Александр Ульянов - Владимир Канивец

— Я думаю, — спокойно, как бы взвешивая каждое слово, начал Саша, — эту демонстрацию вообще затевать не следует.

— Как? — воскликнул пораженный Семен Хлебников. — Господа, вы слышите?

— Да, не следует, — выждав, пока уймется шум, еще тверже повторил он. — Этим выступлением мы можем добиться только одного: новых арестов и ссылок. А кому это нужно? Кому от этого польза? Мы не только не выручим своих друзей, а дадим повод властям к новым расправам.

— Значит, так: молчать?

— Я этого не сказал.

— Ну, что же делать?

— Это уже другой разговор, — ответил Александр Ильич уклончиво. — Над этим нужно думать.

Университет был населен шпионами и доносчиками. И как только студенты начали готовиться к протесту в день торжественного акта, об этом тот час же стало известно полиции. Начальник петербургской охранки доложил о готовящемся выступлении градоначальнику Грессеру, и тот приказал:

— Взять в качестве заложников самых главных подстрекателей! И предупредить всех остальных: устроят беспорядки — заложники немедленно будут удалены из университета. Да к ним присоединим еще многих!

Накануне торжественного акта полиция забрала несколько студентов. Самая активная часть студенчества — друзья Ульянова — была против выступления, и торжественный акт прошел хотя и уныло, но без происшествий. Когда отпущенные заложники появились в студенческой столовой донцов (она была на Петербургской стороне), друзья их встретили с ликованием. Семен Хлебников говорил Александру:

— Зря вы выступали против! Зря! А если бы нас поддержали все студенты, о, полиции туго пришлось бы! Они смерть как боятся массового выступления. Грессер рапортует царю, что в городе тишь да гладь — и вдруг бунт! Да где? На торжественном акте! А сейчас ему царь, поди, еще и орден поднесет. Как же, назревал бунт, и он предотвратил! Нет, что ни говорите, а помогли вы ему на этот раз.

Александр Ильич молчал. Он не мог Хлебникову сказать истинных мотивов своего поведения. Хлебников это молчание принял за признание им того, что он допустил ошибку.

— Для меня на твой адрес поступит телеграмма за подписью Петрова, — сказал как-то Александр Ане, — я дал твой адрес потому, что собираюсь переезжать, а телеграмма эта очень важна.

Аня знала: если Саша сам не нашел нужным ничего больше сказать о телеграмме, то спрашивать бесполезно. Он раза два приходил справиться, не получена ли телеграмма.

Прямо допытываться Аня не смела, боясь выказать свое неуважение к секретам Саши, но телеграмма несколько дней держала ее в нервном возбуждении. Она ломала голову: откуда телеграмма? О чем? Почему Саша так ждет ее? И строила догадки: то ей казалось, что в телеграмме этой будет сообщено что-то неприятное для Саши, то, наоборот, очень приятное. Но так как телеграммы все не было, то она успокоилась, а потом и вообще перестала думать о ней.

И вдруг Аню разбудил настойчивый звонок. Насмерть перепуганная хозяйка без стука влетела в ее комнату:

— Вас… Вам телеграмма…

— Из дому? — быстро одеваясь, спрашивала Аня. — Что же там случилось?

— Не знаю… Да только кто же ночью станет поднимать на ноги дом, коль никакого несчастья нет?..

— «Сестра опасно больна», — прочла Аня текст.

— Вот видите, — вздохнула хозяйка, — так и есть; несчастье… Ах, господи, — крестясь и позевывая, продолжала она, — за какие грехи ты только наказываешь нас?

Телеграмма была подписана «Петров». Подана из Вильно, где, как Аня точно знала, у Саши не было ни души знакомой. И текст такой странный. «Сестра опасно больна». Чья сестра? Кто этот Петров?

Эти и сотни других вопросов крутились в голове Ани и не давали ей уснуть. Утром она поднялась рано и побежала в университет, чтобы передать Саше телеграмму. Он долго читал ее с каким-то странным выражением тревоги. Аня спросила:

— Что это значит? Это что-нибудь очень плохое, Саша?

— Нет, — спокойно ответил он, пряча телеграмму в карман, и лицо его вновь стало непроницаемым. Опять между ними стала та невидимая стена, которую она последнее время ощущала. Ей хотелось сгладить то впечатление тревоги, с которым Саша прочел телеграмму, и она сказала с ласковой доверительностью в голосе:

— Я сразу же, с утра, принесла ее к тебе; хорошо я сделала или нет?

— Да, спасибо, — так же коротко и с тем же отчужденным выражением лица ответил Саша.

Аня поняла: он не хочет говорить с нею о телеграмме — и ушла. Ушла в состоянии какой-то внутренней раздвоенности. Умом она понимала, что хорошо сделала, выполнив просьбу брата. По всему видно, телеграмма эта для него очень важна, и, как знать, может, она, принеся ее вовремя, отвела от Саши какую-то беду. А может, наоборот? Может, «она принесла известие о непоправимой беде? Ведь Саша вышел к ней спокойный, все еще занятый своей научной работой, от которой она оторвала его, а взглянул на телеграмму — и настроение его резко сменилось. Да, она принесла неприятное известие. Саше явно грозит какая-то опасность. Не зря же и в телеграмме сказано: «опасно больна». Такими словами о радостях, конечно, не сообщают.

Как Аня ни уговаривала себя, что Саше ничего не грозит, это странное чувство надвигающегося несчастья не покидало ее. Она пришла вскоре к Саше и, застав его дома одного, что в эти дни было редкостью, опять завела разговор о загадочной телеграмме. Саша недовольно нахмурился и, повторив то, что и тогда сказал, умолк. Аня испугалась, что из-за этой назойливости он вообще ничего не будет доверять ей, и не стала больше расспрашивать его.

Так она ничего толком и не узнала о телеграмме.

Приближение срока покушения создавало все более нервную обстановку, в которой очень трудно было заниматься обычными делами. Почти все забросили лекции и если приходили в университет, то только для виду. А Шевыреву начали мерещиться шпионы и там, где их совсем не было. Он совершенно серьезно начал было уверять товарищей, что за ним все время ходит какая-то собака, которая, по всей вероятности, помогает шпионам проверять каждый его шаг. Нервное возбуждение его было настолько сильно, что чашка кофе действовала на него, как водка. И тем больше удивляло и поражало всех невозмутимое спокойствие Ульянова.

Саше предстояло изготовить где-то нитроглицерин. Лукашевич нашел место, где это можно было проделать безопасно, кинулся искать Ульянова. Весь университет он обежал — нигде нет. И вдруг, заглянув в зоологический кабинет, он глазам своим не поверил: Александр так увлеченно препарировал ставниц (морских тараканов), привезенных ему из Кронштадта, словно то было самое главное дело его жизни.