Женское лицо СМЕРШа - Анатолий Терещенко

«2.11.41 г. По радио сообщили о прекращении эвакуации из-за частых бомбежек железнодорожных составов. Чувствовалось, немец приближается. Занятия в школе прекратились. В школу привезли первых раненых. Жители посёлка стали спешно строить из подсобных средств укрытия в земле на случай бомбежки…»

24.11.41 г. Вчера немцы заняли Солнечногорск, а сегодня фашисты обстреляли поезд, шедший в Москву. Состав остановился на станции Крюково и тут же был подвергнут авиационному налету. Сгорел полностью детский вагон. Пахло жженной костью и паленым мясом. Обгоревший состав долго стоял на станции. Он напоминал скелет какого-то чудовища…»

«28.11.41 г. Продолжается активное отступление наших войск к Москве… Сол даты шли по улице Ленина, по шоссе, по тротуарам. Многие советовали жителям покинуть поселок и идти в сторону столицы. Мы с мамой вырыли под террасой яму и спрятали некоторые вещи. Сверху положили клеёнку и засыпали землей. Спрятанное имущество замаскировали дровами, а сами ушли к соседям. У них была довольно просторная землянка…

Вечером наши взорвали часть полотна на перегоне Крюков — Сходня…»

«1.12.41. г. В ночь с 30 ноября на 1 декабря немцы ворвались в Крюково. По поселку грохочут танки, сшибая деревья, заборы, строения и подминая декоративный кустарник…После танков в поселок въехал большой отряд мотоциклистов. Они сразу же стали выгонять местных жителей из домов и обжитых землянок — и занимать их. Мы сидели в ясе-подвале без воды и еды и ждали смерти. Жажду утоляли снегом. Крюково несколько раз переходило из рук в руки. Слышалась то родная русская речь, то вражий немецкий лай…»

«2.12.41 г. Со вчерашнего дня началась оккупация. Сегодня расстреляли учительницу русского языка Полякову и ученика 9 класса Диму Ярцева. Моя подружка Лида Теньковская была тяжело ранена. Ей оторвало снарядом обе ноги… Вечером по крыше нашей ямы прошел немец и развалил её. Приходилось на плечах держать потолок, пока другие искали подпорки…»

«3.12.41 г. Я вышла из ямы, чтобы набрать чистого снега. Стала сгребать его в ведерко. Вдруг на меня сзади кто-то набросился. Я обернулась и увидела рыжего немца. Он снял с меня одеяло и отцовские валенки. Тут же в центре одеяла прорезал ножом отверстие и просунул туда голову. Валенки взял под мышку и пошел в сторону дома…»

«8.12.41 г. Немцы выбиты из поселка. Мы вышли из ямы. Наш дом, стоящий на окраине Крюкова, был разграблен за неделю — немцы похозяйничали крепко…

Мебель всю сожгли. Привезли на грузовике хлеб. Мама отправила меня за пайком. Выдавали бесплатно по 300 граммов ржаного хлеба, 25 граммов подсолнечного масла и 25 граммов конфет-леденцов «Рябинка». По всему поселку валяются трупы наших и врагов…»

«Как же так, 8 декабря Рудины, значит, были живы, — размышляла Мария Александровна. — Кто же их убил? Говорят, немцы, а может, 122 мародеры? Могли появляться после восьмого только неприятельские разведчики для выяснения обстановки».

Муж разделял догадки своей супруги и просил не горевать:

— От переживаний кровь запекается!

— Согласна с тобой, что гадать, Федя, теперь их не вернешь, — согласилась жена. Скоро пришла весточка от Лиды. Она сообщила, что отправляется на фронт, но в качестве кого и куда — ни слова.

В 16-й АРМИИ

Ветераны говорят, на войне юность взрослеет быстро. Война — это несчастье в увеличенном масштабе. Всё видится крупнее и яснее. Лида это поняла с первых общений с фронтовиками, в том числе и с теми, кто участвовал в гражданских сшибках двадцатых годов, ветеранами войн, которые обучали её на кратковременных курсах.

Один из преподавателей, старый чекист, на одной из лекций заметил, что процесс обучения проходит не только для того, чтобы слушатели четче представляли фронт своей деятельности, а скорее для безопасности секретоносителей. Посылать людей на войну необученными бойцами — значит подставлять их обстоятельствам и даже предавать своих учеников. Война на таких неучей охоча.

Поэтому Лида постигала все азы секретного делопроизводства, которые ей должны будут встретиться в боевых условиях. Два курса института, сносное знание немецкого языка, умение достаточно быстро ловить четырьмя пальцами клавиатуру печатной машинки помогали ей в учебе. И вот занятия завершены. Лубянка направила её в одно из соединений Западного фронта, в состав которого входила теперь уже легендарная 16-я армия, руководимая К.К. Рокоссовским, о котором ходили легенды, стянутые обручем правдивости, о том, что этот генерал жалеет жизнь простого солдата не в пример другим командирам высокого ранга. Это потом о нем скажут, что Рокоссовский — Суворов Великой Отечественной войны.

В августе 1937 года его репрессируют по подлому доносу. Командира 5-го кавалерийского корпуса, стоящего в Пскове, надуманно обвинили в связях с польской и японской разведками. Его вызвали в Ленинград якобы на совещание командного состава и по пути в северную столицу арестовали в купе. Он достойно перенес более чем двухлетнее следственное заточение. Его пытали, выбили передние четыре зуба. Молотком стучали по пальцам ног, сломали ребра, но он ничего не подписал, не стал лжесвидетельствовать ни против себя, ни против других. В 1939 году его дважды выводили на расстрел. Стреляли холостыми…

В 1940 году Рокоссовский был реабилитирован и восстановлен в Красной Армии. После такого жеста милосердия маршал до конца жизни носил в кармане пистолет. Однажды его спросила дочь Ариадна, зачем он таскает с собой оружие? Рокоссовский не задумываясь, ответил:

— Если за мной придут ещё раз, я им живым уже не сдамся.

В начале Московской битвы основные силы 16-й армии Рокоссовского попали в Вяземский «котел». Окруженные немецкой броней наши воины сражались отчаянно. Однако управление 16-й армии, передав войска 19-й армии, успело выйти из окружения. Пришлось собирать «новую 16-ю армию», в которую попали перехваченные войска на марше: отдельный курсантский полк, созданный на базе Московского пехотного училища им. Верховного Совета РСФСР, 316-я стрелковая дивизия генерал-майора И.В. Панфилова и 3-й кавалерийский корпус генерал-майора Л.М. Доватора. Вскоре под Москвой была восстановлена сплошная линия обороны. Завязались упорные бои.

И вот после всех этих суровых испытаний, когда в середине 50-х в период развенчания культа Сталина на одном из банкетов изрядно подвыпивший Никита Хрущев подошел к маршалу и попросил написать пасквиль на Верховного Главнокомандующего, Рокоссовский свысока посмотрел на низкорослого, новоиспеченного вождя и тут же в непривычной для него жесткой манере ответил: