Том 4. Драматические поэмы. Драмы. Сцены - Велимир Хлебников

– Какой нахал! Ах, какой нахал!

– Намедни шайка этих сорванцов напала на работницу и мед отбила, что день-деньской от звездочки до вечера сбирали те в лесу черемух снежнолистных.

– Когда же наша госпожа окончит с ними шуры-муры? А пора! Уж отцветает…

– У нас короткая расправа с этими.

– А мне их жалко. Счастливчики на месяц. Они ведь рано умирают. Они ведь так же входят в строй родимой жизни, как и мы. Я отдала недавно взятку сама летавшему по полю трутню.

– Переверни дитя. Вот так. Заснуло? Жалко? Сестры! Мы маемся день целый. Там возьмешь, здесь возьмешь, там шмель вспугнет, здесь мухи досадные взяли цветок, там щурка или пчелоед. Всюду опасности, чуть что – беда какая-нибудь случится. А тут… Нет, уж я не понимаю вашей доброты. Извините!

<1911>

«Управда! Ты русский!..»*

– Управда! Ты русский! Твоя кровь могущественна в белой пустыне, среди дубрав, между семью морями. Страна, в которой ранами и сечами своего дяди ты вознесен править народом, вдовицей век оплакивает, когда среди могущества и чести был жив ее покойный муж. Да, Рима нет. Померк сей образ светлый. И мужа недруги на жизнь зарятся вдовы. Лишь мечом можно обороняться от врагов.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Бежать? в отчизну предков, где дуб, сосна, Перун? И на могиле дедов от венчанного внука принести жертвовозношение?

Нет! Молнию держит еще рука русского.

– Стыдись, ты кто? Забыл ли ты, как ночью я шептала, как нужно править [народом]? Взглядом и бичом смиряй его, бабра заставь, как кошку, ластиться у ног, мурлыкать, песню петь, как будто бы с лежанки спрыгнул домашний кот. Сильный покорен только сильному; с бабрицей будь более, чем она, бабрица, с народом будь более, чем он, народ. Советам моим следуй, и снова ложе брачное повторим среди укрощенных взглядом повелителя зверей.

Они собрались: тридцать тысяч. Вели полководцу жечь, колоть глаза, изрубить их, и тигр взвоет от ярости, но покорится, почувствовав сильнейшего; рубить их прикажи, – святош, беснующихся, законников и всю ту масть цветов бабровых, которая зовется мятежом. Сожги те зданья, где они, осироти весь город, – тогда почувствуют. Сегодня придут лукавые вельможи, усмешкой язвя и вспоминая то время, когда я пела и плясала им.

Я их заставлю благословлять мой след, целовать мои ноги за то, что оставляю власть и не лишаю жизни их, свидетелей доцарственной судьбы, и, великолепная, я усмирю их новой вспышкой красот и дерзости. Если я знала их поцелуи, как плясунья и певица, они узнают тут меня как их повелительницу. Ударом бича усмиряй толпу, казни и отымай, дари и даруй, – вот мудрость. Твой воевода усмирил остготов, – ужели он не сумеет победить полчища неумных тройкобежцев?!

– Убийства, смерти, казни! Без них нельзя вести людей? Как стройно все в законах и как законов плащ багрянцем казней окружает жизнь…

Нет, видно, ветхо племя, и передать другим мудрость веков прошедших – вот все, что ему осталось. А мы, разве мы не упадок? Я получужестранец на престоле, от племени другого дар дряхлеющей стране, а ты – и дочь, и мать веселья, – чета ужель времен могущества?

Ты права: пусть укротится царственный мятеж. Итак, меч против поднявших меч. Меч и горе, и слезы тех, и вечный плач уже неутешных вдов и матерей! Что делать: законы не везде всё предусмотрели и иногда их покрывает кровь. Пусть воин завоюет власть, почет и уваженье.

Законоизмышлять – это то же, что установлять теченье звезд, и лишь народ, как море бурное, теченье звезд согласных нарушает.

Еще ни одно лицо красивое зеркалом так не было искажено, обезображено, как законодателя предначертания страной.

Что ж, меч рассудит, кто был прав.

Царства старинного доспехи не по плечу изнеженным потомкам.

1912

Мудрость в силке

Утро в лесу*

Славка. Беботеу-вевять!

Вьюрок. Тьерти-едигреди!

Овсянка. Кри-ти-ти-ти, тип!

Дубровник. Вьор-вэр-виру, сьек, сьек, сьек!

Дятел. Тпрань, тпрань, тпрань, а-ань!

Пеночка зеленая. Прынь, пцирэб, пцирэб! Пцирэб сэ, сэ, сэ!

Славка. Беботэу-вевять!

Лесное божество (с распущенными волнистыми волосами, с голубыми глазами, прижимает ребенка).

Но знаю я, пока живу,Что есть «уа», что есть «ау».

(Покрывает поцелуями голову ребенка).

Славка. Беботэу вевять!

<1913>

Шабаш*

А<старта>.

Еще упруга эта кожаИ войско морщин не пришло,Еще слыву княгиней ложа,Венчая прелестью чело.Налей! налей, жених случайный,Морской прибой в мои стаканы.Нет, не покинул поздней тайнойСтыдливый череп черт обманы.Но перст могильный указуетКусты на кладбище цветов.Для дщери снов, для дщери суетМогильный череп уж готов.

Подруги.

Мы, грешницы, под соснамиПодъемлем к небу чаши,Твердим устами косными,Что наши годы – наши.Ручей стезей зеленоюЗадумчиво бежит.И отрок, опаленныйВолшебницей, лежит.

О<трок>.

Сквозь невод волн для взоров вкось.Как снег, сверкает тела ось.Бойся ты, глазунья, ей,Табуна моих страстей!Всё потопчут и сомнут,Лишь глаза твои уснут.Как снег весной, вы поголовноСдаетесь, девы, поцелую.Ах, сердце ваше не виновно:Ведь вьются кудри врассыпную.Но я до смерти не пойму,Зачем мы люди, почему?Но всё ж волнует нас чуть-чутьЛьна за горошком снег иль грудь.И утро пусть приходит, пусть!На смену тайн греховных мигу:Я знаю, помню наизустьТобой рассыпанную книгу.И не втуне и не всуеКротко жили поцелуи.Тебе довольно «ах» да «ох»Рождать одним своим видением.Душиста ты, как дикий лох,И быть с тобою – сновидение.Лицо даете нам вы даром,А персь и плечи свои нет.Свирепым было б то ударом,Будь вы свободны от тенет.Ужель из кубка вам досытаТак трудно страстью насладиться?И, чтоб зимою было жито,Греховный сноп связала жница.Где вместе с «вместе» слилось «врозь»И где так нежны шелк и дым,Туда стремиться вкривь насквозьГлазам пристойно молодым.Чтоб, всё поняв и вглубь и вдоль,Решить: ничто удел есть воль.Ну, улыбнись, скорее, ну!Ведь на тебя опять взгляну.Лицо поставив набекрень,Двумя руками скрывши груди,Вы стали чутки; страшна тень:Быть может, бес, а может, люди.И быть раскрытыми навекиБоялись кротости опеки.Из уст соседей «ах» да «ох»Ты исторгаешь, как свирель,Прекрасна ты, как дикий лох,Бурун закрыл младую мель.Я только страсти именаТвержу, покорный как ягненок.Ты хочешь жертвы? возьми, на, –Стою я, согнут, бел и тонок.А<старта>. Полны цветов земные логи –Цветам полевым я завидую.Я вам молилась, великие боги.И что ж? неслыханной обидоюОтветили мне; я одинока,Напрасно страсть кипит Востока.Когда журчать ко мне дерзаетМн<ой> опьяненная волна,Меня одно всегда терзаетВиденье страшного челна.

<1913>

Ночь в Галиции*

Русалка.

С досок старого досчаникаЯ смотрю на травы дна,В кресла белого песчаникаЯ усядуся одна.Оран, оран дикой костьюКрай, куда идешь <ты ныне>?Ворон, ворон, чуешь гостью?Мой, погибнешь, господине!

Витязь.

Этот холод окаянный,Дикий вой русалки пьяной,Всюду вой и суматоха,Оставаться стало плохо.

(Уходит).

Песня ведьм.

Ла-ла сов! ли-ли соб!Жун-жан – соб леле.Соб леле! ла, ла, соб.Жун-жан! жун-жан!

Русалки (держат в руке учебник Сахарова и поют по нему).

Иа ио цолк.Цио иа паццо!Пиц пацо! пиц пацо!Ио иа цолк!Дынза, дынза, дынза!Между вишен и черешенНаш мелькает образ грешен.Иногда глаза проколетНам рыбачья острога,А ручей несет и холит,И несет сквозь берега.Пускай к пню тому прильнулаТуша белая овцыИ к свирели протянулаОбнаженные резцы.Руахадо, рындо, рындо.Шоно, шоно, шоно.Пинцо, пинцо, пинцо.Пац, пац, пац!

Похороны опришками товарища: