Последний день лета - Андрей Михайлович Подшибякин

как поднялся порезанный Новенький — секунду назад он лежал в полубессознательном состоянии, обливаясь кровью, и вот уже нависал над Шаманом, разглядывая его с чужой улыбкой на губах.

— Степа, я боюсь, прекрати! — закричал Пух.

— Ты чего вскочил? — наконец смог выдавить из себя избитый Шаман. — Ты ж коцаный, смотри, кровопотеря…

— Это всего лишь царапина.

С этими словами Новенький запрокинул голову и, захлебываясь, захохотал. Его глаза заволокли черные катаракты.

Степа тонул в черноте хохота.

32

Бурый бился в истерике, забыв о субординации и о собственном страхе перед этим психом Шварцем. Забыв об уважении.

— Нахуя нам этот головняк?! Ну нагрузи ты его, ну леща дай, но это че такое?! Нас закроют всех теперь!

Шварц молча смотрел перед собой на пыльную дорогу; о чем он в этот момент думал, понять было невозможно. Из магнитофона «Нивы» бубнил Мистер Малой, собирающийся погибать молодым.

— Нет, ну какого хуя?! — не унимался Бурый. — Они ж ничего тебе не сделали! Пиздюки какие-то левые! Нам теперь сидеть полюбэ!.. А я только от армейки отмазался!

— Он, прикинь, Шварц, — преувеличенно бодро сказал Сися, которому тоже было не по себе, — большой палец на ноге себе отпилил, чтобы, короче, к строевой был негоден. Ну не долбоеб, не?!

Шварц ничего не ответил. Мистер Малой повторил, что будет погибать молодым.

— Да ты, вася, не ссы, — обернулся Сися к Бурому. — На малолетку в Старочеркасск заедем и говна делов. Шварц там всех знает. Зима-осень, год долой, восемь пасок и домой, гха-гха!

— Не пойду я ни на какую зону! — взвился Бурый. — Я вообще не при базарах! Я мусорам скажу, что вы меня заставили с вами поехать!

Его паника была настолько неподдельной и заразной, что вместо полагающегося в таких случаях гнева Сися испытал что-то вроде солидарности. Несмотря на браваду, сидеть ему тоже не хотелось — тратить несколько лет жизни на расплату за идиотскую выходку Шварца желания не было; да и в бригаде сидельцев не любили — считалось, и не без оснований, что они никогда уже не смогут избавиться от абсолютно лишних в бандитском деле блатных понятий.

Он собирался было что-то сказать, когда «Нива» подпрыгнула на кочке. Зубы пассажиров лязгнули. В старой магнитоле отошел какой-то контакт, отчего голос Мистера Малого замедлился — бодрый придурочный речитатив превратился в завывание. «Бу-у-о-у-уд-у-у п-а-а-о-а-г-и-б-а-а-о-а-ть…»

33

Смех Новенького оборвался. Он резко, с хрустом повернул голову в сторону, в которой скрылась «Нива».

Через секунду Степа обмяк, опустился на землю и закашлялся.

34

— Слышишь, мразь, — спокойно сказал Шварц, на щеках которого снова начал разгораться румянец. — Я тебя сейчас научу…

Он осекся и улыбнулся. Сися, всё это время настороженно смотревший на старшего пацана, замер: этот оскал явно не подчинялся мимическим мышцам лица. Долю секунды назад Шварц цедил сквозь сжатые губы, а сейчас уже широко и спокойно улыбался.

Глядя перед собой чьими-то чужими глазами.

— Нет, — сказал он.

— Хули нет! — снова заверещал Бурый. Если бы «Нива» не была двухдверной, он, наверное, уже выпрыгнул бы с заднего сиденья на полном ходу. — Это вам похуй, в армейку или на зону! А я ебал такие расклады!

Сися нервно заерзал на жестком сиденье: накануне Шварц отдал машину армянам перетянуть салон; те успели только отодрать обшивку — автомобиль понадобился для срочного выездного мероприятия. Брошенное под задницу грязное полотенце не помогало — было ощущение, что сидишь на сковороде.

— Да тебя самого на тюрьме выебут, — рыкнул Сися. Несмотря на стремную ситуацию, с каждой минутой становившуюся всё более стремной, промолчать он не смог — Бурый начал его не на шутку бесить. — Плачешь как соска. На зону даже лучше! В армейке увезут на севера — и кукуй там, жопу морозь.

Не снимая ноги с педали газа, Шварц вдруг рывком повернулся к Сисе.

— Песьи умы.

Его голос звучал как пауки, нежно перебирающие лапками под черепной коробкой.

— Шварц, братух, гасись! Размотаемся сейчас! Ты в поряде?!

— Слава, что с ним? — вякнул сзади Бурый. — Что он буровит?! Он, по ходу, съехал с песьего ума.

Последние два слова Бурый произнес тем же паучьим голосом, которым только что разговаривал Шварц. Сисю затрясло. Парализованный ужасом, он видел, как Шварц начал снимать ногу с газа, но сделать этого не успел — нога, словно вдруг обретшая собственную волю, с силой опустилась обратно. «Нива» с ревом рванула вперед, содрогаясь на неровной дороге. Под капотом что-то нехорошо задребезжало. Голос Мистера Малого замедлился до нечленораздельного воя.

— Вы так от них отличаетесь.

— Слава, я разобью окно! Я прыгну! Мне страшно!

За какие-то десять минут Бурый проделал путь от грозы района (точнее, одного двора в этом районе) до охваченного истерикой мальчика, по чьим веснушчатым щекам катились крупные слёзы. «Нива» неслась вперед в клубах пыли, опасно дергаясь из стороны в сторону.

— Мне приходилось голодать годами, десятилетиями, веками, — продолжал Шварц сквозь улыбку. — Должен признать, что это делало меня неразборчивым в пище. Когда на кону стоит выживание, вкус отступает на второй план.

— Ебни его! Сися, уеби ему! Он поехавший! Мы сдохнем сейчас из-за него, ты что, не видишь?!

Бурый осекся и оскалился.

— Тс-с-с! — сказал Бурый самому себе.

Он вдруг дернулся вперед, врезавшись лицом в металлическую спинку переднего сиденья, откинулся назад и снова с силой впечатал лицо в подголовник, потом снова, снова и снова, словно наказывая самого себя за неведомые, но страшные прегрешения. Сначала сломался его нос. Потом челюсть. Потом надбровная дуга. Даже теряя сознание, Бурый продолжал улыбаться ошметками губ.

— Если ты скажешь хоть слово, — с улыбкой обратился Шварц к Сисе, — то вырвешь свой язык. Это будет мучительно и долго, но, уверен, ты справишься.

В груди у Сиси кольнуло. Он вдруг понял, что выражение «умереть от страха» — не преувеличение.

— О чем я?.. Ах, да. В голодные времена я был вынужден пробавляться низшими существами: овцами, стервятниками, собаками. Как ни удивительно, разум пса на вкус почти такой же, как человеческий. Правда, песий ум — пресный.