Легкое бремя - Самуил Киссин

Лида тебе кланяется. Я тоже. За стихи прости. В письмах делаюсь глуп, как Кольцов, бессвязен, как Кириллов[83]. Пиши скорее и больше.

Муни.

Это письмо, Владя, писано одновременно с тем. Но я не был уверен, что то письмо дойдет, так как писал по предполагаемому адресу. Недели через полторы-две буду в Москве проездом. Пищи скорей, так как письма приходят сюда с оказией. Да напиши, наконец, свой адрес.

*Ср. Фет: «Знать, в последний встречаю весну»… (Примеч. Муни)

** Я пишу — мне пишется — ergo, я рву — мне мнется (Примеч. Муни)

*** К этой и следующей строкам «Сеятель» А.П. (Примеч. Муни)

**** См. подлые, иезуитско-идиотические слова С. Соловьева о борьбе с капитализмом — хорошим стилем[84]. (Примеч. Муни)

6. В. Ф. Ходасевич — С. В. Киссину

Здравствуй. Хотел ответить стихами, но решил не отвечать вовсе. Когда будешь в Москве, поговорим. Ответы у меня есть на все. Цель же этого письма — предупредить тебя, чтобы ты обязательно известил меня точно о дне, часе и месте, где можно тебя поймать. Затем, если ты хоть один целый день намерен пробыть в Москве, — я затащу тебя в Гиреево.

Вот и все. Прощай пока. Поклонись Лидии Яковлевне, поцелуй себя. Я тебе очень рад буду.

Твой Владислав.

Я же тебе писал свой адрес: Кусково, Моск. — Нижегор. ж.д., им. Старое Гиреево, мне.

Гиреево 17 июня 09.

7. В. Ф. Ходасевич — С. В. Киссину

28 июля, вторник. <1909>

Прости, что не смог поехать в Москву вчера: на дорогу грошей не было. В университете порядок такой: 5 и 7 опускаются бюллетени с заявлениями, что ты хочешь держать экзамены по таким-то предметам. Однако, это еще не запись. 10 и 11 числа будут вывешены списки, кому куда записываться, самая же запись начинается 12–го. В день по 300 человек, и кому когда назначено — менять нельзя. Чушь ужасная! Можно прислать до 10-го заявление письменное, оно равняется записи на экзамены (которые начинаются 25-го), но заявление должно быть с приложением 7-копеечной марки + отправлено заказным письмом с обратной распиской, что, кажется, для тебя невыполнимо: нет почтового отделения; где же ты сдашь письмо и получишь расписку? Лучше приезжай сам 5-го, чем несказанно порадуешь и меня, печального, уединенного и вообще…

Есть у меня грустные соображения о Метерлинке (впрочем, ловкаче) и Сологубе. Его за «Королеву Ортруду» ругают все газеты и все невпопад[85]! Единодушные люди. Грустные соображения по приезде. Только одно: то есть до чего люди мелко плавают! Нет хороших писателей. Только Беклемишев да Ходасевич, — да и те, по правде сказать… нет, я хитер достаточно, чтобы утаить правду!

Я был у Муратова по зову Боричевского[86] (приятный человек!), у них жившего несколько дней. Встретился с ним у Грека[87], он меня и зазвал. Собирается к тебе. Если приедет или уже приехал — поклонись.

Ну, прощай. Привет Лидии Яковлевне. Целую тебя.

Твой Владислав.

P.S. Я, конечно, не происхожу от Моисея, а от какой-нибудь иерихонской сволочи. Но нельзя ли назвать Моисея моим предком? Сия поэтическая вольность мне необходима[88]. К тому же — неприятность родственникам[89]. Как думаешь? Из-за этого «страха иудейска» у меня застряли стихи!

В.

8. С.В. Киссин — В. Ф. Ходасевичу

Владя! Очень жду от тебя писем. Когда ты приедешь? Что делаешь? Пишешь ли? Продолжай писать пашквиль. Романа писать не буду по причинам не только внешним, то есть не только потому что писать не могу. Не могу, ибо не должен. Очень думал о Достоевском. Это привело меня к мыслям, из прежних моих вытекающим, намечавшимся, когда я ругал Мережковских, но очень резко отличающимся от многого, что я говорил в последнее время. Может быть, не сумею даже в разговоре формулировать, так как уже сделал это совершенно удовлетворительно, разговаривая с Боричевским. С Белым, Мережковскими, Достоевским порываю окончательно. Лично ни с тем, ни с другим, ни с третьим. Относительно третьего тоже лично. Поймешь? Что с Белым? Он мне все же дорог, хотя не нужен. В ненависти к ненависти клянусь на мече. Торжественность комическая только по форме. Что нового? Устроился ты в газете? Лида плохо слышала тебя по телефону: б<ыть> м<ожет>, оттого я многого не знаю. Лида кланяется. Приезжай[90]. Пиши об экзаменах и обо всем.

Твой Муни.

Относительно Мережковского — природный шулер. Не может не передергивать, ибо «как же иначе». Городецкому принадлежит только импрессионистическая эта формула[91]. А применяется давно, многими. Только всмотрись. Ох уж эти аксиомы! Если Мережковского уличают: «Зачем карта рукав совал?» Отвечает: «Что же мне ее в нос сунуть?»[92] По-своему прав, ибо шулер природный.

9. С. В. Киссин — В. Ф. Ходасевичу

[Открытка. 27.8.09 Москва]

Владя! Ты что ж это не пишешь, а? Безобразник. Здесь устроились недурно. Купаемся в «Евксинском Понте»! Многое приятно. Но писать не хочется. Вот тебе стихотворный конец, не идущий к началу:

Хоть описанья гор и КрымаИ устарели с давних пор,Хотя ума и сердца мимоЛетит посланий милый вздор, —Но счастлив был бы я немало,Когда бы, небо умоля,Я новых дней обрел началоВ тебе, полдневная земля,И дух усталый успокоя,Я описать стихами могИ роковую песнь прибояИ розы благовонный вздох.

Кланяйся Диесперову[93]

Твой Муни.

10. С. В. Киссин — В. Ф. Ходасевичу

[Открытка. 23.9.1909, Глухов — 25.9. 1909, Москва]

Владя! Голубчик! Ее морят жаждой, ее целый час держали под хлороформом и на столе — это удачная операция[94]. В больнице вечно никого нет, а если кто есть, то скрипят сапогами, шумят. Я не из тех, кто зовут хирургов палачами, но, Господи, заходи к Лиде. Весели ее, хотя я знаю, тебе не до веселости. Напиши, как в К<нигоиздательст>ве: найду минутку прочесть, не минуту, а больше. Адрес: Глухов (Чернигов, губ.), д-ру Кадегробову для Киссина. Целую.

Муни.

11. С. В. Киссин — В. Ф. Ходасевичу

[Открытка. 28.09. 1909, Глухов — 29. 09. 1909, Москва].