Двоюродная жизнь - Денис Викторович Драгунский

Наутро он перед работой отвел ребенка в детский сад, а вечером, возвращаясь с работы, за ним зашел. Но воспитательница сказала, что ребенка мама забрала в обеденный час. Этот человек не удивился – ну, решили с бабушкой-дедушкой куда-то сходить погулять – и, не чуя худого, пришел домой. А дома он увидел совершенно пустую квартиру. Никого не было. И ничего не было. Вывезено было все, включая мебель, посуду и занавески. То есть буквально все. Остался один телевизор, который он взял в кредит. Но, поскольку даже табуретки были вывезены, то телевизор стоял на полу. Соседи сказали, что в полдень пришел грузовик, все вынесли из дома, погрузили и отправились восвояси вместе с женой и сыном нашего героя.

Что было делать этому человеку?

Бежать догонять, протестовать, делать глупости? Впадать в депрессию, в запой? Или удариться в загул?

Он не сделал ни того, ни другого, ни третьего.

Он пал на колени и сказал:

«Благодарю Тебя, Господи Боже, что ты просветил меня в мои тридцать лет! Гораздо хуже было бы узнать правду о роде людском в пятьдесят или, страх подумать, в семьдесят».

Но читатели и особенно читательницы мне писали: «Хорошо бы услышать эту историю с точки зрения жены».

Согласен. Может быть, этот человек был невыносим во всех смыслах: глупый, бестолковый, но зато зануда и придира и т. п. Но всё это – мои догадки и фантазии.

Однако вот вам реальная история. Дело было в самом конце 1970-х.

Молодая семья. Родился ребенок. С обеих сторон молодых поддерживали родители: квартира, машина, помощь в быту. Жили вроде бы дружно-весело. Так прошло года три.

Вдруг жена сообщает, что ее тетя, давно живущая в одной европейской стране, приглашает племянницу с ребенком приехать к ней в гости на недельку.

Сказано – сделано. Хотя получить такую «выездную визу» в советские времена было нелегко. Однако справились.

А уже из этой страны через пару дней жена пишет мужу: «Дорогой мой, я от тебя ушла, разведемся через адвокатов, квартира останется тебе, мои шмотки выброси, мои колечки подари своей новой женщине. Счастья!»

Он, конечно, был просто потрясен. Что, как, почему? Он сам и его мама-папа спрашивали ее родителей, в чем дело. Почему? Они отвечали, что сами в полном ужасе, ничего не знают, ничего не понимают, а дочка не отвечает на письма и не подходит к телефону. Врали, как позже выяснилось.

А лет через пятнадцать я сам смог задать ей этот вопрос.

– Видишь ли, – сказала она. – Собственно говоря, нипочему. Все просто. Понимаешь, он очень хороший. И я его даже любила. Я даже сейчас помню это чувство. Но не в том дело.

– А в чем же?

– Через пару лет я поняла: он хороший, добрый, семейственный, растущий на работе. Прекрасный отец, муж, в постели все нормально. Но от этого почему-то веяло какой-то дикой безнадегой, тупой советской жизнью… Максимум, что ему светило, – завотделом в его сраном НИИ. Максимум, что мне светило, – доцент в моем сраном вузе. Ну, как-то исхитримся с квартирой. Устроим родственный обмен, когда умрет то ли моя мама, то ли его папа. Переедем в трехкомнатную. От всего этого мне хотелось волком выть. Написала тете. Просто так, от отчаяния. Она через месяц ответила: пришли побольше фотографий, в том числе и с ребенком.

– Короче… – начал я.

Но она перебила:

– Короче, я просто, извини за выражение, пошла на деньги. На серьезные деньги. Без дураков серьезные, ты меня понял?

– Понял.

– Вот и славно. И ни чуточки не жалею.

без пощады

Annorum series et fuga temporum

Мне восемнадцать, в крайнем случае двадцать лет, а ей – двадцать восемь, а может быть, даже тридцать. Она – мамина младшая подруга, а точнее – дочка маминой старшей подруги.

Я студент, мальчишка, смешно лохматый, в растянутом свитере, в дешевых советских якобы джинсах, отчаянно курящий, совсем недавно узнавший женщин – да каких там, к черту, женщин? таких же юных нелепых неловких девчонок… А она – Настоящая Взрослая Женщина. Обручальное кольцо. Моя мама говорит, что она уже второй раз замужем и что у нее есть еще «один человек». Она – средоточие всего любовного, сладкого и порочного. А какая у нее фигура, какая стать, походка! Какие плечи, руки, пальцы! Как она обидно-небрежно смотрит на меня, мельком, но вдруг на миг – пристально, в глаза, и у меня стучит сердце, а потом она поворачивается и выходит из комнаты, я вижу ее всю с головы до ног, с пушистого затылка и нежной шеи – до голых икр и розовых пяток в модных босоножках, и я раздеваю ее в воображении, и прижимаюсь к ней, и обнимаю, и боюсь, что от таких фантазий со мной что-то совсем неприличное случится. «А вдруг, – думаю я, – чем черт не шутит, может быть, надо попробовать, решиться, дерзнуть? Но у нее муж, у нее любовник, она взрослая женщина, красивая женщина, а что ей я?»

Вдобавок она – мамина подруга, и это только мешает.

Семидесятый год, кажется. Тысяча девятьсот семидесятый.

* * *

Но вот – восемнадцатый год. Две тысячи восемнадцатый.

Встреча с читателями в книжном магазине.

– Здравствуйте! Или все-таки здравствуй? Узнаёшь? Я к вам часто приходила в гости, то есть к Алле Васильевне, я дружила с твоей мамой…

– Здравствуйте… Здравствуйте… – и вдруг вспоминаю: – Господи! Софья Павловна! Как я рад вас видеть!

– Да просто Соня. Мы же, кажется, были на «ты».

– Да, да, конечно! Здравствуй, дорогая Соня!

– Можно я тебя поцелую?

– А я – тебя!

Целуемся. Потом смотрим друг на друга.

Господи, Твоя воля… Седая, морщинистая старуха. Фарфоровые зубы. Индюшачья шея. Видно, ей трудно ходить – опирается на канадский костыль, сжимает его рукоять своими узловатыми артритными пальцами. Кошмар. Но ведь ей почти восемьдесят лет!

«Господи, Твоя воля… – думает она, глядя на меня. – Старый дед. Ужас. Ну а что вы хотите, скоро семьдесят! Седой. Башку стрижет почти наголо, чтоб таким манером скрыть лысину. Зато разъелся, вон пузо торчит. А какой был худенький, тоненький, лохматый мальчик! Совсем юный. Неопытный. Видно, что трахался всего раз десять. С такими же несуразными девочками. Но, видно, очень ему понравилось. Ни о чем думать не может, кроме как “об этом”. Глазастый. Всю меня оглядывал, с ног до головы, включая жопу и сиськи. Как посмотрит, царапнет взглядом, как леопард когтем, у меня все внутри зайдется, ой-ой-ой.