Созвездие Девы, или Фортуна бьет наотмашь - Диана Кирсанова

И-иэээххххх! Сейчас он им всем покажет – есть такой особенно сложный кульбит… Надо разогнаться и затормозить… в нескольких сантиметрах от них… От матери – она испугается, а потом засмеется, счастливая, гордая за него…

– Осторожно!!! – истошно крикнул Иван Гаврилович, едва не бросившись под колеса мотоцикла. Его неловкая фигура в вытянутых на коленях трениках и старой майке, которую он натянул по летнему случаю, раскинув руки, загородила от Владика сжавшуюся в испуге Галину Семеновну.

Это было оскорбительно. Что его, за убийцу держат?

– Ты это… Ты не шути так больше, сынок! – внушительно сказал Иван Гаврилович. – Мать наша… это… – Он прокашлялся и исподтишка, даже как бы воровато, оглядел застывших от любопытства соседок. – Ну, в общем, поберечь бы нам надо мать-то… Ты не пугай ее, Владислав. Сам понимаешь, в ее положении…

– В ее положении? – Владик все еще не понимал. И вдруг острая, как игла материной швейной машины, догадка, пронзила его мозг.

Эта игла, проникая в сознание похолодевшего Владика, нашпилила на себя и навсегда оставила в его памяти эту картину: острые от предвкушения сенсационной новости лица соседок; смущенно озирающегося Ивана Гавриловича; мать, прячущуюся за спиной своего… «самца!» – злобно мелькнуло в мозгу у Владика, который заметил – с внезапным приступом стыда и ощущения позора, – как округлилась фигура матери, как заметно налилась ее всегда маленькая грудь.

«И платье это… широкое… она не для меня! Не для моего дня рождения сшила!» – осенила его еще одна догадка.

Платье – это было обиднее всего. Платье подчеркивало, что у матери есть личный повод поменять свой гардероб – и этот повод не имеет никакого отношения к нему, Владику. До сих пор она обзаводилась обновками только ради его дней рождения, детсадовских и школьных праздников.

Ни слова не говоря, Владик развернул «Харлей» и, не оборачиваясь, скрылся в каменной глотке арки…

Его мать – беременна! Беременна в сорок пять лет! Имея совершеннолетнего сына! Беременна – на потеху всей Люсиновской улице! Беременна – и собирается рожать!

«Кого ты хочешь, сынок, братика или сестренку?!» – издевательски спрашивал у себя Владик с воображаемыми материнскими интонациями.

И так и видел, как Иван Гаврилович, стремясь оградить женушку от груза хозяйственных забот, берет эти заботы на себя и на голубом глазу складывает их на Владиковы плечи… А потом представлял, как в их доме появляется какое-то сморщенное визгливое существо, и все начинает крутиться вокруг этого… этого… сучьего выродка! «Орать будет день и ночь», – думал он и уже видел, как их аккуратную кухню и крохотный коридорчик уродуют протянутые тут и там веревки с пеленками. Пеленки мокрые, с них капает, на полу лужицы… И бутылочки с детской смесью по всей кухне, и ночные горшки, и коляска, о которую он непременно будет спотыкаться… и соседские сплетни, и жалостливые, а то и хуже – насмешливые взгляды в спину… И младенческий крик, визгливые вопли и днем, и ночью…

– А кстати! Где они поставят кровать? Детскую кровать?! – Это Владик произнес вслух, и его бросило в жар; у них всего две комнаты! Большую до сих пор занимал сам Владик, а в маленькой ютились эти… «молодожены». В другую квартиру им не переехать: Иван Гаврилович, кажется, вовсе не имел своей жилплощади!

«Сволочь», – подумал Владик, вспомнив об этом. И даже застонал от злости.

– Владик, привет! Ты что, заболел? – услышал он за спиной. Голос был знакомый, очень знакомый. – Ой, какой ты… Просто мальчик с картинки! А откуда у тебя мотоцикл?

Молодой человек с силой провел руками по лицу – надо приходить в себя. Оказывается, он давно уже стоит… то есть сидит верхом на «Харлее» возле многолюдного подземного перехода. Его толкали, ругали, просили посторониться – Владик не замечал… Как он здесь оказался?

– Привет… А ты что тут делаешь? – спросил он у Леры. Подружка его младенческих лет, превратившись в высокую, но удивительно худую девицу, с по-прежнему блеклым и маловыразительным лицом, стояла рядом и неловко раскачивала в руке большую продуктовую сумку. Накрутив ручки сумки на тонкое запястье, она тут же начинала вертеть сумку в другую сторону – и так до бесконечности.

– А я вот… в магазин ходила. Я же теперь одна живу, – пояснила она ни с того ни с сего. – Родители в Сирию уехали, у отца там контракт… Ой, какой ты бледный, Владик! Это ты от жары, наверное, перегрелся… А откуда у тебя мотоцикл?

– Мотоцикл? А это так – взятку мне дали, – горько усмехнулся юноша.

– Что-что?

– Ладно, проехали…

Возникла пауза. Владик разговор поддерживать был не в настроении, а Лера, будучи девушкой до болезненности застенчивой, просто не знала, что еще можно сказать. Но и уходить не уходила – во Владика она была влюблена с детства.

– Ты плохо выглядишь, правда, – решилась она наконец, но тут же спохватилась: – Нет, ну не то что плохо, ты не подумай ничего такого, пожалуйста, а просто… Это у тебя тепловой удар, наверное, да? Жара-то какая стоит! Хочешь, – Лера внезапно осмелела, может быть, из-за того, что вид у Владика был действительно очень жалкий, – хочешь, я тебя до дому провожу?

– До дому? Вот уж нет. Домой мне теперь нельзя. Никогда!

– Почему?

– Потому что меня предали.

– Кто? – испугалась Лера, и ее тусклое худое лицо побледнело еще больше.

– Все! И не говори мне больше об этом.

– Ну… Ладно, – согласилась Лера после того, как три или четыре раза повторила процедуру раскручивания сумки. – А что ты будешь теперь делать? – спросила она, предупреждая новую паузу в разговоре.

– Что я буду делать? – усмехнулся Владик наивности вопроса и тому трагичному тону, которым его задали. И ответил так же театрально:

– Топиться сейчас пойду. Вот «Харлей» только на стоянку откачу…

Но Лера предложенного шутовского тона не приняла. Или не захотела понять. Выронив свою большую сумку с продуктами (шлепнувшись об асфальт, сумка всхлипнула и забулькала чем-то бьющимся и льющимся), она вцепилась своими птичьими руками в руль «Харлея» и затараторила умоляюще:

– Нет! Нет! Нет! Владик, не ходи никуда, не ходи! Хочешь… Хочешь – пойдем ко мне? Ты поживи у меня, поживи пока, мы потом обязательно что-нибудь придумаем, обязательно, вот увидишь!

И, поймав на себе оценивающий Владиков взгляд (она удивительно нехороша была, эта девушка, – сутулая, тощая, с плоской грудью, с нескладными руками и ногами, в белом нейлоновом платье, которое сейчас, пронзенное солнцем насквозь, предательски высвечивало все недостатки ее фигуры), добавила, пряча глаза и заливаясь каким-то желтым румянцем:

– Я сейчас, Владик, живу одна, совсем, совсем одна… Ты поживи у меня сколько хочешь…

Квартира ее была в соседнем доме – роскошное трехкомнатное жилище с лепниной на потолке и высокими французскими окнами в полстены. Натертый паркет отсвечивал в солнечных лучах бриллиантовыми вспышками.

– Неплохо вы устроились… То есть ты. Одна, говоришь, живешь? Родители-то надолго уехали?

– На три года. В Сирию… Папа там строительство одно финансирует, мост какой-то, и параллельно еще фирму открывает… А мама с ним…

Лера говорила это, совершая пунктирные пробежки по главной комнате – гостиной, в которой расположился Владик, по коридору до кухни и обратно. Вскоре небольшой стеклянный столик возле кожаного дивана оказался заставлен закусками и крохотными чашечками с дымящимся кофе.

– Да сядь ты, – похлопал Владик по прохладной коже дивана рядом с собой. – Сядь, поговорим нормально, не могу я, когда перед глазами мельтешение сплошное, не посмотрел даже на тебя толком. Так я у тебя правда, что ль, надолго смогу поселиться?

– Правда, только… А что случилось?

Она робко, словно проситель в кабинете большого начальника, присела на краешек диванной подушки. В ее серых глазах в рамке красноватых век со слабым намеком на реснички просвечивала готовность поверить всему, что ей скажут.

– Да понимаешь… Лера… Э-э-э… Из дому меня выгнали, – неожиданно для самого себя ляпнул Владик.

– Ка-ак?!

– Да. Вот представь. Выгнали. Мать и этот… отчим. Помешал я им. Они вдвоем хотят жить, любовью своей наслаждаться, а тут я – получается, обуза. И потом, мать, видите ли, не желает, чтобы люди видели, что у нее такой взрослый сын. Они давно меня из дома выживали, только все сначала как бы не прямо было: намеки, попреки. А сегодня мне, вишь, восемнадцать исполнилось – у меня день рождения сегодня, да! – так отчим прямо сказал: иди-ка ты, Владислав, на все четыре стороны, живи как хочешь, ты нас не знаешь, мы тебя не знаем. И даже не копейки денег не дали, я хотел паспорт взять – дверь прямо перед носом захлопнули, чуть не пришибли. Да. Вот такие дела, Лера.

– Ужас какой! – Лера приоткрыла рот с шершавой малиновой полосой вокруг губ («И где она умудрилась губы-то обветрить в такую жару», – неприязненно подумал Владик), и затеребила тощую косицу. Совсем как в детстве.