Александр Ульянов - Владимир Канивец

После добролюбовской демонстрации Генералов стал апатичным и угрюмым. Он забросил чтение книг, над которыми просиживал ночи в поисках ответов на мучившие его вопросы. Он уже не только не спорил, по какому пути пойдет Россия, будет ли в ней развиваться капитализм, а с иронической улыбкой слушал и тех, кто говорил об этом. Оставил также попытки завязать сношение с рабочими. Ему не давала покоя одна тяжкая дума: как избавиться от ужасного насилия и произвола?

— Что с тобой, Денисыч? — приставал к нему с расспросами Говорухин.

— Никуда я, брат, не гожусь…

— Это почему же?

— Сил у меня мало.

— Сил мало? Да у тебя их хватит на троих!

— Нет, я себя знаю. Для пропаганды я не гожусь: у меня огня нет в груди для нее. Я решил так: мне надо идти по части бомб!

— Это ты говоришь потому, что в такой волне находишься. С тебя еще выйдет знатный пропагандист.

— Может быть, но не скоро. А времена ныне такие стали серьезные, что никакой сноровки не приобретешь. По-моему, уж если попадаться, то так, чтобы те, враги-то рода человеческого, помнили. А страсть они боятся бомб-то! Вот сам царь. Не показывается из дворца. А что его там держит? Тюремные решетки? Нет, страх! Страх перед бомбами.

Генералову вторил его земляк и друг Пахом Андреюшкин:

— Да когда, же, наконец, вы будете что-нибудь делать? Как вы можете рассуждать о всяких высоких материях, как вы можете заниматься науками, когда вокруг вас свирепствует такой дикий произвол? В гимназии над нами так измывалось начальство, что нам надоело бить окна и мы задумали, было, взорвать дом директора. Да не только в нашей, а одновременно во всех гимназиях города. И если бы меньше было болтунов, то эти взрывы в Екатеринодаре прокатились бы по всей России! Я думал, что хоть здесь свободно вздохну, а оказывается, и университет давно уже превращен в дисциплинарное военное заведение. Мы же не столько учимся, сколько служим всем, начиная от его императорского величества и кончая младшим дворником.

— Но без подготовки тоже ничего сделать нельзя, — возражал ему Говорухин.

— Все слова да слова, — перебивал его Андреюшкин, — а дела нет.

— Слушай, Пахом, — горячился Говорухин, — ты мне надоел упреками в бездействии!

— И очень хорошо, — резко отвечал Андреюшкин, — и буду твердить свое, пока вы не перейдете от болтовни к делу! А если не желаете, если у вас нет на это сил, так и скажите. Это будет по крайней мере честно!

В то время когда Шевырев говорил Ульянову и Говорухину, что есть уже группа террористов и им осталось только примкнуть к ней, настоящее положение вещей было такое. Вся эта «группа» состояла из трех человек: Шевырева, Лукашевича и Осипанова. Лукашевич давно уже вынашивал идею террористической борьбы и сам начал приготовление взрывчатых веществ. Шевырев перевелся из Харьковского университета в Петербургский, тоже намереваясь заняться активной революционной работой. Чтобы завести знакомства среди студентов и присмотреться к людям, он устраивал кухмистерские студенческие кассы, ни на минуту не оставляя мысли о террористической борьбе.

По характеру Шевырев был настоящим организатором, и в его руках кипело любое дело. Он умел находить нужных людей, подчинять их своему влиянию. Как он вникал во все мелочи дела, какие обширные знакомства были у него к весне 1886 года, говорит его письмо Лукашевичу из Самары от 19 апреля.

«Любезнейший Лукашевич!

Я к вам с просьбой — я ее просил вам передать Барановского — не знаю, передал ли он ее? На всякий случай еще раз прошу вас. Будьте так добры, Лукашевич, дополучите деньги со следующих лиц: с Рыбалкина — 2 руб. 50 коп., с Власова — 2 руб., с Ульянова — 2 руб., с Сосновского — 4 руб. 55 коп. Кроме этих денег, есть еще сомнительные 8 руб. (сомнительны они потому, что неизвестно наверное, были ли они получены во время вечеринки или нет). Получить эти сомнительные 8 рублей можно через Сосновского (конечно, если деньги не были отданы), напомните ему следующие фамилии — Черкасский и Шваб.

Луценко так и не получил от Миллера денег? Те деньги, которые вам возможно будет получить, будьте так добры, Лукашевич, передайте их моим сестрам или моему брату (В. О., 9-я линия, д. 14, кв. 12), я их просил эти деньги вместе с имеющимися в количестве 82 руб. положить в сберегательную кассу. Затем, Лукашевич, я вас прощу предложить сборный листок Шишкову, он, может быть, возьмет не один, а несколько с тем, чтобы дать кому-нибудь из своих знакомых — у него их немало, — напомните ему, чтобы лицо, которому он решился дать, было, во-первых, хорошо ему известно, а, во-вторых, надеялось что-нибудь собрать, потом можно предложить Власову, Каракашу, Маневскому, Ключерову. Если будете предлагать Иорданскому, то предварительно наведите о нем справки. Скажите Луценко, чтобы он сам взял листок и наделил бы им своих знакомых барышень — у него их немало, но только пусть постарается побольше собрать. Впрочем, я думаю, излишне говорить вам, кому давать листки: небось вы сами уже наметили, кому их предложить. Если не хватит у вас листков, то несколько запасных находится у моих сестер.

Попросите, пожалуйста, Лукашевич, тех лиц, кому вы будете давать листки, чтобы они приблизительно в середине лета написали бы строчку о том, с каким успехом идет сбор; это для меня важно. Если последняя просьба не затруднит их, то пусть пишут или прямо мне (по такому адресу: Харьков, Рымарская улица, дом № 2, Петру Яковлевичу Шевыреву), или же через вас — это уж как вы найдете удобным. Я на всякий случай захватил с собою сюда 10 листков, из коих три уже успел пустить по рукам (разумеется, надежным).

Потом, Лукашевич, я просил Агафонова позаботиться о гектографировании устава, а Ульянова о том, чтобы к уставу было сделано приложение, в котором нужно упомянуть о том, что параграфы, за которые высказывалось большинство, составляют временный устав, и упомянуть также о том, что те лица, которые пожелают принять участие в нашей кассе, подавали бы голоса за то в уставе, с чем они солидарны, и пригласить их высказываться письменно относительно того, с чем они не согласны в нем, — это, понятно, будет принято во внимание при окончательной редакции устава. Вследствие наступивших экзаменов не следует особенно заботиться о распространении устава — экземпляры его нужно сохранить до будущего учебного года, чтобы отсутствие их не послужило бы помехой нашему делу.

Наконец, Лукашевич, я хотел вам кой-что сказать о желании некоторых групп студентов завязать сношения с другими университетами, чего и последние желают — об этом, впрочем, когда-нибудь до другого раза: уморился писать… В заключение письма я напомню вам, Лукашевич, о том, что раньше уже сказал, что я на вас надеюсь больше, чем на кого-либо другого: вы никогда (я в этом твердо уверен) не покинете начатого нами дела (ведь я не ошибаюсь?).