Ледяное озеро - Элизабет Эдмондсон

— Как, неужели ты этого не знаешь, Урсула, дорогая? — говорила в тот момент Розалинд.

— Нет, не знаю. Я никогда не бывала за границей. Можешь сколько угодно распространяться, как иностранцы любят то и не любят се. Меня это мало волнует.

«Молодец, девчонка!» — мысленно воскликнул Хэл, а Урсула зарылась ложкой в пудинг.

Глава двадцатая

После ленча Урсула удалилась, чтобы занести в свой дневник яростный пассаж:

«Я бы так не возмущалась, если бы папа столь глупо не носился с Розалинд. Неужели он не видит, что это за птица? Нет, не видит. Она воплощает в себе именно тот тип дочери, какой ему хотелось бы иметь, — вся такая женственная, пригожая и сладкая. Он даже не ощущает привкуса яда в ее дыхании. И нет смысла говорить ему, как подло ведет себя Ева, когда речь заходит о том, чтобы потратить сколько-нибудь денег на меня, — он ни слова не желает слушать на эту тему. Утверждает, что Ева хочет быть мне матерью, мол, в глубине души она печется о первейших моих интересах и знает, что хорошо и плохо для девочки моего возраста.

Я чувствую, терпение мое вот-вот лопнет и я закричу: „V меня есть своя мать, и она стоит сотни таких, как Ева!“

Это жестоко — когда тебя лишают возможности видеть маму. Я все жду, что со временем буду не так сильно переживать, но пока переживаю. Вчера я получила от нее письмо, через няню. Мне кажется, Ева подозрительно относится к няниной корреспонденции. Надеюсь, она не начнет шпионить. Надо предупредить няню, чтобы была начеку.

Однако этот дневник я завела для своих литературных опытов, а не для того, чтобы распространяться о своей жизни. Опишу некоторые наблюдения. Первое: я думаю, что дядя Хэл — темная лошадка. Папа и дядя Роджер рассчитывали, что он окажется пустячным препятствием, слабым противником, которого легко обойти; мол, захудалый актеришко, живущий подаяниями. В коем случае, разумеется, он давно уже продал те акции, о которых они столько времени между собой толкуют. Но, очевидно, он каким-то образом все-таки зарабатывает себе на жизнь, поскольку выглядит преуспевающим. Может, он мужчина на содержании? Странно, что он не женат, — ведь он уже почти старый.

Второе: мои братья. Что-то нехорошее происходит с Ники, и я не понимаю, что именно. Рискну предположить, что это связано со школой. Но когда я пытаюсь выяснить, он молчит. Буду наблюдать за ним и постараюсь по отрывочным сведениям составить картину. Третье: Саймон запал на Розалинд. Мне и в прошлый его приезд показалось, что она ему нравится: когда брат смотрит на нее, у него на лице появляется выражение блаженства. Ему бы лучше поэнергичнее уговаривать папу отпустить его в армию после Кембриджа, коль скоро он не хочет включаться в производство унитазов. Если он будет проводить все свое каникулярное время в мечтах о Розалинд, никто не станет воспринимать его всерьез.

Буду заканчивать, а то Сеси кричит мне снизу, что они с дядей Хэлом собираются в „Уинкрэг“. Я тоже пойду с ними — повидать Утрату и выпить чаю. Еда здесь становится все хуже и хуже день ото дня, но в „Уинкрэге“ она всегда божественна».

Глава двадцать первая

— Хэл! — произнес знакомый благовоспитанный голос.

Тот, к кому было обращено приветствие, вздрогнул от неожиданности и, обернувшись, увидел леди Ричардсон, стоящую в дверях гостиной.

— Сеси, — продолжала приветствовать гостей хозяйка, — Аликс находится в малой гостиной. Урсула, а ты, полагаю, найдешь Утрату в старой детской.

Хэл с любопытством наблюдал, как Сеси и Урсула мгновенно исчезли в указанных направлениях, словно их ветром сдуло. Предполагалось, что Хэл должен спросить о сэре Генри, к которому пришел с визитом, но леди Ричардсон уже повела его через холл. Роукби предупредительно открыл и придержал для нее дверь. Молодой человек послушно проследовал за ней в гостиную.

До чего же грандиозным был «Уинкрэг»! Как часто памятные с детства места разочаровывают, когда возвращаешься туда по прошествии лет, оказываясь обидно маленькими. Но с «Уинкрэгом» наоборот: все казалось даже больше в размерах — как, например, вот эта просторная гостиная, разместившаяся под ошеломительным куполом. Она принадлежала другому веку — веку больших семейств и шумных домашних празднеств. Хэл сел на стул, посреди группы старых папоротников, теснившихся вокруг пальмы, его ноги утонули в мягком красном узорчатом ковре.

— Чай подадут через двадцать минут, — произнесла леди Ричардсон. — Я слышала, ты навещал Генри.

Липп! Так звали горничную леди Ричардсон, эту отталкивающую француженку, которая повсюду шныряла, во все совала свой нос и одевалась во все черное. Вероятно, она видела, что он был у сэра Генри.

— Мне сказали, ты стал актером. — Голос леди Ричардсон нес в себе все пренебрежение людей ее класса и поколения к столь легкомысленному и деклассированному роду деятельности. — По мне, ты не похож на актера.

Леди Ричардсон всегда внушала Хзлу благоговейный страх, и он почувствовал, как сейчас в нем нарастает паника. Он подавил ее. Он уже больше не мальчишка, не сосед.

— Я выбрал сцену много лет назад, когда покинул дом.

— Существует много сфер этой профессии. И Шекспир принадлежал к ней.

Насколько она осведомлена или догадывается о его краткой карьере в качестве актера? Хэл смотрел на сидящую напротив хозяйку «Уинкрэга», с ее непроницаемым лицом и прямой осанкой, свойственной людям ее поколения. Она выглядела не намного старше, чем когда Хэл встречался с ней в последний раз. Веки, правда, отяжелели и набрякли, но пронизывающий взгляд не изменился и до сих пор умел гипнотизировать и внушать страх.

— Я не Шекспир, и никогда не собирался сочинять пьесы. Мои таланты лежат не в этой области.

— Нет?

— Хлеб драматурга нелегок.

— Зная, каков ты был в детстве, я бы предположила, что даже в театральной среде ты избрал роль более авторитетную, чем простого исполнителя.

Хэл посмотрел наверх, на зелень над головой.

— В самом деле? Но из людей так редко получается то, чего от них ожидают.

— Ты говоришь, исходя из собственного опыта? Я обычно не ошибаюсь в прогнозах относительно того, какие взрослые получатся из детей.

— Мне еще не удалось повидаться с Эдвином, — промолвил Хэл, желая сменить тему. На его взгляд, леди Ричардсон подобралась слишком близко к правде, и ему это не нравилось. Не существовало причин для секретности в том, что касалось его карьеры, но будет неловко, если придется объясняться перед своей семьей прямо сейчас. — Но зато я встретил на озере Аликс. Говорят, она подвернула лодыжку; хочется верить, что травма неопасная.

— Едва ли можно считать подвернувшуюся лодыжку опасной травмой.

Тон у леди Ричардсон был язвительный; лучше уйти подальше от Аликс и ее лодыжки.

Прежде чем он сумел собраться с мыслями и продолжить новую тему, леди Ричардсон произнесла:

— Тебе покажется странным — посетив «Уинкрэг», не найти здесь Хелены.

Хэл внутренне вздрогнул как от боли, но сохранил на лице бесстрастное выражение.

— Это было прискорбное известие. Да еще Изабел…

— Но не самая тяжелая из моих потерь.

Проклятая женщина. Она намекала, что для нее смерть Джека явилась большей потерей, чем гибель Хелены или внучки. Но только не для него, не для Хэла.

— Ты был сильно привязан к Хелене, — как бы между прочим обронила она. — Мальчишеская любовь всегда мучительна.

Хэл молча смотрел на нее, не веря своим ушам. Перед ней сидел гость, человек почти посторонний, нанесший визит после шестнадцатилетнего отсутствия; как могла она обращаться к нему с подобными комментариями? Да очень просто. Леди Ричардсон всегда умела ударить в самое больное место и уничтожить противника.

— Полагаю, ты не знаешь подробностей того несчастного случая. Весьма нескладный инцидент.

Нескладный?

— Она была пьяна и приняла опрометчивое решение в таком состоянии вести автомобиль. Вот зато и поплатилась, как и ее дочь.

— Я не помню, чтобы Хелена была когда-нибудь пьяницей.

— После смерти Невилла она опустилась.

Ну, а в это Хэл уже не верил. И в доказательство своей убежденности он имел нянины письма. Хелена была подавлена горем, но даже в тяжелых обстоятельствах держалась с достоинством. Много сил и внимания уделяла Изабел, которая болела, и это помогало отвлечься от трагической смерти мужа.

Зачем леди Ричардсон рассказывает ему это? На какой ответ рассчитывает?

— Все ей сострадали. Люди глупы, они воображают, что потеря мужа — большее горе, чем потеря сына. Они ошибаются.

Хэлу пришла в голову неожиданная мысль: Хелена любила Невилла. Питала ли когда-нибудь леди Ричардсон столь же сильные чувства к своему мужу?

— Ты холост? Или женился и развелся? Насколько я понимаю, в Америке люди любят разводиться.