Ледяное озеро - Элизабет Эдмондсон

— Ты холост? Или женился и развелся? Насколько я понимаю, в Америке люди любят разводиться.

— Я не имел удовольствия ни быть женатым, ни разводиться.

— Надеюсь, не потому, что все годы оплакивал Хелену?

— Уж не знаю, как вы представляете мои… — произнес он и осекся. Она его провоцировала. Побуждала сказать больше, чем он хотел бы. — Мне не посчастливилось встретить ту единственную женщину. К тому же при моей кочевой жизни… Мы, люди сцены, постоянно в пути. Вряд ли это подходящие условия для устойчивой семейной жизни, вы должны со мной согласиться. — Почему он изъясняется таким высокопарном слогом? Надеется, что это отвлечет ее от опасной темы?

К великому облегчению Хэла, вошел Роукби, во главе чайной процессии, где за ним вслед шествовали: высокий ливрейный лакей, толкающий перед собой мягко позвякивающий столик на колесах; горничная, несущая серебряный поднос; еще одна горничная, держащая высоко перед собой подставку с тортом. Пламя маленькой спиртовки, предназначенной для кипячения чайника, красиво расставленный дрезденский фарфор, серебряная чайница, заварочный чайник, кувшин с водой, чайное ситечко на своей, особой посудине, сахарница с кусочками сахара, вторая сахарница — с сахарной пудрой, блюдо со сдобными булочками, щипчики, ложечки, а также другие разнообразные сверкающие предметы, о назначении которых Хэл не мог догадаться, — все это представляло собой впечатляющее зрелище, и темы Хелены и брака была оставлена.

Впрочем, как выяснилось, лишь на время. В гостиную, хромая и опираясь на палку, вошла Аликс. Сбоку от нее, поддерживая подругу, топталась Сеси, намереваясь помочь ей сесть.

— Оставь ее в покое, Сеси! — велела леди Ричардсон. — А не то нам придется попросить Хэла, нашего эксперта по театральному искусству, дать ей несколько советов. Где остальные?

— Мисс Утрата и мисс Урсула моют руки, — ответствовал Роукби, принимая у горничной трехэтажную подставку для торта, поворачивая ее вокруг своей оси и устанавливая на столе. — Мистер Эдвин только что пришел и снимает верхнюю одежду. Сэр Генри в мастерской, но будет сию минуту.

— Сядь сюда, Аликс, и не устраивай ажиотаж, — распорядилась бабушка.

Что, как подумал Хэл, несправедливо, ведь Аликс не устраивала ажиотажа.

— Мы как раз разговаривали о твоей покойной матери, — продолжила леди Ричардсон.

Хэл моргнул. Что она затевает? Чего добивается? Он заметил, как Аликс еще больше напряглась, а в глазах появилось настороженное выражение.

— В самом деле? — произнесла она с деланным безразличием. — Вы хорошо ее знали, мистер Гриндли?

— Гриндли и Ричардсоны всегда были дружными соседями, — уклончиво ответил он.

В холле послышался шум, и в гостиной появились Утрата и Урсула. Леди Ричардсон не замедлила снова наброситься на свою добычу, точно ястреб:

— Утрата, это мистер Гриндли. Он уехал из наших краев еще до твоего рождения, но прежде являлся близким другом твоей матери.

— И вашего отца, — прибавил Хэл.

Похоже, Утрату не интересовали ни Хэл, ни ее родители: она поедала глазами торт.

— Я уже встречала его на озере. Он был с Сеси, — отозвалась она. — Роукби, это кофейный торт?

— Что вы делали сегодня днем? — спросила ее бабушка таким суровым и требовательным тоном, что Хэл был шокирован. Чем Утрата заслужила подобное обращение? Господи, говорить в таком тоне он не стал бы и с собакой, а ведь это дитя — внучка леди Ричардсон, в конце концов!

— Слушали граммофон в старой детской, — солгала Утрата.

— Танцевали, — сказала Урсула, что также было неправдой. — Отрабатывали шаги.

Хэл сообразил, что и то и другое — лишь прикрытие. Любопытно, какие девичьи секреты здесь таятся?

Роукби проворно снял серебряный чайник со спиртовки и распорядился, чтобы прислуживающие горничные обнесли гостей тостами, лепешками, сдобными булочками, малиновым и клубничным джемом, медом, лимоном, творогом и айвовым желе.

Хэл уже забыл североанглийский ритуал полдничного чая. Ева, вероятно, из соображений экономии, упразднила значительную часть великолепия этой церемонии.

— Никому не требуется больше чашки обычного чая, — говорила она, — ну, может, с сухим печеньем. Особенно когда недавно был ленч, а на подходе сытный обед.

Ей бы следовало посмотреть вот на это, подумал Хэл, восхищаясь вожделением, с каким его племянница набрасывается на еду. От нее не отставала и Утрата. Славная девочка, хотя неприятно видеть на лице ребенка непроницаемое выражение, когда он разговаривает с родной бабушкой. Такое же, кстати, закрытое, непроницаемое выражение было и у Аликс.

Однако лицо Аликс полностью изменилось, когда дверь открылась и с горящими после мороза щеками вошел Эдвин.

— Чай! — закричал он. — Умираю с голоду!

— А где ты был? — Голос леди Ричардсон утратил резкость, из чего можно было заключить, что Эдвин имел в доме иной статус, нежели его сестры.

— У себя в студии, — ответил Эдвин. — Проявлял кое-какие снимки, сделанные на озере. — Он приблизился к Хэлу и протянул для приветствия руку. — Вы, наверное, Хэл. Добро пожаловать на родину!

Да уж, проявлял фотографии! Вот еще один лжец, решил Хэл, обмениваясь с Эдвином рукопожатием. Этот близнец вызывал в памяти образ Хелены: глазами, волосами, манерой держаться, нижней частью лица. Ощущение странное и сверхъестественное, оно будоражило, лишало равновесия. Хэл глубоко вздохнул и завел беседу о погоде, качестве льда на озере, морозе, фигуристах, о том, не планирует ли Эдвин устроить какие-нибудь гонки, опробовал ли он уже буер. О чем угодно, лишь бы не взглянуть случайно на леди Ричардсон, которая переводила недобрый взгляд с одного на другого, чтобы понять, как Хэл реагирует на Эдвина, так похожего на мать.

Кажется, он поставил ее в тупик, догадался Хэл, надкусывая лепешку и чувствуя, как к нему возвращаются воспоминания о славных чаепитиях его юности. Была какая-то неподвластная времени особенность в этом предвечернем времени суток в «Уинкрэге», когда пылало и потрескивало пламя в громадном мраморном камине. Впрочем, знакомая сцена требовала более многочисленного состава исполнителей. Тут, за чашками, блюдцами и тарелками со сдобным угощением, должна присутствовать по меньшей мере дюжина участников, делящихся друг с другом событиями дня.

Он отметил цветовую палитру в комнате, темные грани стеклянного купола, мягкое освещение над каждой картиной… А какие картины! Почему он никогда раньше не замечал прекрасную коллекцию? Портрет отца сэра Генри работы Сарджента висел на стене над камином, три первоклассных полотна немецкой школы на дальней стене, замечательная сцена скачек принадлежала, вероятно, кисти Сислея, а еще несколько французских полотен конца девятнадцатого века радовали глаз своей колористической гаммой.

Поглощенный созерцанием живописи, он не заметил прибытия новых лиц, и, вскочив, принялся поспешно извиняться, выведенный из своих художественных размышлений. Расцеловался с Джейн (Боже милостивый, что же так гнетет ее душу?), а в следующий момент уже протягивал руку Солу — холеному, ухоженному, процветающему. Весь его облик южный, столичный: северяне имели свою ауру богатства и успеха, но она менее глянцевая, лишенная того лоска, что был у Сола.

— Хэл, дорогой мой! — воскликнула Труди, с ее вечно развевающимися шарфиками и неопределенным, рассеянным выражением лица. Женщина, в которой Хэл всегда подозревал более острый ум, чем казалось на первый взгляд.

Он тепло обнялся с ней.

— Каким же ты стал красивым, светским! Я вижу: Америка тебе подходит. Роукби, налей еще чаю мистеру Хэлу. Иди садись рядом со мной на диван, расскажешь о себе, и отсюда тебе будет всех видно; столько старых знакомых и такое эмоциональное потрясение, осмелюсь заметить, вдруг окунуться в прошлое! Не так это порой и хорошо. В последний раз ты был здесь в тысяча девятьсот двадцатом году, на Рождество, а в новом году уже уехал в Лондон, а потом мы получили о тебе известия из Америки. Это был тяжелый год, тысяча девятьсот двадцать первый, — для нашего дома, во всяком случае, ну да ты все об этом знаешь, а человек не должен цепляться за прошлое. В Америке все такие современные, у них короткая история, наверное, поэтому они не сильно привязаны к прошлому.

Хэл вполуха слушал не слишком связную, но умиротворяющую речь Труди. До него долетали обрывки и иных бесед.

Утрата тоже рассуждала о прошлом. О привидениях. Школьная подруга Джемайма жила в боковом крыле одного старого замка — ее отец служил там смотрителем. Замок представлял собой развалины, но полные привидений, разгуливающих по дому как настоящие хозяева.

— И в каком-то смысле так оно и есть, как я понимаю, — заключила она.

Леди Ричардсон метнула в нее взгляд сурового осуждения.