Из круиза с любовью - Осипцова Татьяна

Она думала о нем постоянно. Перебирала в памяти каждое его слово, жест, каждую улыбку…

Как смешно он называл ее вначале: девица Виктория! Это когда она только начинала у него работать. А каким замечательным начальником он был! Если Анюта болела, больничных не спрашивал, говорил: «Ты давай, ребенка лечи, при чем тут справки!» А как ругался и чертыхался, когда она решилась уйти из ТСТ в турбизнес?.. А как подловил ее у выхода с работы и затащил в свою машину?.. И все, что было потом…

Глупая, она переживала, что он не часто вспоминает о ней, сомневалась, любит ли, а эти шестнадцать месяцев были самыми счастливыми в ее жизни… Никогда больше она не будет счастлива!

Вика вспомнила и о том, как высчитывала, сколько лет ей будет, когда Тема закончит свой земной путь и умрет от старости. А что вышло?.. Его больше нет, такого близкого, нужного, такого родного… Как жить теперь?

На девятый день она отправилась на кладбище, но не дойдя до могилы Артема с десяток шагов, замерла на месте. Рядом со свежим холмиком на простой, наспех сделанной деревянной скамеечке сидела жена Воронова, вернее, вдова. Вика постояла немного и развернулась. Она не имеет права мешать скорби женщины, которая прожила с Артемом двадцать два года… Принесенные цветы отнесла в церковь, поставила свечки перед ликами Христа, Богородицы и еще какого-то святого, кажется Николая Чудотворца, а может, и Серафима Саровского ― она в них плохо разбиралась.

Виктория не спала семь суток. Целыми ночами, боясь пошевелиться и разбудить дочку, пялилась в потолок ― в полной тишине, наедине со своим горем. Умом она понимала, что больше так продолжаться не может, надо выспаться, забыться хотя бы на несколько часов, иначе она просто умрет от нервного истощения. Но сон не приходил ни ночью, ни днем.

В пять часов утра Вика не выдержала, осторожно встала с постели и прокралась на кухню. Валокордина осталось на донышке, хитрые успокаивающие, принесенные подругой, давно закончились. Настойку пиона соседка забрала назад ― старые люди щепетильны по отношению к своим вещам.

Она перебирала лекарства. Анальгин, аспирин, ремантадин, пертуссин… Бензотал. Небольшая баночка темного стекла, а в ней крошечные таблетки. Снотворное. Это тетя Ира несколько лет назад попросила купить, у нее парализовало старую собачку, а везти усыплять в Тверь и хлопотно и дорого. Оставшиеся таблетки она тогда всучила Вике обратно.

Судя по дате изготовления, срок годности лекарства закончился полгода назад, и Вика засомневалась, можно ли его принимать. А потом решилась: «Авось, не помру…».

Она налила из чайника холодного кипятка. Закинула в рот пару таблеток, запила водой. Вертя в руках баночку, подумала, что этого мало ― таблетки совсем крошечные.

Она проглотила еще четыре, и, прикрыв дверь, села покурить у стола. Голова немного закружилась, легкий, какой-то благостный туман окутывал мозг.

«Отпускает, скоро засну. Вот покурю и пойду спать. Что там в баночке осталось, шесть таблеток? Надо допить, тогда точно смогу все забыть, и придет успокоение…"

Она горстью закинула в рот последнее и легла грудью на стол…

― Очнись! ― голос звучал как сквозь вату.

Кто-то хлестал ее по щекам, теребил, голова болталась из стороны в сторону…

И совсем не больно, она тоже ватная.

Вопрос в самое ухо:

– Сколько таблеток выпила? Ну, говори!

И другой голос, подальше:

– Здесь было сорок. И где она взяла эту дрянь? Их уже года три не выпускают… Можем не довезти, здесь надо промывать.

С ватным Викиным телом производили какие-то манипуляции, поднимали, пересаживали, приказывали, чтоб сама держалась.

– Таз сюда! ― у самого уха рявкнул держащий ее подмышки.

В рот что-то впихнули, будто змея поползла через ее горло прямо во внутренности. Потекла вода. Надо отряхнуться, мелькнуло в мозгу, но ватные руки не слушаются. И змею изнутри не вытащить. Гадость какая…

Ее сложило пополам и стало выворачивать. Глаза, наконец, открылись, но Вика ничего не видела, только выступившее из тумана испуганное лицо дочери, прижавшейся к кому-то.

Хотелось сказать Анюте, чтоб не боялась, но вместо этого изо рта снова полилась вода. Тот, что держал ее за волосы на затылке, отвлекся, и Вика упала прямо в лужу на полу.

― Не спать! Ты можешь идти, давай сама! Ногами перебирай, не отключайся!

Двое мужиков волокут ее по какому-то страшному серому коридору. В голове ― звон, все, что слышит ― сквозь него. Вика изо всех сил старается двигаться сама, но получается плохо.

Завернули налево. Большая комната, похожая на провинциальную баню или душевую. Стены с оббитым грязным кафелем, ржавый старинный рожок подтекающего душа, пара оцинкованных раковин. Такие раньше в столовых были.

Ее сажают на низкую деревянную скамейку, голова сразу падает на грудь.

– Не спать! ― тормошит один из сопровождающих.

Другой передает бумаги врачу за белым допотопным столом, сообщает:

– Бензотал, предположительно сорок таблеток.

Вика поправляет: «Двенадцать», но язык еле ворочается, и получается «Двеадцат».

– Двадцать? Уже лучше, если, конечно, она еще соображает.

Она соображала. Сознание больше не покидало ее, но существовало как бы отдельно, сбоку, параллельно. Оно выхватывало мельчайшие детали: неровно положенный кафельный пол, его разноцветные шашечки даже не потрудились разместить хоть в каком-то порядке; застоявшиеся лужи под мойками; отсутствие вентилей на смесителе; пятна недавней крови на стене прямо напротив…

Здесь кого-то били?

Где она? А, впрочем ― не все ли равно? Наверно, это больница. Но даже в самой убогой больнице должны быть койки… Так хочется лечь …

Но тот, что сидит рядом, периодически тормошит ее ― не спать!

А она и не спит, только глаза устали смотреть, сами закрываются…

За столом о чем-то шушукаются, наконец врач распоряжается:

– В десятую ее, к суицидникам!

Слово кажется знакомым, но Вика забыла, что оно значит.

Ее поднимают. Она изо всех сил старается идти самостоятельно, ноги слушаются немного лучше. Опять серый грязный коридор, потом такой же неряшливый лифт. Наверху кажется чище, стены покрашены совсем недавно в голубоватый цвет. Ее ведут мимо закрытых железных дверей с окошками-решетками. Неужели запрут за такой дверью? Нет, только не это!

– Спокойно! Не рыпайся, уже пришли.

Один из сопровождающих открыл дверь ключом, сообщил читающей перед настольной лампой медсестре:

– Попытка суицида. Бензотал, предположительно двадцать таблеток. Промывание сделали еще на дому. Глюкоза, две тысячи, внутривенно.

Сестра поднялась, схватила Вику за рукав халата, повела дальше от двери.

– Койку выбирай!

Ей было все равно, какую, лишь бы лечь. Плюхнулась на вторую от окна, у левой стены, и тут же провалилась в сон…

Когда Вика открыла глаза, ее испугал непривычно высокий потолок. Где она?

Сообразила не сразу. Кажется, в больнице. Неужели из-за тех крошечных таблеточек? Она что, умереть могла?..

Хотелось присесть ― не получилось. В левой руке игла. Рядом капельница и несколько бутылей на тумбочке. Глюкоза. Куда ей столько?.. А, впрочем, им виднее.

Через пару минут глаза закрылись сами собой.

Вике показалось, она только смежила веки, но, когда проснулась, капельницы уже не было. Она так и лежала, как свалилась, поверх одеяла. Решила попробовать встать. Почему-то ее тапки оказались под соседней кроватью. От слабости качало, и она с трудом нацепила их, держась за стену.

Из восьми кроватей в палате были заняты четыре, считая Викину. Две девчонки шалавистого вида, лет по шестнадцати, шушукались на койке возле выхода; красивая брюнетка лет двадцати пяти, подперев голову рукой, лежала у окна, уставившись в него немигающими глазами. Вика тоже перевела взгляд на окно.

Оно было забрано решеткой, да какой! От пола до потолка, от стены до стены, из железных прутьев толщиной с большой палец, она отстояла от окна на полтора метра ― ничем не дотянешься, и выглянуть на улицу невозможно.