Александр Ульянов - Владимир Канивец

— Ну, ведь царь держит все в страшном секрете, — возразил Говорухин. — А это значит, что следить за ним практически почти невозможно.

— Для вас — да. Я этого и ожидал. А потому ставлю вопрос так: беритесь за то, что можете. Остальное сделают другие. За окончательным ответом я зайду на днях.

Арестованных студентов полиция выслала из Петербурга. Официально объявили, что такие меры приняты только по отношению к тем, кто кричал около кладбища. Это была ложь. Полиция воспользовалась демонстрацией, чтобы удалить из Петербурга «неблагонадежных». Студенты, участники добролюбовской демонстрации, решили выпустить прокламацию. Саше поручили составить текст.

«Темное царство, с которым он боролся, — писал Саша, вкладывая в каждое слово свою любовь к Добролюбову и ненависть к царизму, — не потеряло своей силы и живучести до настоящего времени… Он указал обществу на мрак, невежество и деспотизм, которые царили, да и теперь царят в русской жизни. Он не только заставил русский народ обратить внимание на свои язвы; в то же время он указал и средства, которыми они могут быть излечены. Как ни была неприглядна окружавшая Добролюбова действительность, как ни мало было в ней отрадного, он не потерял веры в русский народ, в его будущность. Только невежество порождало темное царство, оно составляло его силу, давало ему возможность подчинить своему гнету лучшие элементы русского народа. И это темное царство гнетет нас и теперь, но мы уже не сомневаемся, что дни его сочтены…»

Рассказав, как вели себя студенты и как поступила с ними полиция, Александр продолжал: «В этой манифестации, предпринятой с совершенно мирными целями и которая могла окончиться немирно, характерен грубый деспотизм нашего правительства, которое не стесняется соблюдением хотя бы внешней формы законности для подавления всякого открытого проявления общественных симпатий и антипатий. Запрещая панихиду, правительство не могло делать этого из опасения беспорядков: оно слишком сильно для этого, и к тому же оно было гарантировано в этом обещанием наших депутатов. Оно не могло также найти что-либо противозаконное в служении панихиды. Очевидно, оно было против самой панихиды, против самого факта чествования Добролюбова. У нас на памяти немало других таких же фактов, где правительство ясно показывало свою враждебность самым общекультурным стремлениям общества. Вспомним похороны Тургенева, на которых в качестве представителей правительства присутствовали казаки с нагайками и городовые…

Итак, всякое чествование сколько-нибудь прогрессивных литературных и общественных деятелей, всякое заявление уважения и благодарности им, даже над их гробом, есть оскорбление и враждебная демонстрация правительству. Все, что так дорого для каждого сколько-нибудь образованного русского, что составляет истинную славу и гордость нашей родины, всего этого не существует для русского правительства. Но тем-то важны и дороги такие факты, как 17 ноября, что они показывают всю оторванность правительства от общества и указывают ту почву, на которой должны сойтись все слои общества, а не только его революционные элементы. Такие манифестации поднимают дух и бодрость общества, указывая ему на его силу и солидарность, они вносят в его серую обывательскую жизнь проблески общественного самосознания и предостерегают правительство от слишком неумеренных шагов по пути реакции…

Грубой силе, на которую опирается правительство, мы противопоставим тоже силу, но силу организованную и объединенную сознанием своей духовной солидарности».

Прокламация адресовалась обществу, и в ней, конечно, Саша не мог сказать всего того, что было у него на душе. Но даже то, что сказал, показывает, с какой ненавистью относился он к самодержавию. Саша прямо заявлял; дни темного царства сочтены, грубой силе будет противопоставлена тоже сила.

До поздней ночи за круглым столом в комнате Саши кипела работа: студенты запечатывали в конверты прокламации, писали адреса и разносили по почтовым ящикам. Провожая Аню, Саша просил:

— Только не бросай по нескольку конвертов в один ящик. Это может показаться подозрительным, и они вместо адресатов попадут в охранку.

Общество на горячее, взволнованное обращение студентов ответило гробовым молчанием. Но молодежь не успокаивалась. Желание ответить ударом на удар порождало толки о возобновлении террора. Пронеслись даже слухи, что было организовано покушение на Грессера, одно имя которого приводило студентов в ярость. Все более упорно ползли слухи о подготовке покушения на царя.

Адреса для рассылки прокламации брали из адрес-календаря Петербурга. Конверты покупались в спешке, в ближайших магазинах, на что не могли не обратить внимания в «черном кабинете», где шла перлюстрация писем. Половина прокламаций вместо адресатов попала в печку, а дворников Петербургской стороны, Васильевского острова и Адмиралтейской части вызвали в участки. Пристав стучал кулаком по столу, кричал на Матюхина, дворника хозяев Ульянова:

— Ты куда, мерзавец, смотришь? Ты как смотришь?

— Да я… Как приказано…

— Как приказано! Дубина! Я тебя, болвана, самого в Сибирь упеку! Я тебя научу, как смотреть за жильцами!

— Ваше благородие…

— Молчать! Эта девка — как ее? — Он полистал бумаги. — Ага! Шмидова! Почему она часто бегает к Ульянову?

— Не могу знать.

— А что делает у него целыми днями студент Говорухин?

— Это какой? Рыжий? В шляпе?

— Да.

— Заходит. Сидит, чай пьет. Уходит…

— А может, что-нибудь приносит? Или уносит?

— Этого не замечал.

— Осел! На вот, снеси Ульянову повестку. И с этого дня первейшая твоя обязанность — следить за каждым его шагом. Ты должен знать, кто к нему ходит, что у него делает, и немедленно доносить! Понял ты?

— Так точно!

— Ступай тогда. Да смотри у меня!..

— Слушаюсь!

Комната Александра Ульянова.

Симбирская мужская гимназия, в которой учились братья Ульяновы.

Владимир Ильич Ульянов (Ленин). 1887 г.

Пока шли аресты и высылки из Петербурга участников добролюбовской демонстрации, Сашу несколько раз вызывали в полицию, но, не добившись ничего, оставили в покое. Он ждал обыска, но полиция на квартире не появлялась. Вдруг прибежала взволнованная Раиса Шмидова, жившая вместе с Говорухиным на одной квартире, спросила:

— У вас полиция была?

— Нет.

— А у нас все перерыли. Я думала, Ореста Макаровича возьмут, но обошлось. У него абсолютно ничего не могли найти, хотя и старались изо всех сил. Он послал меня сказать: будьте осторожны. Офицер спрашивал его, знает ли он вас.