Легкое бремя - Самуил Киссин

Но что я сделаю с теми, кто приехал к Барановской? Что сделаю я, тенденциозный и беспомощный?

Панцырников открыл заседание.

<1909>

Записная книжка. 1915–1916 гг.[61]

Одна из самых пленительных вещей — это писать на книге непрочитанной или непонятой. Пусть это использовано — все равно: из ложного чувства порядочности я от этого воздерживался… Отныне мое глубокомыслие примет самый легкомысленный вид. Да здравствуют заметки на книгах!

Это неправда, что женщины любят остроумие. Его любят только женственные мужчины. «Коня, коня! Все царство за коня!» — воскликнул Ричард. Мог бы сказать Наполеон.

В., по-видимому, заслуживает уважения. Так мы говорим о женщинах и писателях, которые нас не волнуют.

Остроумие — побрякушки. Вот почему его любят женственные мужчины.

Трусость заставляет теряться и молчать (со значительным видом?). Таковы многие так называемые серьезные люди.

Черта всякого национального характера — гордость. Чем? Русский — ширью, смирением. Поляк — щегольством.

Два гроша — бедному денди. Плоско, как надпись на могильной плите К.

Афоризмы — вовсе не отдельные мысли. Способность мыслить отрывочно, без правильных (логических) ассоциаций и без ассоциаций детских (сон) — только она присуща истинному афористу.

Врач! Исцелися сам! На это еще никто не мог, по справедливости, возразить.

Из подражания умному (делающему умное) дурак совершает глупость. Таково же происхождение этих афоризмов? Может быть, любители изысканного — только знатоки пошлого.

Антисемитам из поляков не должно подавать руки — они провокаторы на жалованьи.

Мене, текел, фарес! Когда же? Или на небе разучились грамоте?

Квадрильон квадрильонов — секундочка.

Что более плоско? — Размышлять о человеческой природе или о человеческих привычках?

Жемчуг — нарост, но не всякий нарост — жемчуг.

Плоско, как пословица.

Глупо, как афоризм.

Это ведь тоже афоризм не из плоских (к вопросу об афоризме).

Кто любит популярность — уже не мизантроп (образец верного и плоского суждения).

Не знаю, будет ли Л. Кантом, но Альтенберг Шекспиром — никогда.

Надо надеяться, что Троянский конь был, по крайней мере, из черного дерева.

Король-инкогнито более горд, чем на торжественном приеме. Это само собой понятно.

В мышлении есть чистота, которой нет в фантазии, не оттого ли некоторые мыслители напоминают старых дев.

Есть выражения, сами себя опровергающие: народная мудрость, восточная красота.

Разве можно не любить лести? Ведь это мизантропия.

Великий человек всегда веревка в доме повешенного для посредственности.

В бане крикнули: Дурак! Вон из бани!

Дурак обиделся: А моя копейка не копейка (заимств.).

Лермонтов — великий поэт. Но любят его только посредственности и эстетически не одаренные люди. Отчего?

Поэт мыслит образами. Чем образ плотнее, чувственнее, тем он лучше. Метерлинк гениально вспомнил салат в «Принцессе Мален». Ни символизм, ни хрустальная бесплотность Верлена этому не противоречат. Ну как объяснить это олухам, которые не поймут.

Ах, да ведь они думают, что я музыку ценю на вес. Р ос l е е (по-русски: чур! чур меня!)

Евреи, конечно, женственны. Вейнингер понял это лучше, розанов. Собственно, они самый легкомысленный народ на свете. Ах, как они могли бы быть веселы: ведь это воробьи.

Владя находит время играть на биллиарде, ходит в бар, считает возможным обедать у Валерия, ко мне зайти не может. Я ему не нужен, скучен. Даже для Грифцова есть у него время.

Приложение. О стихах Ходасевича и Ахматовой.[62]

Из вышедших за последнее время книг стихов хочется запомнить две: Ходасевича и Ахматовой. Это небольшие книги острых и подчас болезненных переживаний, книги намеренно скромные, смиренные, быть может, даже слишком. Во всяком случае в них обеих много того, что «паче гордости».

Сначала о первой.

«Смирись, гордый человек!» Гордый человек смирился… Кажется, уж и податься некуда. Мир, широкий мир — нет, только «счастливый домик». Правда, «как в росинке чуть заметной весь Солнца лик ты узнаешь», так и в этом счастливом домике вы найдете все, что есть в широком мире.

План книги логичен до сухости. Домик: стены — то, что составляет первый признак дома, его отдельность. Заклятие стен произнесено — все шумы мира — отныне «Пленные шумы».

……………………………………….Живи на берегу угрюмом.Там, раковины приложив к ушам, внемли плененным шумам —Проникни в отдаленный мир: глухой старик ворчит сердито,Ладья скрипит, шуршит весло, да вопли — с берегов Коцита.

Здесь, в этом сконцентрированном мире, все переживания необыкновенно густы. Переживаются только сущности. Мимолетность, увлечение, влюбленность — тут нет ничего этого. Тут любовь, напряженность и боль, хотя б поэт и притворялся беспечным. Этот мир — мир призраков — и в то же время мир сущностей, и уйди отсюда поэт «на берега земных веселых рек», он будет несчастен, ему будет больно петь на нашем, на плоском берегу. Он знает, потому и произнес свое «заклятье стен».

Второй отдел книги: «Лары». Маленькие боги сами селятся в воздвигнутых нами стенах. Они раньше нас живут в них. Они настоящие господа в наших домах. И мы должны приносить им жертвы, добиваться их благосклонности и, если возможно, их любви. Маленькие боги, они добрые: что им нужно — «ломтик сыра, крошки со стола».

Только нужно жить потише,Не шуметь и не роптать.

Им не нужны речи о любви, о мире. Они большие скептики, эти маленькие боги, и больше всего они ценят спокойствие. Не тревожь их, будь кроток и прост, сколько можешь, и они поделятся с тобой своим хрупким даром — тишиной, «и стынет сердце (уголь в сизом пепле), И все былое — призрак, отзвук, дым!»

Все былое — вся боль былого.

Вот молитва, с которой обращается к ним поэт, и которой они, скромные его лары (мыши и сверчки), благосклонно внемлют.

Молитва

Все былые страсти, все тревогиНавсегда забудь и затаи…Вам молюсь я, маленькие боги,Добрые хранители мои.

Скромные примите приношенья:Ломтик сыра, крошки со стола…Больше нет ни страха, ни волненья:Счастье входит в сердце, как игла.

Человек построил себе дом. Боги нашли в нем приют и алтарь. Что сделает в нем для себя человек? Какую утварь, мебель или иное заключит он в созданных для жилья стенах? Всякий по своему вкусу. Наш поэт заводит олеографии; Для него это неизбежно. Он слишком чтит своих маленьких богов, слишком богомолен, нет, боголюбив, чтобы заставлять комнаты тяжелыми предметами. Буквально: боги могут ушибиться, задеть за