Я тебе изменяю - Амелия Борн

В уже поплывшей голове прозвучал тревожный сигнал, но совсем тихо, словно сквозь слои ваты, и до разума попросту не дошел. Глеб окинул глазами женщину, от которой так старательно пытался избавиться, и понял, что в этот момент неожиданно рад ее присутствию.

Сейчас, когда все его бросили, когда привычная жизнь и все, во что он верил, буквально рушились на глазах, Божена показалась ему островком спокойствия в этом сошедшем с ума мире.

Она была… обычной. Смотрела на него так же, как всегда: с нескрываемым интересом, почти обожанием. И это было сейчас настоящим елеем, исцелением для его душевных ран…

Он жестом пригласил ее за стойку, заказал коктейль для нее и крепкую добавку – для себя. И только тогда ответил:

– Делаю то же, что, полагаю, и ты. Отдыхаю.

Она окинула его мягким, каким-то даже сочувствующим взглядом, и его буквально потянуло к этому нечаянному теплу, к этой крохе небезразличия…

Он придвинулся к ней ближе, не в состоянии противиться ее доброте, как голодный нищий – куску хлеба…

– Не ожидал увидеть тебя в подобном месте, – заметил, делая жадный глоток из своего бокала.

Желудок обожгло приятной болью, а с ней вместе усилилось и чувство обманчивой симпатии к женщине напротив…

– Не подумай, я за тобой не следила! – тут же выпалила Божена в ответ.

Ее слова его насмешили. Он громко фыркнул, а следом – захохотал, не стесняясь, во всю глотку…

– А если бы даже и следила, то что такого? – пожал он плечами.

Ее глаза вдруг загорелись: ему польстила мысль, что причина этого – он. Но следующая ее фраза заметно его охладила.

– Глеб, ты не думаешь, что тебе уже достаточно? – спросила она озабоченно и он тут же отрицательно, даже яростно, замотал головой.

– Неееет, я только начал!

Ее наманикюренные коготки задумчиво постучали по гладкой стеклянной стойке.

– А может, продолжим в другом месте? – вдруг предложила Божена.

Он был не против. Какая разница, где заниматься убийством собственного разума?..

Но разница, как выяснилось, была…

Это он понял на следующее утро.

Когда проснулся в незнакомой квартире, чужой постели…

И, к своему ужасу, конечно, не один.

– Как же ты меня… умотаааал,– простонала Божена, которая, очевидно, ждала его пробуждения.

Подперев рукой голову, лежала на боку, при этом кокетливо приспустила с плеча пеньюар, который больше открывал, чем прятал.

Ланского затошнило. К горлу подкатил спазм, и совсем не горячительные напитки, принятые накануне, были тому виной. Захотелось встретиться с белым другом прямо сейчас, потому что было тошно от самого себя.

– Надеюсь, умотал тем, что тебе пришлось тащить до своей квартиры мое полумертвое тело?

Слова царапали глотку, а голова готова была разорваться от боли. Однако Глеб стоически сел на постели и, найдя взглядом диван, на который его собутыльница вполне могла сгрузить его вчера (хотя, эта картина никак не вязалась с хрупкой фигуркой Божены), поморщился. Тот был не расстелен. Хотя, смысла игнорировать тот факт, что очнулся он в кровати не с женой, а с чужой женщиной, не было никакого, Ланской все равно цеплялся хотя бы за крохотную надежду на то, что у них с Боженой ничего не произошло.

– Ну, это глупости, – махнула она рукой. – Таксист помог.

Вспорхнув с постели и не забыв при этом придержать полы халатика так, чтобы Глебу было как можно дольше видны ее обнаженные бедра, Божена потянулась всем телом и пожурила Ланского:

– Во время того, как мы вчера с тобой… ну, понимаешь, о чем я… ты называл меня Олей. Пару раз. Но я тебя за это прощаю.

Она вышла из спальни, сказав что-то про завтрак, а Ланской упал обратно на подушку и простонал. Он не помнил ничего из того, что предшествовало этому утру. Более-менее четкая картинка перестала существовать в памяти ровно с того момента, когда Глеб решил, что они переместятся в другой бар. На этом все. Как они добирались не до бара, а до дома Божены, а уж тем более, что вытворяли в постели после – превратилось даже не в размытое нечто, а в пустоту.

Нет, он не мог забраться по пьяни на Божену. Пару раз, когда приходил домой к жене под шафе, пытался затащить ее в кровать, на что Оля лишь смеялась, а утром с улыбкой заверяла его, что даже если бы Ланской принял весь запас виагры в мире, у них ничего бы все равно не вышло. Это обнадеживало.

Подскочив из чужой, отвратительной и смятой постели, Глеб нашел взглядом свои вещи. Они висели на спинке одного из стульев – оказывается, Божена была аккуратисткой и позаботилась о том, чтобы джинсы и рубашка Ланского провели ночь так, чтобы не помяться. Трусы, слава всем святым, оказались на Глебе. Это обнадежило еще раз.

Одевшись, Ланской забрал телефон и портмоне, которые тоже обнаружились в поле зрения, да и еще и положенные аккуратно на прикроватной тумбочке, после чего вышел из спальни Божены.

– Я не помню ничего с того момента, когда выпил последнюю порцию Джеймсона, – сказал, зайдя на кухню, где ему, судя по всему, готовили завтрак.

Божена колдовала то ли над яичницей, то ли над омлетом – с порога было не разглядеть. Однако Ланской в любом случае чувствовал сейчас лишь спазмы тошноты.

– Зато помню я, – расплылась в улыбке Божена. – Есть даже пару фоток. – Она подняла вилку вверх, как будто это было ее оружие, которым она вызывала Глеба на дуэль. – И сделала я их не по своей воле. Ты сам просил показать… в общем, ну, ты понимаешь, как мы с тобой…

Она зарделась и вновь повернулась к сковороде, а брови Ланского едва не очутились на макушке. Он что, просил ее снять горяченький материал во всей красе, а Божена это сделала?

– В смысле? – выдавил из себя Глеб, на что Божена отреагировала весьма прытко.

Подлетев к столу, на котором лежал ее мобильник, схватила тот и повертела в воздухе.

– В прямом, конечно! Ты просил запечатлеть все, что между