меня с исчезнувшим из семейной памяти человеком: фамилия, которую я то ли помнила, то ли нет. И еще одна тонкая ниточка – папин интерес к сталинским репрессиям.

Помню, однажды к отцу приехал его друг детства дядя Саша. Он давно жил в Москве, но часто появлялся летом, иногда с сыном Виталькой. А в тот раз приехал с московским другом. Папа сказал, что мы вместе с дядей Сашей и его другом пойдем в поход на гору Бештау и что этот друг – очень